В ответ на антисоветскую кампанию в Германии в советской печати появились многочисленные статьи, опровергавшие «измышления фашистов», их «наглую клевету» и «бездарную ложь» о положении в АССРНП. В центральной и местной печати публиковались письма немцев-колхозников о том, что они «сыты и работают с огромным удовлетворением» и готовы «сдачей пшеницы государству» ответить «на наглую клевету фашистов»41.
Советскую контрпропаганду по этому вопросу организовывал и контролировал ЦК ВКП(б). 9 июля 1933 г. заведующий культпропом ЦК Стецкий направил в г. Энгельс секретарю ОК ВКП(б) АССРНП Фрешеру телеграмму следующего содержания: «Германские фашисты проводят клеветническую кампанию помощи якобы голодающим немцам СССР, в основном Немреспублики, демонстративные сборы пожертвований, собрания и прочее. Вам предлагается организовать кампанию протеста против клеветы фашистов в виде постановлений колхозных и профсоюзных собраний, писем и заявлений, радиопереклички данными о культурном и материальном росте Немреспублики, отдельных колхозов и всего населения, передаваемых в местную и центральную прессу»42. Судя по всему, ЦК оказалось недовольным первыми шагами руководства АССРНП в данном направлении. Поэтому спустя два дня, И июля 1933 г., последовала еще одна телеграмма Стецкого в обком Немреспублики. В ней указывалось: «Материал, присланный в ответ на директиву ЦК, неудовлетворителен. Немедленно обеспечьте присылку ТАССу резолюций колхозников, в которых на конкретных примерах, фактах, цифрах показывалось бы улучшение жизни немцев-крестьян в результате коллективизации»43. Несмотря на поток официальных публикаций местной прессы об «успехах» немецкой автономии и других пропагандистских действий местной власти, ПП ОГПУ по Нижне-Волжскому краю констатировал «усиление националистического, фашистского влияния и настроений в АССРНП»44. Подобными фразами ОГПУ прикрывало факт недовольства немецких крестьян своим ужасным положением, неприятие им лживой советской пропаганды.
Почему сталинское руководство замалчивало голод? В 1933 г. американская коммунистка Анна Луиза Стронг на этот счет получила следующее объяснение от одного из советских чиновников. Он заверил ее, что Советское правительство делало все для того, чтобы контролировать голодный кризис45. Но говорить об этом публично было опасно с точки зрения международного ав
259
торитета большевиков, так как империалисты сразу же используют этот факт в качестве идеологического оружия против СССР. Ведь погодные условия были нормальными, а тут голод!46 Здесь уместно напомнить, что и индийский голод 1876-1878 гг. также был объявлен «под контролем» Литтоном, непосредственно занимавшимся этой проблемой. И об эффективности этого контроля Литтону язвительно заметил придерживающийся иного мнения английский журналист Дигби, указавший на смертность от голода четверти населения колонии47.
Исходя из политической линии на замалчивание голода действовали и местные власти. Они решительно пресекали любые разговоры о голоде, «вдохновителей пускания слушков о голоде» подвергали аресту. Органам ЗАГС было запрещено регистрировать голодную смертность в районах голода48. Так, например, 17 февраля 1933 г. на слете районного партийного актива Тама-линского района Нижне-Волжского края было заявлено: «Не надо верить тому, что хлеба нет. Фактов, что с голоду пухнут, у нас нет. Нам втирают очки»49. В действительности все было как раз наоборот. Только по сведениям начальника политотдела Тамалин-ской МТС, с января по май 1933 г. в районе было установлено 1028 фактов опухания колхозников от голода и 725 смертей на этой почве50.
23 февраля 1933 г. по итогам поездки по сельским районам Нижне-Волжского края секретаря крайкома Птухи бюро крайкома приняло постановление о выявлении и привлечении к ответственности «организаторов и вдохновителей пускания слушков о голоде»51. Постановление выполнялось особенно по отношению к сельским коммунистам. Те из них, кто выражал сомнение в правильности хлебозаготовительной политики партии и коллективизации в целом, кто вел с односельчанами разговоры на эту тему, немедленно исключались из партии52.
Специальным распоряжением ОГПУ работникам загса г. Энгельса Республики немцев Поволжья было запрещено оформлять акты о смерти граждан с записью причины смерти: «умер от голода». Объяснялось данное распоряжение обстоятельством, что «контрреволюционные элементы», засорявшие статистический аппарат, якобы пытались «всякий случай смерти мотивировать голодом» с целью «сгущения красок для определенных антисоветских кругов»53. Судя по всему, подобные запреты распространялись и на остальные структуры учета естественного движения населения, так как в изученных нами актовых книгах лишь 4 % акто
260
вых записей о смерти в 1933 г. непосредственно указывают на смерть крестьян от голода и сопутствующих им болезней.
В то же время в местных загсах были работники, которые не просто нарушали наложенный сверху запрет на регистрацию голодных смертей, но и, регистрируя смертность от голода, демонстративно выделяли этот факт в своей отчетности. Например, в книге записей актов гражданского состояния о смерти за 1933 г. по с. Обливное Аркадакского района Нижне-Волжского края, в начале книги, на полстраницы большими цифрами написано «1933 год», и далее в актах о смерти указаны многочисленные факты голодных смертей в данном селе в этом году55. Среди актовых записей о смерти за 1933 г. по Ахтубинскому сельсовету Балан-динского района Нижне-Волжского края в акте № 6 в графе «причина смерти» большими буквами написано слово «голодовка»55.
Работники загсов не всегда следовали инструкциям. Происходило это, видимо, потому, что им было нелегко оставаться беспристрастными свидетелями разыгравшейся трагедии. На наш взгляд, именно чисто эмоциональный момент подталкивал их, вопреки запрету, писать в актах подлинную причину высокой смертности в подотчетных им селениях. О том, что это было именно так, подтверждает то обстоятельство, что у работников загса существовала возможность без всякого для себя риска обойти запретное слово «голод» и в то же время добросовестно исполнить возложенные на них обязанности по регистрации всех фактов смертей в голодающей деревне. И подавляющее большинство из них воспользовались этой возможностью.
Так, например, в 1933 г. в актовых записях о смерти впервые в огромном количестве, по сравнению с предшествующими годами, появились такие записи причин смертности населения, как умер «по неизвестным причинам», «от слабости» и т. п. Причем появление этих записей не было связано с сокращением числа медицинских работников на местах, дававших врачебное заключение о причинах смерти. Оно не было обусловлено и неожиданной потерей большинством медработников, обслуживавших в 1933 г. сельское население, своей квалификации. Трудно себе представить, чтобы вдруг сразу же сельские врачи и фельдшера перестали понимать, от чего и как умирают в их селениях десятки и сотни крестьян, с которыми они совместно проживали многие годы! Это же относится и к работникам сельских Советов, которые непосредственно вели учет фактов гражданского состояния на территории Совета. Поэтому появление в 1933 г. в актовых записях о смерти
261
указаний на смерть крестьян «по неизвестным причинам» было результатом выполнения работниками органов учета спущенной сверху установки на замалчивание голода.
В подтверждение обратимся к нескольким документам архивов загсов, содержащих сведения о динамике смертности в сельской местности Нижне-Волжского края в 1932-1933 гг. Так, в 1933 г. на территории Малокнязевского сельсовета Баландинского района из 219 умерших за год крестьян 192 чел. зафиксированы как «умершие по неизвестным причинам». В 1932 г. смертность на территории сельсовета составила 62 чел., в 1934 г. — 38 чел., и все причины смерти были известны56. В 319 актовых записях о смерти за 1933 г. по Рассказанскому сельсовету Балашовского района в графе актов «причина смерти» стоит пропуск. В то же время в 1932 г. из 83 актов о смерти, имеющихся в наличии в актовой книге, все причины смерти названы57.
То, что смерть крестьян в 1933 г. по «неизвестным причинам» на самом деле была смертью на почве голода, можно увидеть по некоторым записям в актах о смерти. Так, в с. Алексеевка Базарно-Карабулакского района в 1933 г. был зарегистрирован 401 умерший. В 1932 г. в селе умерли 124 человека. Существенный рост смертности в 1933 г. был вызван наступившим голодом. Но в актах о смерти за 1933 г. записей об этом не сделано. Все причины смерти объявлены неизвестными. В одном из актов в графе «причина смерти» зачеркнуто слово «голод» и причина смерти вообще не указана58. В актовой книге о смерти за 1933 г. по Шкловскому сельсовету Баландинского района в графе «причина смерти» в 36 актах зачеркнуто слово «голодовка» и вместо него сделана запись: «неизвестно». В 1932 г. на территории Шкловского сельсовета, согласно актовым записям, было зарегистрировано 44 умерших. Из них никто не умер по «неизвестным причинам»59.
Голодная смертность прикрывалась и таким диагнозом, как «слабость». Например, в с. Яблочное Лысогорского района в 1933 г. из 102 умерших 50 человек были записаны как умершие от «слабости». В 1932 г. смертность в селе составила 27 чел., и никто из них не умер от «слабости»60. Конечно, от «слабости» люди не умирали в обычных условиях и в самом трудоспособном возрасте. Например, в селе Александровка Аркадакского района 2 июня 1933 года зарегистрирован факт смерти от «слабости» двадцатилетнего Е. П. Андреева61. В документах загсов имеются и другие многочисленные записи об умерших в 1933 г. в селениях Нижне-Волжского края «от слабости» двадцати-тридцатилетних крестьян. В дей
262
ствительности все они стали жертвами голода, скрытого органами учета по указке сверху.
Сталинское руководство не только замалчивало голод, но и отказалось от помощи, предлагаемой СССР различными западными общественными организациями. Такой практики еще не знала новейшая история. Как правило, даже в случае наличия жесткой цензуры и нежелания по политическим соображениям «раздувать» масштабы бедствия, правительства допускали благотворительную деятельность международных организаций и частных лиц, если она не выходила за рамки закона. Вот лишь некоторые эпизоды по данному сюжету.
Организация международной помощи голодающим стала важным фактором влияния на ситуацию в пораженных бедствием странах, особенно с XIX столетия, когда широкое распространение получили миссионерское движение и социалистические идеи. Миссионеры и филантропы закупали продовольствие для бедных и доставляли его им. Например, в период голода в Ирландии туда поступала помощь от американских индейцев, квакеров и католической церкви62. Помощь поступила даже от англичан, к которым ирландцы относились с предубеждением. «В знак солидарности с индийскими фермерами» канзасские популисты направили в голодающие районы Индии 200 тыс. мешков зерна. Помощь пришла и от других американских общественных организаций. Эта спонтанная международная солидарность к попавшим в беду людям была проявлена до распространения в мире идей марксизма о так называемом «пролетарском интернационализме». В голодающих районах миссионеры раздавали нуждающимся тарелки с бесплатным супом. С точки зрения укрепления в Китае позиций английского империализма, в засушливом 1877 г., вызвавшем голод, благотворительная деятельность христианских миссионеров оказалась эффективнее «дюжины войн» 63.
В то же время деятельность миссионеров не всегда получала такую оценку от официальных властей. Иногда считалось, что связанные с риском усилия миссионеров по спасению голодающих создавали препятствия для формирования рынка «свободных рук». Так, например, сэр Темпл в 1877 г. зашел так далеко в этом вопросе, что утвердил специальный акт («Anti-Charitable Contribution Act»), который запрещал под угрозой тюремного заключения частные денежные пожертвования, потенциально препятствовавшие установлению рыночной цены на зерно. Не случайно поэтому, что самые убийственные оценки действиям коло
263
ниальной администрации Великобритании в периоды голода даны именно американскими и английскими миссионерами, непосредственно видевшими все собственными глазами. Например, в 1897 г. они жаловались, что их усилия по организации международной помощи в Индии саботировались правительством64. Конечно, намеренного саботажа с целью «уморить голодом» как можно больше индийцев у английского правительства не было, просто англичане действовали с точки зрения получения максимальной выгоды, связанной с эксплуатацией основных богатств завоеванных ими колоний.
Как уже говорилось, сталинский режим отказался от международной помощи голодающим советским крестьянам. А помощь эта могла быть значительной. Следует напомнить, что, несмотря на Великую депрессию, за рубежом существовало немало частных лиц и общественных организаций, настойчиво стремившихся переправить продовольствие в СССР, особенно для голодающих детей Украины и Республики немцев Поволжья. Среди них были германский комитет «Братья в нужде», международный комитет помощи под председательством кардинала Инницера, архиепископа Вены, Украинский центральный комитет помощи и другие65. Центральный комитет менонитов, Объединенная русская национальная организация и различные группы украинской диаспоры пытались оказать давление на государственного секретаря США Хилла и даже президента Рузвельта, чтобы они убедили Советское правительство принять помощь. Думается, что только Рузвельт мог бы выстроить мост между несовместимыми реальностями — «советской гордостью за великие достижения» и голодающими крестьянскими детьми — в виде продажи СССР по дешевым ценам излишков продовольствия. Данный шаг был бы свидетельством доброй воли США по отношению к СССР в связи с установлением официальных дипломатических отношений. Акт признания как бы «покрывал» возможные идеологические и политические издержки СССР, согласившегося принять американскую помощь. Высоким сторонам удалось бы «сохранить свое лицо». Кроме того, от этого шага была бы несомненная польза американским фермерам66.
Но подобный вариант, вполне допустимый для США, не имел шансов на реализацию с советской точки зрения. Для сталинского режима согласие принять помощь стало бы, возможно, еще более уязвляющим ударом по его престижу, чем закупки продовольствия за границей. На это менее всего рассчитывали и сами кре
264
стьяне, включая колхозников, имевших родственников за границей. Подобную ситуацию обнаружил Де Уолл в Судане, где крестьяне были изумлены фактом получения американской помощи. «Кто такой Рейган?» — спросил один из них67.
В отличие от империалистов, отказ Сталина от помощи не был обусловлен фискальными мотивами. Скорее это было желание сохранить образ страны, уверенно шагающей вперед, готовой к отражению вражеских атак. Наиболее точной сравнительной аналогией, возможно, является Эфиопия под управлением императора Хайли Селасси. В постколониальную эпоху она была передовой линией происходящего в Африке процесса укрепления власти местных элит («Black Power Movement*). Смертность от голода обычно принижалась или вообще полностью отрицалась, чтобы создать более благоприятный имидж новой эфиопской элите, с целью привлечения инвестиций в экономику, а также на военные цели, поскольку Эфиопия выступала в качестве надежного проводника в регионе американских интересов. Голодные эфиопские крестьяне, бросавшие свои деревни в поисках пищи, в конце концов выставили напоказ свое реальное положение и разрушили существовавший стереотип «процветающей Эфиопии», насаждаемый императором и его чиновниками68.
В то же время Эфиопия дала и другой пример — открытости страны в период голодного бедствия — создавший ей имидж самой бедной страны Африки, символа бедности во всем мире. В 1984 г. весь мир с содроганием смотрел телевизионные кадры из Эфиопии, запечатлевшие истощенных детей с безжизненным взглядом. До сих пор этот образ Эфиопии остается доминирующим в общественном сознании американцев69. В этой связи можно сказать, что сталинский образ гордых масс трудового народа, успешно взявших в свои руки судьбу страны, в течение долгого времени мог быть полезнее для советских граждан, чем образ спасенных благодаря иностранной помощи во время голода людей, а тем более разрушенного коллективизацией сельского хозяйства.
В кратковременной перспективе пример бедной страны, сумевшей выстоять во враждебном окружении империалистических держав и совершить грандиозный рывок вперед, был притягателен для набирающего силу национально-освободительного движения в колониях, его лидеров, внимательно наблюдавших за советским экспериментом. Особенно это относится к Джавахарлалу Неру, лидеру индийского национально-освободительного движения, который признавал огромное влияние Советского Союза. Его
265
восхищал факт строительства в СССР «новой цивилизации» со своими ценностями и стандартами, не похожими на старые, присущие миру капитализма. В 1936 г., обращаясь к советскому опыту, он заключил: «Со всеми его дефектами, и ошибками, и жестокостью, он становится явью, приобретает жизненную форму, спотыкаясь изредка, но все же идет вперед»70. Сохранил бы молодой Джавахар-лал Неру такой же оптимизм, узнав в деталях о смерти от голода миллионов советских людей? История об этом умалчивает.
Однако в долгосрочной перспективе покрытые молчанием бесчеловечные страдания в 1933 г. голодных советских крестьян не могли не сыграть важной роли в дискредитации социалистических экспериментов и самой идеи социализма (коммунизма). Катастрофы, подобные голоду 1932-1933 гг. в СССР, обеспечили антикоммунистам возможность вбить крепкий гвоздь в «гроб мирового коммунизма», чтобы закрыть его навсегда71. Даже бол ыпин-ство марксистов признали, что репрессии ассоциируются в общественном сознании с «реально существовавшим социализмом» и перед коммунистами стоит задача смены названия партии и всей их тактики72.
Таким образом, в 1932-1933 гг. впервые в истории России сталинский режим попытался скрыть факт голода в стране, «запретить его». Для него это был «тихий голод», который следовало не замечать и создавать видимость благополучия. И голод «не заметили», отказавшись от протянутой руки помощи со стороны международных организаций и идеи закупки продовольствия за рубежом. При этом ответственность за возникшие в сельском хозяйстве просчеты, а следовательно, голод, была возложена на крестьянство. Подобная ситуация принципиально отличала голод 1932-1933 гг. от первого «советского голода» 1921-1922 гг. и массовых голодовок в дореволюционной России.
§ 2. -«Не доели» и «вывезли»
Одно из средств борьбы с голодом — политика государства по снижению налогового бремени голодающего населения, ограничение или прекращение экспорта продовольствия и одновременно закупки его за рубежом. Если сделать небольшой экскурс в историю, то, например, в доколониальной Индии правители в период сильных засух отменяли сбор налогов. И великие моголы, и их преемники хорошо осознавали, в каких климатических условиях находится страна. Они понимали непредсказуемость климатиче
266
ских колебаний в ее засушливых районах и поэтому реагировали на них адекватно, не ущемляя существенно интересов сельского населения73. В сравнении с британским колониальным владычеством в Индии, во время которого рост населения фактически остановился из-за тяжелых материальных условий, «Моголь-ская» Индия фактически не знала голода до 1770 г.74 Как известно, в дореволюционной России, несмотря на все усилия царского правительства, уровень жизни крестьянства оставался одним из самых низких в Европе75. Тем не менее оно никогда не рисковало принимать в период частых неурожаев непопулярных мер, способных вызвать недовольство хлеборобов. Не случайно поэтому вплоть до революции 1905 г. в народном сознании образ царя ассоциировался с образом заботливого отца76. В период неурожая крестьяне платили налоги в соответствии с их возможностями77. В частности, выкупные платежи не взимали, недоимки на них переносили на следующие годы78. Подобная позиция объяснялась стремлением царя и помещиков не только не допустить волнений голодных крестьян, но и сохранить в их сознании образ заботливых попечителей, а также поддержать «дворянскую честь». Казачество вообще находилось в привилегированном положении по сравнению с крестьянством. В дореволюционный период казаки были освобождены от налогов и в урожайные, и в неурожайные годы79.
В 1897 г. лидер английских социалистов Генри Хидман в связи с наступившим в Индии голодом в качестве самого эффективного средства борьбы с ним предложил, с одной стороны, приостановить взимание местных налогов на один год, а с другой — предоставить индийцам право свободного распоряжения собственными ресурсами80. Это предложение было свидетельством проявления гуманизма со стороны представителя империалистической державы. Но официальная политика оставалась прежней. Лорд Солсбери, возмущенный предложением Хидмана, воскликнул: «Как же так! Платить дань Индии, которую завоевали!»81 Богатейшие нации в мире, конечно, не добились бы такого престижного положения, если бы проявляли уступчивость в сборе налогов с подвластных им колоний82. Документы британской колониальной администрации содержат россыпь записей об отказе в налоговых отсрочках в периоды засухи и голода83. Англичане активно использовали воинскую силу для обеспечения сбора налогов с голодающего населения84. Причем за неуплату налогов, несмотря на неурожай, у крестьян конфисковывали их земельные участки85.
267
В небританской части Индии некоторые местные раджи в период голода придерживались прежних традиций, в том числе освобождали крестьян от уплаты налогов. Другие же следовали англичанам, будучи уверенными, что в случае восстания колониальная администрация окажет им военную поддержку86. Чтобы обезопасить себя от гнева голодных крестьян, англичане всегда держали в боеготовности войска и были способны в течение часа выставить против безоружных крестьян (или вооруженных камнями, вилами и т. д.) несколько тысяч солдат, в том числе вооруженных пулеметами87.
В Советской России налоговая практика доколхозной деревни была недостаточно восприимчивой к капризам природы, и крестьяне постоянно жаловались власти, что она мало учитывала этот фактор. В 1922 г., например, морозовские хлеборобы выразили недовольство тем, что Советское правительство продолжает придумывать новые мелкие налоги и требовать их выполнения, в то время как положение в районе было «катастрофическое». «Буквально голодает 15 станиц», — указывали они88. Налоговые сборы 1923-1924 гг., в районах, пораженных частичным неурожаем, оказались непомерно высокими, особенно для бедняцких и середняцких хозяйств, продовольственные запасы которых сократились ниже прожиточного уровня89. Аналогичная ситуация наблюдалась и в следующем году. Например, после признания факта гибели урожая на значительной части Шахтинско-Донецкого района, затруднившего выполнение крестьянами налоговых сборов, секретарь райкома Равич подчеркнул, что обязанность партийных работников на селе — «обеспечить эти налоговые сборы»90. Хотя некоторые скидки и были сделаны, крестьяне считали, что они недостаточны, и продолжали жаловаться на «тяжесть налогов» в условиях засухи91. Даже в самый благоприятный период, когда налоги снижались, крестьяне оставались недовольны и ими, поскольку, по их мнению, существовавший диспаритет цен на зерно и промышленные товары сводил к минимуму их выгоду от этого снижения92. «Налог скинули, а на товары накинули», — говорили они93. С 1926 г. начался процесс неуклонного роста налогового бремени в деревне94. Он не остановился и в трагическом 1933 г., когда налоги продолжали собирать с умирающих земледельцев в самый пик голода95. И в этом не было ничего удивительного, если учитывать характер налоговой политики Советского государства. Хотя, с точки зрения гуманистических принципов, она выглядела аморально, особенно в голодном 1933 г.
268
Еще в 1920-е гг. все налоговые кампании проходили напряженно как для крестьян, так и для местных партийных органов. Например, и в первые годы нэпа, и в последующие они проходили, как правило, с использованием милиции. При этом отсрочки по платежам в связи с климатическими условиями в большинстве своем не принимались в расчет. Более того, в селения выезжали специальные революционные трибуналы для показательных судов над неплательщиками96. Земледельцев штрафовали, конфисковывали имущество, приговаривали к тюремному заключению97.
В то же время до начала коллективизации к неплательщикам налогов не применяли мер исключительного характера, типа конфискации земельного надела, хотя широко практиковали конфискации рабочего скота, в том числе у бедняков98. Например, в январе 1928 г. в многочисленных донесениях ОГПУ сообщалось, что за неуплату налогов у беднейших хлеборобов Дона и Кубани были конфискованы единственные лошадь и корова99.
Почему столь жесткой была налоговая политика сталинского режима? Чтобы понять это, необходимо напомнить основные мотивы, которыми он руководствовался при ее проведении во второй половине 1920-х — начале 1930-х гг. Прежде всего они были связаны с понятиями «гражданский долг», «гражданство». Уклонение крестьянина от уплаты налогов рассматривалось как неуважение к государственной власти. И здесь сталинисты и империалисты были похожи друг на друга. И те и другие были уверены, что, только своевременно уплатив налоги, крестьянин осознает себя под контролем государства100. То есть уплата налогов — это основной показатель власти режима над деревней. И платить их обязаны все сельские граждане, независимо от района и рода занятий.
Но так было не всегда. В дореволюционной России, решавшей похожие проблемы, ситуация имела некоторую специфику, касающуюся казачьего сословия. Как известно, казачество получило от самодержавия право не платить налоги, возложенные на крестьян, поскольку оно являлось военным сословием и своей службой царю отрабатывало эту привилегию. Даже чисто гипотетическая перспектива перейти в податное сословие означала для казака трансформацию в «мужика», что было для него равносильно смерти101. Поэтому объяснимо, почему в 1920-е гг. в большинстве казачьих районов Дона и Кубани уклонение казаков от уплаты налогов стало достаточно широко распространенным явлением и было, по сути, сопротивлением казаков режиму Советской власти, отобравшей у них все привилегии102. Данное обстоятельство наложи
269
ло отпечаток и на характер действий организаторов хлебозаготовок и налоговых сборов в казачьих селениях Северо-Кавказского края в 1932-1933 гг. Они хорошо понимали, с кем имеют дело, и поэтому действовали решительно, так, как от них это требовал сталинский эмиссар Каганович. Необходимо было сломить сопротивление казаков.
Другой важнейший, если не определяющий мотив сталинской налоговой политики — это стремление обеспечить финансовую поддержку грандиозным планам партии по форсированной индустриализации страны. Основное бремя налогов при этом возлагалось на село. Одновременно в более привилегированное положение ставились рабочие и представители номенклатуры, в том числе в голодные 1932-1933 гг. Они не только не платили в это время непомерных налогов, но и пользовались разными льготами. Например, их дети в период голода обеспечивались питанием в лагерях отдыха за счет дополнительных сборов с крестьян, у которых собственные дети голодали и умирали. В частности, в 1933 г. колхозы и совхозы наряду с хлебом, сданным в счет хлебозаготовок, обязаны были изыскивать продукты для обеспечения лагерей отдыха детей рабочих103.
Как уже говорилось выше, следуя этой линии, попытки собрать с крестьян установленные налоги не прекращались даже в период пика голодного бедствия, когда от голода умирали тысячи из них. Например, в Ремонтинском районе Северо-Кавказского края к 1 февраля 1933 г. в счет ежеквартальной квоты было взыскано с сельского населения 9,6 % средств от запланированной нормы (252 093 руб.)104. Хотя план и не был выполнен, от крестьянского «пирога» был «отщиплен» еще небольшой кусочек, благодаря которому могло бы выжить немало голодающих хлеборобов. «Уже жизнь наша решается, всё налоги и налоги без конца», — говорили по этому поводу колхозники Северо-Кавказского края105.
Больше всего их возмущал тот факт, что налоги собирают с опухших и недееспособных людей. Это было жестоко и несправедливо. Подобные действия озлобляли крестьян и казаков. «Как только придут, сейчас же сажусь на коня, беру палаш и начну коммунистов рубить», — сказал на этот счет один из донских казаков106. Подобные действия власти в значительной мере усиливали в казачьей среде антисоветские настроения, которые и раньше были распространены там. Многим казалось, что эти действия происходят от отчаяния коммунистов, потерявших контроль над ситуацией. «Коммунисты чувствуют, что им приходит конец, а
270
поэтому обдирают людей налогами», — говорили в казачьих станицах107. Более того, жестокость власти в период бедствия по отношению к казачеству порождала в его среде, особенно среди склонных к чрезмерным эмоциям женщин, слухи о преднамеренном уничтожении их посредством чрезмерных налогов. Например, в донских районах женщины рассуждали: «Достроились, что нечего есть, а тут еще займами душат, совсем народ погубят. Говорят, что в этом году должно по плану умереть несколько тысяч людей. Вот для этого и устраивают разные займы»108.
Собранные в период голодного бедствия налоги с крестьян пошли на любые цели, кроме одной — оказание помощи голодающим. И здесь сталинский режим мог бы проявить определенную гибкость. Например, в период голода власть не в ущерб интересам индустриализации могла бы направить часть собранных средств на закупку суррогатного хлеба, например макухи (жмыха). Макуха являлась типичным «хлебом голода», который был существенным подспорьем для крестьян в трудное время. Но в 1933 г. ситуация была иной. Даже макуха стала недосягаемой роскошью для тысяч голодающих. «Вот это завоевали красные партизаны: хлеб вывезли весь, а теперь сидим голодные, даже макухи не добьешься, подыхаем с голоду», — с горечью говорили колхозники Ремонтин-ского района СКК109. Следуя политике «запрета голода», в 1933 г. сталинский режим не сделал и этого «маленького шага». В то же время в 1933 г. Советское правительство слишком поздно отменило экспорт зерна и ничего не сделало для закупок продовольствия за границей.
Во время голода Сталин и его окружение проводили экспортную политику по известной формуле царского правительства: «не доедим, но вывезем». Происходило это потому, что с началом коллективизации хлеб стал крупнейшей статьей советского экспорта. Так, в 1930 г. было экспортировано до 5,8 млн т зерна, в 1931 — до 4,8 млн т, в 1932 г. — 1, 6 млн т. В январе-июне 1933 г. из голодающей страны было вывезено 354 тыс. т зерна110. Как уже указывалось выше, решение о прекращении хлебного экспорта было принято Политбюро ЦК ВКП(б) лишь в апреле 1933 г., когда голод уже достиг своего пика.
У любого правительства всегда есть в распоряжении эффективное средство борьбы с голодом, применение которого зависит исключительно от его политической воли. Как уже отмечалось, это запрет или сокращение экспорта продовольствия и его закупки за рубежом. История знает множество примеров использования
271
данного средства борьбы с голодом. Например, в добританской Индии Великие Моголы замораживали экспорт продовольствия в период голодных лет111. Однако большинство стран, вовлеченных в мировой рынок, вели себя по-другому: они не прекращали «голодный экспорт». Так было, например, в колониальной Индии, где хлеботорговцы, несмотря на голод, вывозили зерно в целях получения максимальной прибыли. Причем этому способствовало строительство железных дорог, «превознесенных» в качестве гарантов своевременной помощи во время голода, но в реальности способствовавших успешному преодолению торговцами зерном «физических трудностей перемещения большого количества платформ с зерном» из пораженных бедствием районов112. В частности, в период голода в Индии 1877-1878 гг. в Европу было вывезено рекордное количество пшеницы113. Между 1875 и 1900 г. ежегодный экспорт зерна из Индии, которым можно было бы накормить 25 млн человек, колебался в пределах 3-10 млн т114.
В течение «картофельного голода» в Ирландии также рассматривалась идея строительства железной дороги как средства против голода. Двойственную природу английского «милосердия» сразу же раскусили ирландские националисты. Один из ирландских журналистов написал по этому поводу, что «если ее построят», то она будет «спасать» англичан и сделает Англию «богатейшим уделом британского империализма»115. Даже без строительства железной дороги «продовольствие продолжало вывозиться из Ирландии в Англию под вооруженной охраной»116. И по этому поводу Бертольд Брехт заключил: «Голодовки наступают не сами по себе, они организуются посредством зерновой торговли»117.
В царской России во время голода 1891-1892 гг. хлеботорговцы имели возможность заниматься экспортными операциями в Европу до официального запрета 28 июля 1891 г.118 В Советской России в 1924-1925 гг., когда зерновые районы страны оказались поражены сильной засухой, размеры хлебного экспорта были минимальными по сравнению с довоенным уровнем119.
Историки, занимающиеся изучением голода 1932-1933 гг. в СССР, в первую очередь обращают внимание на факт экспорта зерна из страны в 1933 г. Два наиболее авторитетных российских исследователя — Н. А. Ивницкий и Е. Н. Осколков считают, что вывезенных за рубеж в 1933 г. 1,8 млн т зерна оказалось бы вполне достаточно, чтобы предотвратить массовый голод120. Таугер возражает им, что уместнее было бы обсуждать цифры экспорта не за весь год, а за первую половину 1933 г. При этом он заключает, что
272
если бы Советское правительство отказалось от экспорта вывезенных в первой половине 1933 г. 354 тыс. т зерна, то, по его подсчетам, было бы сохранено «всего лишь» 2 млн жизней!121
Таугер не совсем прав, поскольку смертность на почве истощения и болезней, вызванных голодом, получила распространение не только в первой половине 1933 г., хотя, конечно, пик голода пришелся на этот период. На Северном Кавказе, например, число смертей в августе 1933 г. было не менее чем в три раза выше, чем в 1932 г. (соответственно 31 808 и 11 675), и в два раза выше, чем в следующем месяце (сентябре). В этом месяце от голода умерло лишь на 3 тыс. чел. меньше, чем в марте 1933 г.122 Поэтому при гипотетических расчетах количества жизней, которые могли бы быть спасены сокращением хлебного экспорта в 1933 г., следует брать в расчет не только первую половину года, но и последующий период. Не совсем точен Таугер и в другом.
В частности, его расчеты минимальных норм продовольствия, необходимых для выживания голодающего, завышены и не соответствуют оценкам большинства специалистов. По расчетам Шиллера, например, 500 г хлеба на человека было вполне достаточно, так как за три года коллективизации люди уже «привыкли» к недоеданию123. В деревне Киша Ремонтненского района Северо-Кавказского края местный врач, после осмотра истощенных, опухших от голода колхозников, определил им следующий ежедневный рацион питания: «600 граммов хлеба, 400 граммов картофеля и 50 граммов сала». Этого должно было хватить, чтобы отвести от больных угрозу голодной смерти124. Поэтому если принять расчеты Таугера, то число спасенных жизней в результате отказа от экспорта в первой половине 1933 г. 354 тыс. т зерна следует как минимум удвоить. И уже получается не два миллиона, а четыре миллиона сохраненных жизней! В период голода важнейшее значение имеет даже небольшое увеличение калорийности пищи находящихся в поле работников. И 354 тыс. т зерна значительно бы повысили ее. А у работающих людей всегда больше шансов дотянуть до спасительной черты, чем у тех, которые лишены такой возможности. Поэтому 354 тыс. т зерна — это оставшиеся в живых не только 4 миллиона крестьян, а гораздо больше.
Общую «цену экспорта» рассчитал В. П. Данилов. По его расчетам, каждое крестьянское хозяйство России ежегодно потребляло 16 пудов, или 262 кг на душу населения. Вывезенные в 1932 г. 18 млн ц зерна обеспечивали возможность прокормить по нормам благополучных лет 6,9 млн человек, а по условиям голодных лет
273
спасти от крайнего истощения и вымирания вдвое больше — 14 млн человек.125
Зерно было наиболее важной статьей экспорта 1933 г., но не единственной, способной снизить остроту голода. Наряду с ним в 1933 г. продолжался экспорт молочных продуктов, особенно масла126. Вопрос о том, насколько велики были поставки молочной продукции за рубеж в 1933 г., не так важен сам по себе по сравнению с тем, сколько ее было взято из деревни в ходе принудительных заготовок! В 1930-е гг. этот показатель колебался от 70 до 85 % всего произведенного в колхозном животноводстве молока. В ряде мест создавалось такое впечатление, что государству уходило все имеющееся в колхозах и единоличных хозяйствах молоко127. Не случайно поэтому, как отмечалось выше, наличие в семействе коровы значительно повышало шансы на выживание, особенно детей128.
Как уже говорилось, англичане избрали позицию невмешательства в рыночные отношения по «идеологическим» причинам. И в XIX в. в периоды голодовок из Индии, несмотря на смерть от голода тысяч крестьян, ради получения максимальной прибыли в Европу было вывезено огромное количество зерна. При этом англичане даже в периоды двух ужасных голодовок последней четверти столетия, выкосивших не менее 12,2 млн жизней индийских крестьян (по другим сведениям, 29,3 млн чел.), осуждали саму идею возможности наказания хлеботорговцев, экспортирующих зерно из Индии в Англию! «Как это, богатая Великобритания будет наказывать ее торговцев ради бедной Индии!» — заявил лорд Солсбери по этому поводу129.
Историки-экономисты считают, что в 1933 г. главным мотивом организации сталинским режимом хлебного экспорта в момент массового голода был экономический. С этим можно согласиться, но лишь частично. Советское правительство, несомненно, всегда стремилось получить твердую валюту для нужд индустриализации. Но в 1933 г., в условиях резкого падения цен на пшеницу на мировом рынке, прибыль от ее экспорта выросла всего на 7 %130. А ценой этой «прибыли» были жизни миллионов крестьян! Экспорт большого количества хлеба в 1932-1933 гг., когда голодный мор косил советских людей, суммарно составил всего 369 млн рублей, а от продажи лесоматериалов и нефтепродуктов государство получило почти 1570 млн руб. В 1933 г. только продажа пушнины позволила выручить средств больше, чем продажа хлеба. Таким образом, материальная выгода от экспорта зерна уже не могла ничего изменить131. По мнению Н. А. Ивницкого, Советское прави
274
тельство, экспортируя зерно, могло бы одновременно пожертвовать частью золотого запаса страны для закупки за рубежом других пищевых продуктов132.
Однако подобный подход был нереален в силу политических соображений сталинского руководства. Снижение плана экспорта пшеницы, а тем более его прекращение ставили под угрозу его авторитет на международной арене. В представлении Сталина, осознание успеха советского эксперимента за границей было связано с экспортом пшеницы. Отто Шиллер, наиболее компетентный из иностранных наблюдателей, совершенно справедливо писал в 1933 г.: «Советское правительство многолетней пропагандой пятилетнего плана, основанной на явно преувеличенных известиях о победах, завело себя в такой тупик, что признание катастрофы, каковой являлся голод, было бы равносильно объявлению абсолютного банкротства со всеми связанными с этим опасностями»133.
Связь между экспортом и авторитетом власти проявлялась не только в высших эшелонах бюрократии, но и на низовом уровне. Весной 1932 г. наркомснабу Микояну стало известно, что в кооперативных магазинах Мурманска исчезла свежая треска, поскольку местные власти вели подготовку к ее экспорту в Гамбург. По его мнению, это была «показуха»134. Сократить уровень экспорта зерна в 1933 г., с точки зрения сталинистов, означало позволить крестьянам поставить в неловкое положение Советское правительство за границей, признать действительным факт их активного сопротивления коллективизации и свести тем самым на нет их усилия по подготовке страны к отражению империалистической агрессии, реальность которой становилась всё очевиднее.
Мы уже говорили в предыдущих главах о факторе военной угрозы. Он в значительной мере определял политику сталинистов не только в период хлебозаготовок, но и в 1933 г. В течение всего периода голода на Дальнем Востоке страны продолжала явственно вырисовываться угроза со стороны Японии, уверенно укрепляющей свои позиции в Маньчжурии и осуществлявшей чрезвычайно амбициозную программу модернизации. Поэтому для сталинского руководства важна была твердая и решительная позиция. «Уверенно-пренебрежительный тон в отношении "великих" держав, вера в свои силы», — как очень точно выразил ее суть Молотов в речи на III сессии ЦИК СССР VI созыва 23 января 1933 г. 135 Так и было на состоявшейся летом 1933 г. международной торговой конференции в Лондоне по проблеме зернового экспорта. Советские представители попытались добиться там увеличения экс
275
портной квоты с 25 до 85 млн бушелей. Этот шаг стал удачным пропагандистским приемом и опровергал ходившие за границей слухи о голоде в СССР136. Но, с другой стороны, он усилил аргументацию сторонников теории искусственно организованного в СССР в 1932-1933 гг. голода.
Идея искусственного голода как результата продажи зерна на экспорт получила широкое распространение среди столпов общественности (в отличие от научных кругов), рассуждающих о голоде в Ирландии137. Память об этом голоде была так сильна, что она стала частью легенды, которая передается из поколения в поколение. Суть ее выражена в словах ирландского крестьянина, родившегося в 1859 г.: «Нагруженные американским зерном суда перегружались и с ирландским зерном следовали из Ирландии в Англию — зерно, которое они (крестьяне) имели, шло в счет оплаты ренты лендлорду, чтобы избежать потери их домов и всего, что было у них»138. Факт того, что ирландский хлеб поедали сытые англичане, в то время как ирландцы умирали от голода, вызывал возмущение у лидеров ирландских националистов139.
Хотя в общественном сознании Ирландии и ее диаспоры Великий голод связывается с «форсированным экспортом», в действительности этот экспорт был неразрывно связан с выбором, который пришлось сделать самим арендаторам: не продавать зерно и быть изгнанными из родных домов с тем, что они смогут унести, или продать зерно, чтобы оплатить ренту и наблюдать, как члены семьи медленно и мучительно умирают в результате этого шага, и, возможно, все равно быть выселенным в середине зимы. «Важный момент, — казалось ирландскому радикальному националисту Митчелу, — был в том, чтобы проложить английский канал (Ла-Манш) между людьми и продуктами, которые Провидение им послало, как можно раньше». Как образно выразился один из критиков, едва перо Митчела касалось бумаги, чтобы вернуться к этой теме, как вспыхивал огонь140. Таким образом, и применительно к голоду в Ирландии звучат те же мотивы, что и в отношении трагедии 1932-1933 гг. в СССР.
Они хорошо заметны и во времена голодных бедствий в британской Индии. В колониальной Индии, как указывал Дэвид Харди-ман, особенное раздражение голодающих крестьян и миссионеров вызывали «движущиеся повозки с зерном по направлению к железнодорожным станциям, мешки с зерном, нагроможденные в пакгаузах в ожидании отправки на экспорт из района, где остается масса людей, остро нуждающихся пополнить свои семейные
276
запасы»141. Составы с пшеницей и рисом, идущие из провинции, писал Пьер Лоти, осаждали дети со «сморщенными» животами и протянутыми высохшими руками, которые «дрожащим голосом пели песню» о голоде142. Тела умерших индийских крестьян и их детей тянулись непрерывной полосой вдоль железнодорожных путей, построенных на их рупи143.
В перечне претензий крестьян к Советскому правительству весной 1933 г. следует указать на их недовольство тем обстоятельством, что выращенный их руками и отобранный у них и их детей властью хлеб был не только вывезен за границу, но и направлен на пропитание их «недоброжелателей». В общем, они, хлеборобы, остались без хлеба, а хлеб этот ели все, кроме них! (иностранцы, жены сельских специалистов, городские рабочие, бюрократы «с портфелями», нерусские и т. д.). «Служащие, как паразиты, едят хлеб вдоволь», бюрократы «обедают в столовых по самым дешевым ценам», в то время как «десятки около этих столовых валяются мертвыми», — сетовали по этому поводу голодающие земледельцы144. Их возмущало то, что «по дешевке отправляют экспортом продукты, а хозяин страны ходит голодным»145.
Мы уже приводили слова очевидцев голода по поводу хлебного экспорта в голодном 1933 г. Они однозначно негативны по содержанию, и это неудивительно. Научный мир уже приучен к «банальности», что большинство жертв во время голода — это хлеборобы, но сами хлеборобы никогда не перестанут испытывать негодование от того, что у них отнимают право есть зерно, которое они вырастили, даже во время голода, тем более вывозить его за пределы страны!
Наряду с отказом от «голодного экспорта» в 1933 г. у Советского правительства существовала, как мы уже говорили, чисто гипотетическая возможность снизить остроту голода организацией закупок продовольствия за рубежом. Для этого требовалась лишь политическая воля и решение чисто технических задач. Причем с этой дилеммой столкнулось не только сталинское руководство, она неоднократно возникала и в истории других стран. И чтобы лучше понять позицию Советского правительства, можно обратиться к некоторым эпизодам из всемирной истории, относящимся к данной теме.
Так, например, Англия создала в Индии эффективное средство для борьбы с голодом, проложив десятки тысяч рельсов железнодорожных путей, связавших страну с мировым рынком146. С их помощью можно было смело осуществлять импортные операции во
277
время наступления голода. И в XIX столетии можно найти один такой удачный пример действий англичан по ослаблению его остроты в Индии, когда они оплатили из государственной казны половину стоимости нескольких миллионов тонн риса, ввезенных в Индию из Бирмы147. Еще один пример реальной попытки государства снизить остроту голода с помощью импорта продовольствия относится к Эфиопии. Эта страна, самоотверженно боровшаяся против итальянских захватчиков, предпринимала героические усилия, чтобы предотвратить трагические последствия засухи с помощью сбора всех имеющиеся в стране скудных средств для закупки за рубежом продовольственного зерна148. Хотя импортируемое зерно подвергалось разграблению вооруженными бандами врагов Эфиопии (суданцами и др.), император Менелик II заслуживает благодарности своего народа, так как он использовал все имеющиеся в его распоряжении средства, чтобы ослабить остроту бедствия и не допустить гибели от голода своих подданных149.
Хотя ирландские историки и популистские повстанцы долгое время занимают негативную позицию в отношении экспорта зерна из пораженной голодом Ирландии, фактом остается организованный правительством импорт туда значительной части продовольствия. Ревизионистские историки-англофилы возражают ортодоксам в данном вопросе и указывают, что экспорт более дорогих продуктов был компенсирован импортом большего объема более дешевых продуктов, более доступных обедневшим ирландским арендаторам, чем экспортируемые товары. Питер М. Солар, например, считает, что по калорийности импортируемое зерно в три раза превосходило экспортируемое в конце 1840-х гг.150 Совсем недавно постревизионист Остин Бурк продемонстрировал, что самое неблагоприятное соотношение между экспортом и импортом наблюдалось только в первой четверти периода голода. И именно в этот период голод унес гораздо больше жизней, чем допускают ревизионисты. Кроме того, Бурк не разделяет точку зрения ирландских националистов, что прекращение экспорта сразу же предотвратило голод151.
Документы свидетельствуют, что в начале 1930-х гг. Советское правительство критически относилось к идее импорта в страну не только продовольствия, но и любых средств, способных хоть как-то ослабить страдания голодных людей152. В частности, оно ничего не сделало для закупки за рубежом необходимых лекарственных средств.
278
Так, в 1933 г. для большинства голодающих регионов Кубани была характерна заболеваемость населения малярией на почве истощения организма. Например, только в «чернодосочной» станице Ново-Деревенковской, по подсчетам заместителя начальника политотдела МТС, около 65 % населения были «больны малярией». Происходило это вследствие полного «отсутствия хинина и недостатка врачей»153. Есть известный факт: во время голода очень часто люди умирают не от недоедания, а от болезней, вызванных голодом (малярии, тифа и др.)154. Именно поэтому смертность населения от малярии в период голода включается в общую скорбную статистику, так как связь между ним и болезнью самая непосредственная. К сожалению, Советское правительство не сделало никаких шагов для закупки за рубежом хинина, и подобная позиция была характерна не только для него, но и для британских колонизаторов, «экономивших» на голодающем населении.
Между собой английские парламентарии откровенно говорили, что Индия — это не «богадельня», она должна управляться как «доходная плантация», то есть с целью извлечения дохода155. Поэтому принцип бережливости, умеренности был основным при осуществлении в колонии мер английского правительства по борьбе с голодом, и нарушение его не приветствовалось им. Ключевая фигура удачного примера британской помощи населению Индии во время голода 1873 — 1874 гг. — сэр Темпл. В Лондоне ему устроили разнос за то, что, по словам одного высокопоставленного чиновника, он потратил «очень много денег, чтобы спасти больше черных людей»156.
Однако Англия извлекала из своей «жемчужины» средства, обеспечивающие годовой бюджет имперских вооруженных сил, целью которых было дальнейшее расширение границ империи, а не защита. По признанию высокопоставленного чиновника колониальной администрации, в 1878 г. проводимые в Индии мероприятия по «страхованию голода» были просто «циничным фасадом для повышения налогов с целью покрытия расходов по хлопковым операциям и финансирования вторжения в Афганистан»157. Когда в конце 1890-х гг. засуха вновь поразила участки индийских крестьян, обнаружилось, что значительное количество рупий, выплаченных ими в качестве налогов, оказалось вложено в империалистическую акцию в Афганистане158. Лорд Керзон не постеснялся запустить руку в предназначенные для оказании помощи индийским земледельцам средства, собранные с них в качестве налога, для финансовой поддержки англо-бурской войны159. Под
279
британским владычеством индийских крестьян не только нещадно эксплуатировали в интересах империи, но и лишали традиционных средств поддержки в период голода. Прежде всего в результате роста налогов у них не оставалось средств даже для поддержания в рабочем состоянии ирригационных систем, которые оказались разрушены в большей части Индии160. Все средства шли в метрополию и делали сказочно богатыми английский истеблишмент.
В Советской России все было по-другому. И можно понять мотивы, по которым сталинское руководство не захотело тратить государственные средства на закупку за рубежом продовольствия и медикаментов для голодающих крестьян.
Убежденные сталинисты любят подчеркивать факт личной скромности вождей и «настоящих коммунистов»161. При этом они указывают, что коммунисты не разоряли крестьян подобно империалистам, для того чтобы «одевать английских лендлордов». Английские колонизаторы всегда старались «поддерживать установившиеся цивилизованные условия жизни англичан» в колониях162. Сталинисты же, наоборот, символом пролетарской чести, их солидарности с народом считали личную скромность, пренебрежение материальными ценностями, признание общественных интересов выше личных163. Например, один из таких «непоколебимых» для сталинистов символов — похороны Сталина. Как вспоминал Молотов, Сталин был похоронен в военном френче старого образца (еще времен империалистической войны), лишь хорошо вычищенном и заштопанном164. А родственники самого Молотова указывали, что тот всю жизнь носил одну шапку, которую легко можно узнать на его фотографиях165. Обстановка молотовской дачи, отмечал Чуев, свидетельствовала, что ее хозяин «не любил роскошь», у него не было ни богатых ковров, ни роскошных люстр166. Он же указывал, что Каганович имел только одну «ценную вещь — красивый ковер, некогда подаренный китайцами», который он вместе с книгами продал, чтобы «купить надгробие для жены». Он жил, по свидетельству Чуева, «в обычной, весьма скромной московской квартире» и в последние годы жизни жаловался на мизерную пенсию, которую получал (115 руб. 20 коп.)167. Поэтому Молотов с неодобрением относился к коммунистам, склонным к «мещанству», что было характерно в 1930-е гг. для К. Е. Ворошилова168. Самым первым антисталинистом для Молотова был Л. И. Брежнев, нацепивший на себя многочисленные золотые звезды, опозоривший тем самым чистый образ коммуниста169.
280
Примером рачительного отношения к государственным интересам для сталинистов, в том числе Кагановича, в 1932 г. безжалостно расправившегося с хлеборобами Дона и Кубани, всегда оставался В. И. Ленин. В частности, для него на всю жизнь запомнившимся уроком большевистского подхода к товарообмену стал эпизод из его нижегородской практики периода Гражданской войны. Будучи руководителем нижегородской парторганизации, он попросил у председателя Совнаркома разрешения оставить на местные нужды две баржи с зерном. Но Ленин, как вспоминал Каганович, «разрешил нам оставить у меня в Нижнем одну баржу»170.
Точно такое же рачительное отношение было у большевиков к государственному бюджету, где учитывалась каждая копейка. Именно так, по их мнению, можно было накопить средства для модернизации страны и выдержать атаку империалистических сил171. Поэтому они с большим трудом шли на урезание главной статьи бюджета — индустриализации и военных расходов. В июле 1932 г. Сталин пошел на снижение военного бюджета 1933 г. в пределах 5-6 млрд руб. Одновременно он отказал предоставить Путиловскому заводу 2 млн 900 тыс. руб. валютой «на перестройку тракторного цеха в автомобильный». И это отказ одному из флагманов рабочего класса! Что же тогда говорить о крестьянстве! «У нас и так много долгов за границей, и мы должны когда-либо научиться экономить на валюте», — заявил Сталин, потому что легковые автомобили все же относились к «предметам роскоши», а не к первоочередным военным потребностям172. В конце концов, статья бюджета на военные расходы была сокращена до 4 млн 718 тыс. руб.173 Коммунистические правительства часто критикуют за их чрезмерные расходы на оборону174, но не следует забывать, что в 1933 г. геополитическая обстановка в мире складывалась не совсем благоприятно для СССР. Прежде всего сталинский режим, в отличие от коммунистических правительств в послевоенный период, не имел в мире надежных союзников. Они появятся только после победы СССР во Второй мировой войне, когда рухнет мировая система колониализма и возникнут просоветские режимы в Европе и Азии.
С точки зрения сталинистов, валюту нельзя было использовать вне главного назначения — индустриализации и милитаризации, поскольку эти задачи были приоритетными и для сельского хозяйства, его перевода на новые рельсы механизации. Как можно было транжирить средства на поддержку хлеборобов, не сумевших
281
поработать на славу, чтобы обеспечить и себя, и государство необходимым количеством хлеба и другой сельскохозяйственной продукцией?! Как можно было пойти на расходы, ничего не дающие для решения главной стратегической задачи, способные сорвать пуск в строй необходимых стране промышленных объектов, предназначенных в том числе для подъема сельского хозяйства?! Сталин был взбешен, узнав, что Внешторг «нарушает решение ЦК об импортных контингентах для Челябстроя». «Это преступление, так как без окончания к сроку первой очереди Челябстроя мы подведем страну и сельское хозяйство», — отмечал он175. Молотов неоднократно подчеркивал приоритет инвестирования государственных средств в производство сельскохозяйственной техники перед тратой ресурсов на продовольственное обеспечение деревни176.
Важнейшим правилом сталинской политики («антитезой» империалистическим странам) было стремление скрыть свои ошибки и слабости от глаз не только «хищного» мира капитализма, но и от народов колониальных стран, борющихся за свою независимость, а также рабочих метрополий. «Показывать слабость, — свидетельствовал Молотов, — политически невыгодно и нецелесообразно. Для большевика это неподобающе»177.
Импортные операции Советского правительства в начале 1930-х гг. находились под пристальным вниманием западных политических обозревателей. Все они убедительно доказывали факт активно осуществляющейся в СССР индустриальной модернизации, «здоровья» советской экономики. Как писал Сталин в 1929 г. секретарю Сибирского крайкома ВКП(б) С. И. Сырцову и председателю крайисполкома Р. И. Эйхе: «Мы не можем ввозить хлеб, ибо валюты мало. Мы все равно не ввезли бы хлеба, если бы даже была валюта, так как ввоз хлеба подрывает наш кредит за границей и усугубляет трудности нашего международного положения»178.
Именно заботой о сохранении образа динамично развивающейся страны объясняются уже упомянутые выше факты ограничения доступа иностранных журналистов к районам, пораженным в 1932-1933 гг. голодом. Правда была не нужна сталинскому руководству, поскольку она свидетельствовала бы о его ошибках и слабости, что было на руку врагам Советской власти за рубежом. С другой стороны, западные журналисты, писавшие о голоде в СССР, объективно ставили сталинский режим в ситуацию, когда ему в целях «контрпропаганды» следовало занимать более жесткую линию в отношении голодающего населения и, чтобы не да
282
вать лишний повод недоброжелателям, даже не помышлять о каких-либо импортных операциях в его пользу.
В конце августа 1934 г. Сталин не поддержал, по политическим мотивам, предложение его соратников о проведении импортной операции с хлебом, сулившей экономическую выгоду. 29 августа 1934 г. Молотов и Каганович сообщили ему: «В целях облегчения нашего транспорта на ДВК намечаем принять предложение Нар-комвнешторга о закупке для ДВК 100 ООО тонн аргентинской и австралийской пшеницы, с одновременным вывозом на европейский рынок 50-ти тысяч тонн овса и 50-ти тысяч тонн ячменя. В валютном отношении это выгодно»179. Сталин отреагировал следующим образом: «Импорт хлеба теперь, когда за границей кричат о недостатке хлеба в СССР, может дать только политический минус»180.
В период голода 1933 г. СССР был озабочен приобретением очень важного потенциального союзника на случай уже маячившей на горизонте войны. Это были Соединенные Штаты Америки, где в ноябре 1932 г. на выборах победил Франклин Д. Рузвельт181. В декабре 1932 г. Уолтеру Дюранти, обозревателю Нью-Йорк Тайме, любимцу Сталина, был сделан строгий выговор за чересчур уж пессимистическую оценку уровня жизни в России, поскольку именно в это время появилась возможность для дипломатического признания СССР Америкой182. Даже американские журналисты испугались, что подтверждение слухов о голоде за границей помешает процессу налаживания отношений между двумя странами, и для противодействия им нашли влиятельного американского бизнесмена из числа сторонников признания СССР183.
Впоследствии, в 1970-е гг., сталинисты не могли не назвать позором факт импорта в страну огромного количества зерна. В декабре 1975 г. Чуев вызвал Молотова на разговор об обстоятельствах переговоров между США и СССР по вопросу о заключении двустороннего соглашения о поставках зерна. Молотову было неприятно вспоминать о «ликовании», охватившем американцев, получивших весьма выгодные условия после его подписания184. Но в то же время он не переставал гордиться тем фактом, что при Сталине никогда не ввозили продовольствие из-за границы185.
Однако при всем таланте сталинского руководства прикрывать свои просчеты во имя «высоких» интересов, оно все же не совсем рационально поступило по отношению к имеющейся в их распоряжении возможности использовать международную солидарность рабочих. Советское правительство могло бы закупить продовольствие в качестве награды своим рабочим за их самоотверженный
283
труд у их «товарищей по классу», переживавших тяжелую экономическую депрессию за рубежом. В частности, можно было бы импортировать апельсины из Калифорнии, где их обливали керосином и уничтожали, так как это было дешевле, чем продать на рынке186. Таким образом получили бы поддержку рабочие калифорнийских ранчо и их коллеги в далекой России. Кроме того, выгодной сделкой стали бы закупки сои по низким ценам у разорявшихся американских фермеров из-за отсутствия у безработных американских рабочих средств на ее приобретение. Это было бы проявлением настоящей международной солидарности, о которой трубила сталинская пропаганда.
Следовательно, исходя из вышеизложенного можно сделать такие выводы. В 1933 г. сталинское руководство замалчивало голод, продолжало вывозить хлеб за границу и игнорировать попытки мировой общественности оказать помощь голодающему населению СССР, основываясь на проводимом политическом курсе. В его основе была форсированная индустриализация страны, ради которой и осуществлялась авантюрная аграрная политика, приведшая страну к голоду. Признание факта голода было бы равносильным признанию краха выбранной Сталиным и его окружением модели модернизации страны, что в условиях разгрома оппозиции и укрепления режима нереально. Это понимали не только Сталин и его окружение, но и многие иностранные наблюдатели. Так, например, по мнению торгового советника посольства Великобритании в Москве, высказанному в конце 1931 г., невыполнение (Советским правительством) своих обязательств непременно вызвало бы катастрофические последствия. Не только было бы отказано в дальнейших кредитах, но и «весь будущий экспорт, все заходы советских кораблей в иностранные порты, вся советская собственность, уже находящаяся за границей», — все это могло быть подвергнуто конфискации для покрытия задолженностей. Признание финансовой несостоятельности поставило бы под угрозу «исполнение всех надежд, связанных с пятилетним планом, и даже создало бы опасность для существования самого правительства»187.
§ 3. Выход из голода
Непосредственный выход из голодного кризиса осуществлялся прежде всего на путях организационно-хозяйственного укрепления колхозов в 1933 г. Необходимо было не допустить дальнейшего развала сельского хозяйства и подготовить деревню к посевной
284
кампании. Поэтому в начале 1933 г. в соответствии с решениями Январского объединенного пленума ЦК и ЦКК ВКП(б) в зерновых районах СССР создаются чрезвычайные органы — политические отделы при МТС. В системе антикризисных мероприятий в сельском хозяйстве эти чрезвычайные органы партии мыслились как «основное звено», что вполне укладывалось в систему мышления правящего сталинского режима. Политотделы сочетали функции партийно-политических, хозяйственных и карательных органов. На первый план их деятельности выносились две узловые задачи: обеспечение в текущем году выполнения колхозами их первой и основной заповеди — своевременно и в установленных количествах сдать государству хлеб нового урожая и очищение колхозов и МТС от классово-враждебных и вредительских элементов в духе концепции Сталина. Политотделы как чрезвычайные органы были выведены из непосредственного подчинения райкомам партии и тем самым могли решать «по справедливости» вопросы «своих» колхозов и крестьян, не оглядываясь на территориальные партийные органы, апеллируя в случае необходимости к более высоким инстанциям, вплоть до ЦК партии. Кроме того, они напрямую подчинялись ЦК ВКП(б)188. В течение марта-апреля 1933 г. политотделы были созданы и приступили к работе в основных зерновых районах СССР, в том числе в Поволжье, на Дону и Кубани189.
Прибывшим на места работникам политотделов открылась трагическая картина. В первых донесениях в политуправление Наркомзема СССР они сообщают невероятные, с точки зрения официальной пропаганды, факты: в деревнях крестьяне умирают от голода, наблюдаются случаи людоедства и «умышленного некормления детей и стариков», умерших от голода хоронят в общих ямах и т. д. Сложившаяся в голодающих районах ситуация, согласно установке ЦК партии, должна была рассматриваться работниками политотделов как результат вредительской деятельности «кулака», «тихой сапой» пробравшегося в руководство колхозами и намеренно развалившего их. Исходя из этого поначалу они так и расценивали трагические события в зоне действия их МТС. Например, начальник политотдела Воскресенской МТС Нижне-Волжского края Куликов в политдонесении от 5 апреля 1933 г. так и объяснил случаи массовой смертности от голода в окружающих МТС селениях190. «Что же касается случаев смертности, то политотдел рассматривает это явление как неизбежный естественный отбор в борьбе за социализм», — указал он191.
285
В то же время работники политотделов столкнулись с реальными фактами произвола и беззакония по отношению к колхозникам, бесхозяйственности, царивших в колхозах зоны действия МТС. Начальник политотдела Тамалинской МТС Нижне-Волжского края Денисов в докладной записке секретарю ЦК ВКП(б) Кагановичу сообщил, например, что в марте 1933 г. в с. Варварино за отказ идти на работу колхозников загоняли в амбар и обливали холодной водой192. Вопиющими были условия содержания скота на колхозных фермах, который погибал от бескормицы и некачественного ухода за ним. Так, в колхозе «Красное знамя» Эстонской МТС Средней Волги лошади примерзали к полу конюшни и их вырубали топорами, подвешивали на веревки, поскольку они были полностью истощены от бескормицы193. В голодающих деревнях среди населения были распространены упаднические настроения, велись разговоры антиколхозной и антисоветской направленности. «Коммунисты нас хотят с голоду заморить», «хлеб отправляют за границу», «наживаются одни комиссары, а бедный мужик подыхает с голоду», — говорили крестьяне о причинах тяжелейшего положения, в котором они оказались в начале 1933 г.
В этих чрезвычайных условиях перед политотделами МТС, так же как и перед местным партийно-хозяйственным активом, встала сложнейшая задача — организовать голодных крестьян на весенние полевые работы. Они понимали, что выход деревни из голодного кризиса мог быть осуществлен только посредством успешного проведения посевной кампании, которая заложит основу будущего урожая. Для этого необходимо укрепить трудовую дисциплину в колхозах, мобилизовать все их силы на выполнение плана сельскохозяйственных работ текущего года.
Основным средством выполнения этой трудной задачи в деятельности политотделов МТС весной 1933 г. стало принуждение. Старожилы поволжских и южно-уральских деревень хорошо запомнили эту сторону в работе политотделов. «Они ездили и подгоняли колхозников и начальство», «чуть не палками в морду совали, гнали на работу», «кто зерно воровал — сажали», «желудили председателей и начальников», — говорили очевидцы194.
В течение 1933 г. заместители начальника политотдела по ОГПУ, непосредственно подчинявшиеся ведомству Г. Ягоды, осуществили массовую чистку кадров колхозов и МТС от «классово-враждебных элементов», поскольку ответственность за кризисное состояние сельского хозяйства была возложена ЦК ВКП(б) на
286
местных руководителей и «нерадивых» колхозников. Правда, после майской директивы 1933 г. ее масштабы несколько снизились, но тем не менее она продолжалась на всем протяжении этого года и только в 1934 г. была фарисейски осуждена в ряде постановлений ЦК партии и даже в выступлении Сталина на совещании в ЦК по вопросам коллективизации 2 июля 1934 г. «В некоторых районах, — сокрушался генсек, — прямо сотнями лупят и не считаются с тем, что значит человека выгнать из колхоза. А это значит обречь его на голодное существование или на воровство. Исключить из колхоза хуже, чем исключить из партии»195.
По данным политотделов МТС 24 областей, краев и республик СССР, в 1933 г. в результате чистки было снято с работы около половины заведующих производственными участками МТС и завхозов, более трети механиков и работников бухгалтерии МТС, кладовщиков колхозов, около трети агрономов МТС, четверть бригадиров тракторных бригад МТС, колхозных конюхов, седьмая часть трактористов и председателей колхозов и других работников196. Только в колхозах Поволжья и Южного Урала, по выборочно исследованным МТС, в 1933 г. было «вычищено» 22 % председателей колхозов, 68 — завхозов, 44 — счетоводов, 52,1 % кладовщиков197. Среди «вычищенного» актива были многие из тех, чьими руками в 1932 г. был вывезен из деревни хлеб, кто ходил по дворам с щупами и отбирал последние горсти зерна и кусок хлеба у напрасно взывавших к их жалости крестьянских матерей. Взамен политотделами были выдвинуты подобранные ими новые кадры руководителей из числа колхозников-ударников. Наряду с колхозным активом политотделами была проведена «чистка» и среди рядовых колхозников. Многие из них как «классово-чуждые элементы» были арестованы за антиколхозные высказывания, сняты с должностей конюхов, бригадиров и т. д.
Совместно с местной властью политотделы приняли самые решительные меры по укреплению трудовой дисциплины в колхозах. Они жестко контролировали выходы колхозников на работу, ее своевременное начало и качество. Во время весенней посевной 1933 г. широкое распространение получили факты арестов и отдачи под суд колхозников, не выходивших на работу и не выполнявших установленные нормы выработки. Например, в Мало-Сердобинском районе Нижне-Волжского края в период посевной за невыход и опоздания на работу ежедневно арестовывали 60 колхозников. В колхозе «Новый быт» были арестованы 75 % бригадиров и за нарушение трудовой дисциплины осуждены 27 колхозников198.
287
Показателен в плане характеристики мер, использованных политотделами для укрепления производственной дисциплины в колхозах в 1933 г., в период основных сезонных работ, — приказ № 24 от 12 августа 1933 г. начальника политотдела Самойловской МТС Нижне-Волжского краяь: «Обязать всех колхозников выполнять и перевыполнять нормы выработки. За систематическое невыполнение норм выработки колхозниками подвергать взысканию (штраф до 5 трудодней, лишение натураванса, исключение из колхоза). Никто не имеет права без разрешения бригадира оставлять трудовой фронт. Виновных в самовольной отлучке строго наказывать (штраф, лишение авансов, исключение из колхоза, предание суду за саботаж при массовом срыве работ). Все мужчины безусловно обязаны ночевать на стане. Женщинам-колхозницам в отдельных, заслуживающих внимания случаях бригадир может разрешить уход на ночевку в село»199.
В 1933 г. во время посевной и уборочной кампаний политотделы особое внимание обратили на борьбу с хищениями колхозниками семенного зерна и зерна нового урожая. Кроме того, жесткие меры принимали в отношении механизаторов, работников МТС, допускавших поломку техники в период полевых работ. Пойманных с поличным воров колхозного зерна безжалостно отдавали под суд по указу «о пяти колосках» (Закон от 7 августа 1932 г.). В деревнях говорили по этому поводу, что через закон от 7 августа «начали вести заготовку людей»200.
О масштабах применения репрессий в колхозной деревне летом 1933 г. можно судить на примере постановления бюро Средне-Волжского крайкома ВКП(б) от 21 июня 1933 г., посвященного состоянию «карательной политики судебных органов Красноярского района». В нем констатировалось, что судебные органы района «допустили ряд извращений и перегибов в карательной политике, производя массовые осуждения». В частности, в мае в районе были осуждены, по признанию бюро крайкома, «за маловажные преступления» к «чрезвычайно суровым наказаниям» около 200 колхозников и единоличников, в том числе на 10 лет соответственно тракторист — «за расплавку подшипников», колхозники, «дряхлые старики и инвалиды» — «за кражу незначительного количества хлеба»201.
В отличие от 1932 г., весной 1933 г. политотделы и районная власть установили жесткий контроль за расходованием на общественное питание выданных государством продовольственных ссуд. Политотделы решительно пресекали все попытки колхозно
288
го руководства направлять на организацию питания колхозников в поле больше хлеба, чем это было необходимо с их точки зрения. В условиях голода многие председатели колхозов таким образом стремились поддержать голодных крестьян. Более того, в ряде случаев в связи с тяжелым продовольственным положением они ставили перед политотделами и вышестоящим руководством вопрос о невозможности выполнения спущенных сверху планов полевых работ, требуя дополнительной помощи. Подобные действия в большинстве случаев квалифицировались работниками политотделов как стремление «разбазаривать зерно на общественное питание» и «саботировать полевые работы под предлогом его отсутствия». Организаторов «саботажа», как правило, снимали с работы и отдавали под суд. Именно таким образом, по инициативе начальника политотдела Мало-Сердобинской МТС Нижне-Волжского края был снят с работы, исключен из партии и осужден на 10 лет один из председателей колхоза зоны действия МТС. «Хлеба нам не дали, — говорил от колхозникам, — так пусть сами и убирают»202.
В 1933 г. были учтены ошибки предыдущего года, когда председатели колхозов не несли серьезной ответственности за искажение отчетных данных о размерах посевных площадей и урожайности. Принятое 14 февраля 1933 г. Наркомюстом РСФСР постановление гласило, что «всякий обман в деле учета колхозной продукции, колхозного труда и колхозного урожая должен рассматриваться как пособничество кулаку и антисоветским элементам, как попытка расхищения колхозного имущества, ввиду чего должен караться по закону от 7 августа 1932 года»203. Руководствуясь данным постановлением, пойманных за попытку преуменьшения размеров засеянных площадей и урожайности зерновых культур председателей судили по сталинскому закону «о пяти колосках».
Кроме того, начиная с 1933 г., в основу измерения урожайности была положена не амбарная, а биологическая урожайность. Учитывался хлеб, который колосился на полях, а не находился в амбарах после уборки. Биологическая оценка позволяла районным государственным комиссиям по определению урожайности завышать виды на урожай и планировать для колхозов хлебопоставки по максимуму, нацеливая тем самым их на проведение качественной уборки урожая с минимальными потерями. С помощью завышения видов на урожай колхозы включались в более высокую группу по урожайности с целью расчета за работу МТС по более высокой ставке натуроплаты204. Делалось это обычно следующим
289
образом. Член комиссии по определению урожайности выходил в поле, снимал фуражку и бросал ее туда, где наиболее густо колосился хлеб. В этом месте производили контрольный обмолот и по его результатам оценивали урожайность на всей площади поля, которая затем и бралась за основу при планировании государственных норм хлебосдачи205. Подобная система ужесточала контроль государства над колхозным урожаем, делая его более «прозрачным». С другой стороны, она оставляла колхозам единственный путь — всеми силами добиваться проведения качественной уборки и не допускать огромных потерь и расхищения урожая, как это было в 1932 г.
Для укрепления производственной дисциплины в колхозах политотделы активно использовали и агитационно-пропагандистские методы. Выпускали специальные политотдельские газеты, листки, проводили беседы с колхозниками, в которых разъясняли положения постановления СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 19 января 1933 г. об отмене контрактационной системы заготовок зерновых культур и установлении твердых заданий по хлебосдаче, другие решения партии и правительства и местных органов власти. Следует особо отметить, что именно работники политотделов МТС, пользуясь своим статусом, наиболее активно обращались в центральные и региональные органы государственной власти с сигналами о тяжелом продовольственном положении колхозов, находившихся в поле деятельности их МТС, просили об оказании помощи голодающему населению. В отличие от местного руководства, не заинтересованного в объективном информировании вышестоящих органов о положении во вверенных им районах, поскольку оно тогда бы неизбежно бросило на них тень как на руководителей, политотделы смело вскрывали недостатки, ошибки и преступные действия ряда местных работников, устраняли наиболее вопиющие перегибы и извращения в проводимых хозяйственных кампаниях.
В 1933 г., при сохранении преемственности стратегического курса руководства сельским хозяйством произошли заметные изменения в тактике его осуществления. Об этом свидетельствует проведенный нами анализ огромного числа шифрограмм Сталина, Молотова, Кагановича на места в 1933-1934 гг. Данный вид источника позволяет увидеть каждодневную и буквально ежечасную работу высших руководителей СССР по управлению сельским хозяйством страны, поскольку они представляют собой директивно-распорядительные материалы оперативного реагирования Центра на возникавшие конкретные проблемы в аграрном секторе страны.
290
No comments:
Post a Comment