сударственных задач (восстановление народного хозяйства, создание ракетно-ядерного комплекса и т. д.).
В то же время характер сталинского режима, страдавшего «избыточным терроризмом», наложил свою печать на аграрную политику во время голода и предопределил высокую смертность населения от голода (принудительные хлебозаготовки, репрессии, замалчивание голода, экспорт зерна для упрочения коммунистических режимов в Европе).
По масштабам голод 1946-1947 гг. не уступал голодовкам 1921— 1922 и 1932-1933 гг. Он поразил территорию с населением около 100 млн чел., в том числе не менее 50 млн проживали в его эпицентрах. Жертвы голода и связанных с ним болезней составили в пределах 1-2 млн чел., в том числе в России не менее 500 тыс. чел.
Причины сравнительно небольших жертв в контексте масштабов бедствия и опыта предшествующих голодных лет в СССР объясняются двумя обстоятельствами: действиями власти по оказанию медицинской помощи голодающему населению, а также привлечением Советским правительством средств зарубежных организаций для оказания помощи голодающим.
В контексте голодных лет в истории России, в том числе советского периода, своеобразие голода 1932-1933 гг. заключается в том, что это был первый в ее истории «организованный голод», когда субъективный, политический фактор выступил решающим и доминировал над всеми другими. В какой-то степени он был похож на голод 1891-1892 гг., поскольку был связан с процессом индустриальной модернизации. Так же как и тогда, в основе голода лежали действия государственной власти (конкретные решения в экономической и политической области). Но в комплексе вызвавших его причин отсутствовал природный фактор, как равноценный другим, характерный для голодов 1891-1892,1921-1922,1946-1947 гг. В 1932-1933 гг. не наблюдалось природных катаклизмов, подобным великим засухам 1891,1921, 1946 гг., хотя погода была и не идеальной для сельского хозяйства (особенно в 1931 г.).
Субъективный фактор проявил себя как главный, поскольку в 1932-1933 гг. голод стал результатом сталинской политики насильственной коллективизации и неразрывно связанных с ней принудительных хлебозаготовок, проводившихся с целью извлечения ресурсов (прежде всего зерна) для нужд форсированной индустриализации. В основе действий власти по «организации голода» лежала антикрестьянская политика сталинского режима, ставившая целью любой ценой ликвидировать традиционные устои
331
жизни российского крестьянства ради создания крупного общественного сельскохозяйственного производства.
Ничего подобного нельзя было сказать о действиях большевистской власти в трагические для Советской России 1921-1922 гг. Под давлением крестьянского сопротивления и в результате осознания факта глубочайшего кризиса сельского хозяйства, она отступила, и, в отличие от сталинского режима, «не пошла до конца», отказалась от политики «военного коммунизма». В принятом в декабре 1922 г. «Земельном кодексе РСФСР» за крестьянином закреплялось право свободного хозяйствования на своей земле. Советское правительство, в отличие от действий сталинистов в 1932-1933 гг., спасло миллионы голодающих крестьян, обратившись за помощью к иностранным государствам. Весной 1922 г. было завезено в эпицентры голода зерно, необходимое для проведения посевной и для организации общественного питания голодающих, прежде всего детей.
Решающее значение субъективного фактора в организации голода, в отличие от голодных бедствий в России в предшествующий период, проявилось в борьбе со стихийной миграцией крестьян. Наложенный на них запрет покидать голодающие районы (директива Сталина — Молотова от 22 января 1933 г.) обусловил рост массовой смертности крестьян. Ничего подобного не наблюдалось в предшествующей истории России.
Он выразился также и в ликвидации сталинским режимом в годы коллективизации традиционных способов выживания крестьян в условиях голода: получение помощи от общины, которая была разрушена коллективизацией, и более зажиточных крестьян, которых изъяли из деревни как «кулаков».
По территории распространения голод 1932-1933 гг. сопоставим с трагедиями 1921-1922 и 1946-1947 гг. Но это самое страшное демографическое потрясение, если исходить из количества жертв. Масштабы смертности от голода и вызванных им болезней в немалой степени определялись нежеланием сталинистов обратиться за помощью к мировому сообществу, поскольку в силу политических причин голод замалчивался. Также они обусловлены драконовскими мерами власти по борьбе со стихийной миграцией на Украине, Северном Кавказе и Нижней Волге.
В то же время голод 1932-1933 гг. не был заранее спланированной акцией сталинистов по уничтожению крестьянства или какого-то отдельного народа (в этом смысле он имел общее с голодом 1891-1892 гг., которого также не желало царское правитель
332
ство). Он стал результатом ошибок, допущенных при реализации авантюристической политики сплошной коллективизации, а также ярко выраженной террористической природы победившего в СССР режима. Кроме того, характер аграрной политики сталинского режима в немалой степени формировался под влиянием неблагоприятной международной обстановки, в которой оказался СССР в начале 1930-х гг. С помощью голода и чрезвычайных мер ему удалось сохранить колхозный строй и направить его ресурсы на нужды индустриальной модернизации страны.
§ 2. А была ли альтернатива трагедии?
Особенностью нашего подхода к теме является сравнительно-исторический метод. Рассмотрим эту проблему в контексте мировой истории голода и политической природы установившегося в СССР в 1930-е гг. сталинского режима, победившего крестьян в крестьянской стране. Предлагаем свою версию ответа на вопрос, почему было именно так и могло ли быть по-другому? Остановимся на наиболее принципиальных аспектах данной темы.
* * *
В 1978 г. Альбин Гоулднер предложил рассматривать посткол-лективизированную историю взаимоотношений «партия — крестьянство» как случай «внутренней колонизации», аналогичной англо-кельтским взаимоотношениям29. Ссылаясь на работу М. Л. Левина, он отметил факт отчуждения между большевистскими городами и сельской местностью, которая закреплялась законодательно. Крестьяне выступали людьми второго сорта, и единственным назначением деревни в советской системе было обеспечивать власть необходимыми ресурсами для «проведения социалистической индустриализации». Во имя этой цели крестьяне подвергались постоянной эксплуатации30.
Линн Виола в работе, посвященной проблеме крестьянского сопротивления коллективизации, называет коллективизацию «кампанией господства и разорения», цель которой — внутренняя колонизация крестьянства и его подчинение. Причем «конечной целью» сталинской «революции сверху» была не только максимальная экономическая эксплуатация деревни, но и уничтожение «крестьянства как культуры», самобытного явления в истории России31.
Большевики, сталинцы, постсталинские коммунисты, в том числе за рубежом, расходились между собой по многим пунктам,
333
особенно в понимании социализма и наиболее правильной дороги к коммунизму. Единственное, в чем они оставались едины, — это антиимпериалистическая позиция. И эта позиция проявлялась в международной практике борьбы с голодом в XX в. Например, даже в 1987 г., когда в СССР началась перестройка, М.С. Горбачев, согласившийся оказать помощь голодающим в Эфиопии (куда на советских самолетах и вертолетах было перевезено 250 тыс. т пшеницы, закупленных в Турции на валюту), заявлял, что эта акция предпринята с единственной целью — не допустить влияния на Эфиопию «империалистического» Запада32.
Однако если посмотреть на эту проблему глубже, то возникает немало вопросов, в том числе о том, насколько отчужденными и антагонистическими была сталинская (коммунистическая) и крестьянская культура (идеологии) в начале 1930-х гг.? Почему сын Марии, плотник из станицы Вешенской, в большей степени обвиняет поколение своей матери в ответственности за голод, чем сталинцев?33 Почему Краснодарский край до последнего времени — оплот «красных» и КПРФ пользовалась там поддержкой в сельской местности?34
* * *
Прежде всего необходимо ответить на очень важный вопрос о причинах проявленной в 1932-1933 гг. «сталинской твердости».
Вне пределов России всегда были небольшие, но достаточно сплоченные группы людей, которые долгое время восхищались большевиками, несмотря на их неудачи. Их подкупала неиссякаемая энергия и воля большевиков в осуществлении радикального переустройства общества, сумевших за одно десятилетие подготовить страну к отражению империалистической агрессии. Сами большевики — уверенные люди, преодолевающие любые жизненные обстоятельства, большие и малые. Молотов, например, представлял большевиков только «в гуще драки», ведущих за собой народ, преодолевающих любые возникающие перед ними препятствия35. И вдохновляющим примером для него был Ленин, которого он ставил даже выше Сталина. Молотов вспоминал ленинские слова по поводу возможности поражения большевиков, суть которых сводилась к тому, что такая ситуация вероятна только при условии, если для победы они сделали все, что было в их силах36.
Примеров, подтверждающих это положение, было предостаточно. Вот лишь два из них. Во время голода 1921-1922 гг. Ленинское
334
правительство конфисковало ценности церкви и продало их за границу для закупки зерна, приняло международную помощь. Ленин даже предлагал в целях экономии закрыть Большой театр37. Самые твердолобые антисталинисты изумлялись, каким образом Советскому правительству в тяжелейшие месяцы 1941 г. удалось в кратчайший срок провести грандиозную операцию по эвакуации промышленного оборудования, людей и скота на Восток, равной которой не знал мир38. Мечтавший задушить большевизм в колыбели, непримиримый его враг Уинстон Черчилль каждое утро в течение Второй мировой войны молился за здоровье Сталина39.
Так было и во время партийно-крестьянской борьбы в 1932-1933 гг. Всегда, когда сталинистам приходилось принимать решение, они мысленно подбадривали себя: «Нет таких препятствий, которые не могли бы преодолеть большевики». Поэтому они не растерялись в труднейшей ситуации крестьянского сопротивления и развала сельского хозяйства. На помощь ослабевшим и не испытывающим энтузиазма колхозникам были направлены части Красной Армии, рабочие, помогавшие убирать урожай40. Только в Северо-Кавказский край летом 1933 г. по линии военного ведомства, московских учреждений и других организаций было направлено 500 грузовых машин41. Как говорилось в предыдущей главе, погибший во время голода рабочий скот (лошади и быки) в период весенней посевной 1933 г. был заменен коровами, которых впрягали в плуг и ставили в борозду и тянули, пока они не падали обессиленные42.
На такое вряд ли бы решилось царское правительство! Один из начальников политотдела МТС, в духе большевистской традиции решительно преодолевать трудности, несмотря на явное противоречие с реальным положением дел, уверенно сообщал в Москву: «Коровы прекрасно идут с плугом, вспахивая мягкую землю»43. Ничего «прекрасного» здесь не было, ситуация была крайне тяжелой, свидетельствующей о трагических последствиях коллективизации и хлебозаготовок. «Фактически тягло было уничтожено, и сейчас колхоз тягла не имеет, вся работа по севу, косовице и обмолоту произведена исключительно на коровах колхозников», — сообщалось из Ново-Батайского сельсовета44.
Сталин, Молотов и Каганович просто бы рассмеялись над аргументом, что недостаточные зерновые резервы помешают большевикам рационально распределить их и выйти из голодного кризиса. Каганович критически отзывался о мужицкой логике как «слишком механической», поскольку мужик рассуждал так: «Раз
335
у меня нет чем сеять, как можно что-либо заготавливать»45. Для большевика подобные рассуждения были неприемлемы. Конечно, отсутствие семенного зерна — это тяжелая проблема. Но раз это так, то необходимо найти решение и преодолеть эту очередную трудность в борьбе за светлое будущее. И преодолевалась она с помощью принудительных реквизиций всего имеющегося у крестьян хлеба.
Подобное решение не было оптимальным с точки зрения существовавших альтернатив. И почитатели большевиков, применительно к этой ситуации, никак не могут согласиться с тем, что большевистское правительство делало «все, что могло» для организации помощи в 1933 г. голодающим крестьянам. На самом деле оно делало даже меньше, чем во время голода царское правительство, англичане в Индии и португальцы в Анголе. Именно поэтому сталинский режим подвергается критике не только антикомуни-стами, но и современными марксистами46.
А что же оно могло сделать, хоть самое минимальное, чтобы снизить остроту голода, не подвергая опасности свой международный престиж? На наш взгляд, хотя бы организовать снабжение населения «голодным хлебом». Как уже говорилось выше, в досоветский период в голодные годы крестьяне спасали свои жизни, употребляя суррогатный («голодный хлеб»). И в 1933 г. в голодающих деревнях Поволжья, Дона и Кубани было то же самое. Липовые листки, березовая кора, желуди, гречневая шелуха и другие подобные средства добавляли в муку и из этой смеси выпекали лепешки47. Кроме того, в пищу шло мясо сусликов. Поэтому местные власти могли бы организовать снабжение населения «голодным хлебом», особенно активистов и добросовестных колхозников, с помощью его заготовки в районах, менее пострадавших от «кулацкого саботажа».
Еще одним каналом могла бы стать помощь рабочих тем же колхозникам-ударникам — «жертвам кулацкого саботажа».
Несмотря на официальную пропаганду о рабочем как интернационалисте и верном союзнике сталинской форсированной индустриализации, в действительности большинство из них думали по-другому, так как, в отличие от западных пролетариев, российские рабочие не потеряли связей с деревней и по менталитету все еще оставались крестьянами. Они и рабочими-то стали в первом поколении, особенно в годы первой пятилетки, когда на возводимые гиганты индустрии в поисках лучшей доли хлынули десятки тысяч бывших крестьян48. Типичными в этом смысле были слова
336
одного из таганрогских рабочих во время обсуждения доклада Сталина на Январском объединенном пленуме ЦК и ЦКК: «Если бы он вместо задания по черной металлургии дал колхознику по килограмму хлеба, было бы лучше, а то у нас в деревне с голоду пухнут»49. Точно так же рабочие рассуждали и о так называемом пролетарском интернационализме. «Помощь оказывать иностранным рабочим не нужно, так как свои дома голодают», — говорили они50. Даже многие рабочие-коммунисты рассуждали в 1933 г. в том же духе. Зная о сотнях умерших от голода в близлежащих деревнях, они недоумевали: «Нет такого положения в Республике, чтобы люди умирали с голоду, а мы не могли им помочь»51.
Если бы сталинское руководство обратилось к рабочим и всему народу с призывом оказать посильную помощь колхозникам-ударникам, пострадавшим от «кулацкого саботажа» в 1932 г., от голодной смерти были бы спасены тысячи крестьян, и при этом его политическая репутация только бы выиграла. Однако оно выбрало «твердость».
* * *
Важнейший вопрос — это вопрос об общем и особенном в голоде 1932-1933 гг. по сравнению с голодовками в других странах, особенно колониальных. Для этого проведем сравнительный анализ политики сталинистов в СССР и английских колонизаторов в Индии, а также другие подобные примеры.
Итак, в чем было сходство между сталинским голодом 1932-1933 гг. и известными голодовками в колониальных странах, управляемых империалистами? Прежде всего оно состоит в том, что в обоих случаях голод распространялся на значительных территориях и сопровождался массовой смертностью населения.
С середины XIX в. у империалистических правительств была возможность предпринимать специальные усилия по предотвращению смертности от голода в пораженных им районах, но они не использовали ее в полной мере, так как для них важнее была коммерческая выгода52.
В период с 1931 по 1934 г. сталинский голод унес приблизительно 5-7 млн жизней. В годы Великой Отечественной войны на почве недоедания и голода в СССР умерло не менее 1 млн чел. В 1946-1947 гг. голодная смертность колебалась в пределах 1-2 млн чел.53 Если сравнить указанные голодные годы при Советской власти с самым крупным голодом в царской России, 1891-
337
1892 гг., то окажется, что «царский голод», вызванный сильнейшей засухой, унес жизни более 500 тыс. чел.54
Если вспомнить сюжеты мировой истории, то, как считают наиболее авторитетные специалисты, именно насильственное навязывание империалистических порядков народам Азии и Африки в достаточно короткий срок усилило крестьянскую уязвимость от голода55. Так, например, в период с 1880 по 1921 г. продолжительность жизни индийских мужчин снизилась на 22 %56. Кроме того, как указывалось выше, англичане, которые «управляли голодом» в Индии в 1876-1902 гг., получили в результате этого «управления» голодную смертность в пределах от 12,2 до 29,3 млн чел.57 Для сравнения можно напомнить, что страшная засуха XVII в. в Индии, когда правителями были Великие Моголы, унесла всего только несколько жизней58.
Другой яркий пример — действия португальцев в Анголе в районе рек Данде и Кванза между 1876 и 1898 г. От их «управления голодом» численность местного населения сократилась вдвое, и демографическая ситуация так и не была восстановлена вплоть до 1930 г.59 Ситуация в мире стала меняться в лучшую сторону лишь в XX в., причем для колониальных стран в первой половине, а для Советского Союза — во второй. В частности, действия Англии в Индии после 1902 г. (исключая период Второй мировой войны) и постсталинского коммунистического режима в СССР успешно предотвратили голодную смертность населения в охваченных засухой районах (например, в СССР в 1972 г.).
И сталинский режим, и империалисты использовали примерно одинаковый арсенал средств для подавления сопротивления крестьянства их политике. Англичане, например, практиковали политику отчуждения земли и массовые депортации в менее обжитые районы60. В Советской России во время Гражданской войны терские казаки были депортированы, так же как и значительная часть кубанских казаков из «чернодосочных» станиц в 1932-1933 гг. Кроме того, и англичане, и сталинское руководство во время голода продолжали осуществлять взимание налогов на военные нужды.
Общей чертой колониальной политики и политики сталинистов было их стремление активно использовать возможности сельскохозяйственного производства для финансирования промышленной, аграрной и военной модернизации. В этом деле их объединял высокий процент извлекаемой из деревни сельскохозяйственной продукции, как правило, ценой ухудшения или под
338
держания на низком уровне продовольственного положения крестьян. Например, как отмечает Майкл Дэвис, в Индии в результате политики англичан в период с 1757 по 1947 г. не наблюдалось роста доходов на душу населения61.
Империалисты и сталинское руководство полагали, что проводимые ими структурные изменения в сельском хозяйстве, направленные на его включение в рынок или объединение крестьян в колхозы вне зависимости от их желания, были рациональны и необходимы. При этом в трудные времена приходилось проявлять твердость, чтобы обеспечить хоть минимальный результат.
Как уже говорилось, для империалистов такие меры соотносились с экономической прибылью. Например, Майкл Уотс отмечает, что в Нигерии англичане принудительно заставляли крестьян покупать английские промышленные товары62. Империалисты поддерживали местную элиту и европейские поселения, которые были проводниками их колониальной политики в стране. Именно эти слои населения наживались на голодных страданиях крестьян.
Для сталинистов использование государственного принуждения против крестьян не было самоцелью. Оно вырастало из чрезвычайной ситуации, созданной ими коллективизацией, и связано было с необходимостью в условиях враждебного империалистического окружения любой ценой провести модернизацию страны63. Осознавая факт неизбежного столкновения с империалистами, сталинское руководство не имело намерения впустую растратить свои ресурсы, в том числе людские64. Наоборот, Сталин чрезвычайно экономно обращался с ними. Поэтому, как свидетельствуют документы, вплоть до кризиса хлебозаготовок второй половины 1932 г. и усиления напряженности на Дальнем Востоке Сталин понимал необходимость улучшения материального положения рабочих и крестьян. «Возможно, придется когда-либо повышать цены по государственным заготовкам», — с сожалением говорил он в июне 1932 г.65 Чуть позже Сталин выступил с критикой проекта плана второй пятилетки по Северо-Кавказскому краю за недостаточный учет в нем проблемы «роста материального положения рабочих и крестьян»66. Каганович отмечал, что подобная позиция Сталина в 1930-е гг. стала правилом и своего рода «законом»67.
Большинство английских высших должностных лиц в Индии и сталинское руководство ценили жизнь прежде всего местных работников госаппарата и в последнюю очередь жизни земледельцев, наиболее уязвимых в «естественных катастрофах»68. В частности, англичане «не замечали» традиционных методов благотворитель
339
ной деятельности в период голода и поэтому не создавали фондов, предназначенных для помощи голодающим.
Сталинская позиция в вопросе борьбы с голодом не была столь прямолинейной, как у англичан. В 1933 г., например, официальная линия сводилась к тому, чтобы наградить трудолюбивых и наказать «ленивых и нечестных».
Однако не следует забывать, что Сталин считал себя ответственным за успех мировой революции. Для него, как и последующих руководителей СССР, это была реальная цель (создание «мировой системы социализма». — В. К.). Закономерна поэтому сталинская политика в послевоенные годы: во время страшного голода в советских деревнях в страны Восточной Европы из СССР направлялось огромное количество продовольствия, чтобы поддержать там просоветские и прокоммунистические силы69. При этом страны «народной демократии» находились в более благоприятных условиях, чем СССР. Учитывая данное обстоятельство, Молотов с возмущением отзывался о чехословацких крестьянах, скармливающих русскийхлеб скоту, в то время как «мы голодаем»70. Говоря «мы», он отождествлял себя с колхозниками, которые в отличие от 1932 г., не были «саботажниками», а пострадали от недорода и военной разрухи. Подобная реакция со стороны, например, английских империалистов по отношению к индийским крестьянам вряд ли возможна, поскольку они однозначно отделяли себя от сельского населения колоний.
Общим для сталинистов и английских колонизаторов было то, что они особое значение всегда придавали военным интересам, проблеме обороноспособности стран. Именно поэтому их решение «недодать» помощь голодающим нередко оправдывалось военной необходимостью. Например, англичане использовали не менее 75 раз канонерские лодки, чтобы расширить свое влияние в мире71. По точному определению Хардта и Негри, «состояние войны, насилие, являлось необходимой основой колониализма»72. Подобная же ситуация применима к СССР, который в 1930-е гг. находился во враждебном окружении и готовился к неизбежной мировой войне. При этом военная стратегия СССР была оборонительной: защитить рабочий класс и трудовое крестьянство. Лишь впоследствии Советский Союз стал использовать все имеющиеся в его распоряжении возможности для расширения сферы влияния в мире.
Принципиальное различие между сталинистами и империалистами состояло в использовании ресурсов, полученных ими в результате эксплуатации крестьянства, в том числе чрезмерных изъ
340
ятий сельхозпродукции в виде налогов и госпоставок, приводивших к голоду, как это было, например, в 1932-1933 гг. в СССР. Как известно, колониальный бюджет Индии наполнялся в основном за счет налогов с земли, но лишь 2 % собранных средств возвращались обратно в село на обеспечение его нужд73. Это были жалкие крохи по сравнению со средствами, направленными англичанами, например, в независимую азиатскую страну — Сиам. Также англичане тратили немало средств на различные общественные работы в Индии, пик которых пришелся на начало 1880-х гг.74 В то же время, как указывали специалисты, английское правительство фактически не стимулировало развитие сельского хозяйства Индии, отказываясь от инвестирования в него необходимых финансовых средств75. Более того, англичане ввели различные ограничения для индийцев: запрет становиться квалифицированным механиком, отказы индийским фирмам в праве заключать контракты на покупку материалов из Англии и т. д.76
Совсем другая картина наблюдалась в СССР в начале 1930-х гг. Сталинский режим, в отличие от британских колонизаторов в Индии, инвестировал в сельское хозяйство страны значительные средства. Например, в 1930-1932 гг. одновременно с принудительными хлебозаготовками в село направлено такое количество тракторов, общая мощность которых эквивалентна 383 300 лошадиным силам77. Эта линия не прерывалась и в 1933 г. В самый пик голода по решению Политбюро в сельские районы СССР было направлено значительное количество тракторов. В соответствии с «генеральной линией партии» Советское правительство тратило сотни миллионов рублей на организацию МТС для обслуживания колхозов78. Кроме того, детям колхозников были предоставлены большие возможности в получении образования, которых не было у их родителей79. Не случайно поэтому для многих крестьян возможность получить образование, в том числе высшее, оправдывала возникшие трудности, и они терпели голод, имея данную мотивировку. Об этом, например, писал в своих мемуарах Мирон Долот. Подобное невозможно было представить в колониальной Индии80.
В то же время и сталинское окружение, и английские колонизаторы считали себя чуть ли не спасителями погруженных во мрак невежества крестьянских масс. Голодающих земледельцев они часто обвиняли в природной лени и отсталости. Этот «имидж» поддерживался с помощью намеренного принижения уровня жизни крестьян в предшествующий период (в царской России, в «моголь-ской» Индии)81. Осознание своего превосходства над «забитым»
341
крестьянином было идеологическим кредом как английских колонизаторов, так и сталинских «коллективизаторов». Для англичан, например, показателем превосходства господствующей культуры была способность военной техники убить тысячи безоружных людей за какой-нибудь час. То же самое и для Сталина — вера в приоритет общественной формы производства и механизации давала основания для применения жестоких средств к «невежественным» крестьянам, не понимавших «своего счастья». При этом Сталин и его окружение знали о тяжелых условиях жизни колхозников в 1930-х гг. Например, Молотов говорил Чуеву: «Мы создали тяжелые, суровые условия для людей. Я удивляюсь, как они выстояли. Были колоссальные трудности»82. Именно поэтому он считал коллективизацию даже более значительным успехом, чем победа в Великой Отечественной войне83. И она была необходима с точки зрения обеспечения этой Победы. По мнению Молотова, без победы над империализмом невозможно было в принципе решить проблему повышения благосостояния трудящихся. «Пока существует империализм, будет очень трудно для людей улучшить уровень своей жизни», — говорил он84.
Таким образом, с точки зрения сталинистов, «издержки» коллективизации были оправданны, поскольку благодаря ей страна подготовилась к войне. Крестьяне же в силу своей «невежественности» не могли учесть данное обстоятельство в начале 1930-х гг., и как результат -суровое отношение к ним власти.
Еще одно принципиальное отличие между сталинистами и империалистами — явно необъективное отношение к их политике со стороны мирового сообщества. Как уже указывалось выше, до начала в СССР эпохи гласности о голоде 1932-1933 гг. почти ничего не говорилось85. На Западе же в течение нескольких десятилетий инициативные группы украинских эмигрантов всячески муссировали эту тему86. Результатом их деятельности стала волна появившихся публикаций о голоде 1932-1933 гг. на Украине и особенно в связи с его 50-летней годовщиной, а также начавшейся эрой Рональда Рейгана во внешней политике США87. При этом четко проявилась одна характерная особенность, на которую указали некоторые неангажированные украинской диаспорой исследователи — очевидное выпячивание данной трагедии в контексте других переживших человечеством подобных бедствий. Например, на фоне антисоветской истерии Майкл Дэвис отметил непонятную забывчивость западной общественностью голодных трагедий в Индии, не уступавших по числу жертв сталинскому голоду
342
1932-1933 гг. «Дети голода 1876 и 1899 гг. исчезли из мирового учебного курса истории», — констатировал он. Также он заметил, что почему-то «все историки без исключения проигнорировали события викторианских великих засух и голода XIX века, которые поглощали целые страны "третьего мира"». В частности, на данную тему молчали все, от левого историка Эрика Хосбаума до консерватора Дэвида Ландеса88. И это в то время, когда историки, изучавшие ирландскую историю, указывали на смерть во время «Великого голода» 500 тыс. чел.89
В объяснении особенностей голода 1932-1933 гг. в контексте мировых голодных бедствий следует учитывать и следующее обстоятельство. Пародоксально, но реальным фактом была определенная духовная близость между сталинистами и крестьянством, не замеченная нами между английскими колонизаторами и индийскими земледельцами.
Так, например, и для сталинистов, и для крестьян общим было уважительное отношение к труду как высшей ценности. Лень и праздность воспринимались ими как моральное падение. В казачьих селениях до 1930-х гг. казаки боялись носить клеймо «ленивого». Но этим общность взглядов сталинистов и крестьян на труд исчерпывалась.
Сталинское руководство по-своему определяло ценность труда. Оно оказалось охвачено идеей принудительного насаждения «советского образа жизни» и вкладывало в понятие «сознательное отношение к труду рабочих и колхозников» свой смысл, заключавшийся в добросовестном выполнении ими государственных заданий. Оно было уверено, что трудолюбивые колхозники и активисты, которые будут хорошо работать, никогда не останутся голодными. Например, в 1932 г. считалось, что колхозники, заработавшие более 300 трудодней, никогда не умрут с голоду. Показательно в этом плане, что в последующие вслед за голодом годы инспекторы РКИ специально выясняли вопрос, был ли умерший от голода колхозник нерадивым работником90. В этом же ключе была практика, когда в период голода, как отмечалось нами, промышленные товары из попавших в «черный список» районов за срыв плана хлебозаготовок передавались в качестве награды в районы, выполнившие план на 100 %.
В 1932 г. в Поволжье, на Дону и Кубани колхозники рассматривали свое нежелание работать в колхозе не как проявление лени, а как форму протеста против проходивших вопреки их воле коренных изменений жизни, обрекавших их на голод. До начала коллек
343
тивизации все они с одобрением относились к идее механизации сельского хозяйства, сталинским тракторам и комбайнам. Кроме того, казаки и крестьяне разделяли сталинский энтузиазм по отношению к военной технике и понимали необходимость укрепления обороноспособности страны. Казаки, в частности, говорили, что они никогда не склонят колени перед врагом91.
* * *
Вернемся к вопросу, поставленному во введении данной книги. Требует ли голода марксистская модернизация? Голод, убивающий крестьян, в западном общественном сознании, как правило, не ассоциируется с голодными бедствиями в коммунистических странах. Обычно на ум приходят африканские страны, к тяжелому положению которых на Западе привыкли. «Голодающие африканцы — разве это новость!» — заметил в 1983 г. один из канадских газетных редакторов92. В то же время «веховые» голодовки в коммунистических странах служили хорошим оправданием для вооруженного вмешательства Запада во внутренние дела других стран — Конго, Никарагуа, Венесуэлы. Но одновременно они отбивали охоту у наследников империалистических традиций искать «левое» (радикальное) решение в деле установления контроля над ресурсами стран «третьего мира»93.
Для того чтобы определить, действительно ли неизбежен голод сельского населения в условиях марксистской модернизации, следует ответить на следующие вопросы: 1. Способствовал ли голод достижению тех целей, которыми, скорее всего, руководствовался сталинский режим при выработке политического курса в 1932-1933 гг., а именно — создания высокопродуктивного сельского хозяйства с целью финансирования индустриализации и уничтожения в деревне потенциальной «пятой колонны»? 2. Можно ли утверждать, что все случаи голода в странах с коммунистическими режимами принципиально отличаются от голодных лет в странах с другим политическим строем?
Внешне кажется, что борьба донских, кубанских казаков, так же как и поволжских крестьян, против насильственного разрушения Советской властью их традиционного уклада жизни в период коллективизации и хлебозаготовок была похожа на борьбу сельского населения колоний против колонизаторов (например, зулусов или других народов)94. Однако в действительности здесь име
344
ются существенные различия, на которых необходимо остановиться более подробно.
К 1932 г. на Северном Кавказе наверняка большинство казаков старше тридцати лет согласились бы с мнением Гоулднера и Виолы, что сталинская власть чем-то напоминает власть колонизаторов. Но все же это была несколько иная власть, хотя и чужая для большинства казачества. Ее, как указывали казаки, завоевали не какие-то иноземцы, а крестьяне и иногородние95. Таким образом, противостояние с Советской властью проходило не только по линии казачество — коммунисты, но и по линии казачество — крестьяне, иногородние96. Отсутствие единства между этими основными категориями сельского населения Дона и Кубани трагическим образом сказалось на их судьбах. Они так и остались чужими, даже перед лицом смертельной угрозы.
Как уже отмечалось выше, казаки всегда отделяли себя от крестьян, считали себя особым сословием и народом и резко негативно относились к большевикам, называя их «мерзавцами-обманщиками»97. В период коллективизации и хлебозаготовок 1932 г. они вновь, как и в годы Гражданской войны, попытались отстоять свое право свободно распоряжаться своей судьбой, доказать тщетность колхозного движения. Следует напомнить, что в период нэпа в массе казаков произошел раскол на тех, кто стал лояльно относиться к Советской власти, поскольку она предоставила им возможность заниматься хозяйством, и тех, кто по-прежнему не мог забыть нанесенные им обиды. Но хрупкий союз казаков-земледельцев с коммунистами продержался недолго. Он стал давать трещины во второй половине 1920-х гг., когда Советское правительство усилило налоговый пресс и прижимало хозяйственных казаков. С началом коллективизации этот союз окончательно рухнул, а в 1932 г. казачество единодушно выступило против грабительских хлебозаготовок. Для казаков-земледельцев уже не было иного выхода, так как власть лишила их права быть хозяином на своей земле и поставила под угрозу их жизни, вывозя из селений выращенный хлеб. В точно такое же положение попали крестьяне-мужики. Их тоже разорила Советская власть и, загнав в колхозы, обрекла на нищенское существование. Поэтому когда в 1932 г. до голодных казачьих и крестьянских селений дошла весть о запланированных сверху планах хлебозаготовок, и казаки, и крестьяне укрепились в своих антиколхозных настроениях и приготовились к продолжительной борьбе за выращенный ими хлеб.
345
Крестьянское сопротивление как фактор аграрного кризиса 1932 г. довольно часто упоминалось в литературе. В советской историографии, вслед за Сталиным, на него навесили ярлык «кулацкого саботажа»98. В западной историографии оно получило название «пассивного» протеста как традиционной для XX в. формы защиты крестьянами своих интересов. Западные интерпретации голода идут в контексте известного стереотипа о русском крестьянине как отсталом и аполитичном типе99. Даже до начала второй фазы «Великой советской крестьянской войны», говоря высоким слогом Андрео Грациози, на Дону казаки, крестьяне и иногородние имели схожие черты поведения, присущие типичному русскому крестьянину100. В то же время в их поведении до коллективизации были существенные различия. В 1920-е гг. среди всей массы сельского населения Дона лишь самая малая часть была безразлична к Советской власти. Значительное число казаков было негативно настроено по отношению к ней. Среди крестьян преобладали другие настроения. Поскольку в результате революции они оказались в выигрыше от земельного передела, то большинство из них привлекала идея рабоче-крестьянского (или крестьянско-рабочего) государства. Крестьяне, которые с оружием в руках сражались за большевиков в годы Гражданской войны, верили, что они не зря рисковали своими жизнями. Они приложили немало усилий для того, чтобы появилось общество, основанное на крестьянском понимании закона и справедливости. Но до этой цели оказалось очень далеко.
Стратегия сопротивления политике хлебозаготовок напоминала действия донских земледельцев и поволжских крестьян во второй половине 1920-х гг. В обоих случаях они пытались добиться желаемой цели, несмотря на возможные репрессивные действия Советского правительства. И их отношение к власти определялось ее конкретными действиями по удовлетворению крестьянских чаяний. Так было и в предшествующий период. В частности, существует различие между крестьянским отношением к революционерам в период после первой русской революции и в судьбоносный 1917 г. В первом случае крестьянство разочаровалось в политике и скептически отнеслось к революционерам, требовавшим от них решительных действий. Другое дело — 1917 год. Тогда интересы крестьян и большевиков совпали, и они поддержали их усилия по легализации осуществляемого в деревне «черного передела». Однако как только Советская власть изменила свой курс и ввела политику «военного коммунизма» с продразверсткой и принудительными
346
мобилизациями в Красную Армию и на трудовой фронт, ситуация вновь изменилась. В Поволжье в 1918-1921 гг. не затихала стихия крестьянского повстанчества. Донские и кубанские казаки также активно сопротивлялись большевикам. В начале 1921 г. донской казак Вакулин с товарищами организовал антикоммунистический мятеж и двинулся с рейдом на Волгу, где придал крестьянскому движению против большевистской власти еще более ожесточенный характер101. С началом нэпа повернувшаяся лицом к крестьянству Советская власть вновь получила его поддержку. И так было постоянно. Крестьяне относились к коммунистам так, как те относились к ним. Всякий раз, когда аграрная политика партии разочаровывала их, в крестьянской среде появлялись разговоры типа: «Нам не нужны коммунисты. Мы совершили революцию без них»102. Точно такие же настроения витали в крестьянской среде в голодном 1933 г., особенно среди бывших участников Гражданской войны, сражавшихся на стороне красных. «Скоро у нас не будет выбора, нам останется только идти сражаться. Зачем мы рисковали своей жизнью, чтобы сейчас голодать и умирать», — с горечью говорил в январе 1933 г. бывший красный партизан103.
Главный мотив крестьянского недовольства — экономический. Крестьяне приходили в негодование от мысли, что им, хлеборобам, вырастившим хлеб, придется его отдать другим, которые будут его есть, а они, их семьи в это время будут голодать. Поэтому они и начали «игру в итальянку», стали применять другие методы сопротивления. Перед сталинским руководством встал вопрос, идти ли на компромисс с крестьянством или применить насилие по отношению к нему104.
Главное отличие крестьянского сопротивления политике партии в 1932 г. от ситуации 1920-х гг. в том, что оно вобрало в себя не только традиционно настроенные против власти элементы деревни, но и сельских активистов, активных сторонников власти. Бывшие красные партизаны, чувствуя свою вину за установление власти большевиков, заняли резко негативную позицию и поставили перед собой цель «перевоевать 1917 год».
В 1932 г. не только бывшие красные партизаны, но и многие активные проводники политики коллективизации в деревне оказались в оппозиции власти. В этом плане показательным было «дело Котова», о котором говорилось в третьей главе данной книги. Напомним, что Н. В. Котов — секретарь партийной ячейки станицы Отрадной Тихорецкого района Северо-Кавказского края и руководство колхоза им. Первой Конной Армии в конце октября
347
1932 г. были приговорены к расстрелу за разбазаривание колхозного зерна (вместо его сдачи в счет выполнения плана хлебозаготовок его раздали колхозникам в качестве аванса за заработанные трудодни). При выводе из здания суда приговоренного Котова из толпы собравшихся колхозников его отец — бывший красный партизан — крикнул: «Ничего, сын, мы боролись с тобой за колхоз, а теперь мы будем бороться за народ!»105
С точки зрения сталинистов, это была оправданная мера, поскольку надо было сломить сопротивление крестьянства, особенно казаков, взятому курсу на мобилизацию всех ресурсов во имя индустриализации и укрепления обороноспособности страны. При этом они твердо были убеждены, что таким образом они не только обеспечат выполнение этой задачи, но и смогут вернуть в деревню трактора, промышленные товары, поднять тем самым уровень благосостояния. Летом 1932 г. Сталин и особенно Каганович приложили немало усилий, чтобы обеспечить село промышленными товарами, рассчитывая на ответную реакцию крестьянства. Но при этом они все же были далеки от его нужд, так как ввозимые товары не могли компенсировать главного — угрозы голода, встававшей во весь рост в ходе начавшейся хлебозаготовительной кампании. И эта угроза была реальной. Она напоминала о страшном «Царе-голоде» 1921-1922 гг., поскольку колхозники уже узнали о трагической судьбе соседней Украины, переживавшей голод в 1932 г.
Сталинское руководство не признало за собой хоть какой-то доли вины за возникший в сельском хозяйстве страны кризис, оно обвинило в нем крестьянство106. Крестьянское сопротивление хлебозаготовкам было интерпретировано как объявление войны партии, городу и Красной Армии. Для сталинского режима главным оружием в руках крестьян стало продовольствие. Крестьяне не просто саботировали хлебозаготовки, но и отказывались сеять озимую пшеницу осенью 1932 г., создавая тем самым реальную угрозу голода для городов и армии. Каганович, который провел свои детские годы на Кубани, хорошо помнил о способности крестьян к защите своих интересов. В глубине украинского Полесья, на границе с белорусским Полесьем, в знакомых ему деревнях крестьянское сопротивление возникало как акт мести за причиненную деревне несправедливость. Он вспоминал, как местные украинские крестьяне, опасаясь быть пойманными, воровали ночью лес у помещиков107. Поэтому для него не были неожиданными сообщения ОГПУ о кубанских единоличниках, ночью засевавших свои наделы, чтобы избежать государственного налогообложения.
348
В то же время ни Молотов, ни Каганович не были крестьянскими детьми, о чем они сами неоднократно с гордостью говорили108. Поэтому они не понимали крестьянской мечты быть самостоятельными хозяевами, трудиться на земле так же, как их отцы и деды. Для них судьба советской деревни, проводимая в ней коллективизация всегда связывались с тракторами, более рациональным подходом к ведению сельского хозяйства. Они искренне верили, что тракторизация колхозной деревни не могла не восприниматься крестьянами позитивно. Каганович говорил Ф. Чуеву: «Когда крестьяне увидели трактора, они пошли в колхоз»109. Поэтому для Кагановича и других подобных ему представителей партийной верхушки, включая Сталина, летние и осенние аграрные забастовки 1932 г., вооруженные выступления крестьян рассматривались как предательство, как «черная неблагодарность» после двух лет государственной политики инвестирования средств в техническое перевооружение сельского хозяйства, снабжение деревни промышленными товарами. Для сталинского окружения сам факт предательства, вне зависимости от личности и обстоятельств, уже являлся самым страшным преступлением. И ничто не задевало так сталинистов, как измена членов партии в трудное для них время. Не случайно Молотов определял, является ли член партии «настоящим большевиком», по его поведению в годы Гражданской войны, коллективизации и Великой Отечественной войны110. А жена Сталина, покончившая жизнь самоубийством осенью 1932 г., была осуждена сталинистами за нанесение вождю удара в трудное для него время111.
Крестьянские выступления и нежелание колхозников работать в условиях нового социального устройства служили для сталинского режима основанием для жесткой ответной реакции как хозяина, ответственного за судьбы социалистической страны. А как любой настоящий хозяин он должен обеспечить порядок в своем доме. Поэтому сталинское руководство не намерено было терпеть терроризм и криминальный разгул, угрожавшие общественным устоям. Оно считало, что крестьяне не имеют морального права на сопротивление советскому строю в необъятной крестьянской стране, поскольку тем самым они подвергают смертельной опасности рабочих и красноармейцев и ставят страну в уязвимое положение перед грядущей империалистической атакой. В период с августа 1932 по август 1933 г. сталинским руководством было ясно сказано единоличникам, в чем состоит их главная обязанность перед Советской властью: землю нужно использовать эффектив
349
но, выполнять требования, нормы, независимо от обстоятельств подчиняться советским законам, делить лошадей с соседними колхозами и т. д. Необходимо было искоренить в их среде любое проявление «буржуазного эгоизма», которое лишь тянет назад страну, которую меньше чем за десятилетие надо было подготовить к отражению империалистической агрессии. И то, что Советская власть не шутит, для крестьян стало очевидным, когда за покушение на «социалистическую собственность» государство спросило с них так же, как они в деревне спрашивали за воровство лошадей.
Как уже отмечалось, противостояние партии и крестьянства в решающей стадии сбора урожая 1932 г. привело к голодному кризису. Хотя сталинское руководство не планировало голода с помощью имеющихся в его распоряжении средств, но, вывезя из деревень хлеб в ходе хлебозаготовительной кампании, оно использовало голод в качестве оружия для подавления сопротивления крестьянства, сделало его своим помощником в борьбе за упрочение колхозного строя. Чтобы положить конец крестьянскому сопротивлению, были переписаны законы, регламентирующие свободу передвижений крестьян, направлены в село вооруженные агенты. Крестьяне оказались лишены возможности апелляции к антибольшевистским силам, их лишили многих традиционных средств выживания в условиях голода. Кроме того, несмотря на голод, во всех пораженных им районах Советское правительство продолжало взимать налоги, собирать займы, приучая таким образом крестьян к дисциплине и порядку. Поэтому неоспоримый факт: эти действия лишь усугубили ситуацию и увеличили и без того огромное число жертв голода. Жестоким, но реальным фактом стало осознание крестьянами простой истины: в Советской стране ест не тот, кто работает и растит хлеб, а тот, кто работает и своевременно выполняет спущенные сверху задания по сдаче государству сельхозпродукции и другим платежам.
В конечном итоге крестьянское противостояние с властью в 1932-1933 гг. имело негативные последствия не только для крестьянства, но и для самого сталинского режима. Хотя казаки и крестьяне уступили первыми, но они оставили неизгладимый след в коллективном сознании сталинистов. Для них, в том числе для самого Сталина, события 1932-1933 гг. не прошли бесследно. Сталин, если верить Кагановичу, в начале 1930-х гг. «стал более суровым». И подобная перемена несомненно была связана с крестьянским движением в 1932-1933 гг., закончившимся голодом112. Об этом было сказано и редакторами издания «Сталин и Каганович.
350
Переписка», подчеркнувших, что период с 1931 по июль 1933 г. был периодом, оказавшим «огромное воздействие на формирование сталинской системы и самого Сталина»113. Необычайная жестокость, которую Советская власть проявила зимой 1932-1933 г. на Северном Кавказе, в значительной степени результат открытого столкновения, лицом к лицу, Кагановича и казачества. Не случайно поэтому, как сообщает О. В. Хлевнюк, некоторые члены ЦК партии, включая Г. К. Орджоникидзе, прекратили свои личные отношения с Кагановичем, почувствовав, что его чрезмерная раздражительность испортила отношения партии с крестьянством114. И это было именно так. Вряд ли драконовские законы о защите социалистической собственности, безжалостное подавление крестьянских выступлений, введение паспортной системы для колхозников «укрепили эти отношения». Ведь все это было из арсенала империалистических методов утверждения своего господства, которые, по иронии, сталинский режим использовал, чтобы создать сильный, самостоятельный, социалистический Советский Союз, способный отразить вторжение империалистов! И не кто иные, как самые преданные Советской власти крестьяне, обеспечившие победу революции в 1917 г., а затем и победу большевиков в Гражданской войне115, получили награду за это от коммунистов в виде нескончаемых репрессий и притеснений, в ряду которых были коллективизация, голод, 1937 год, предвоенная борьба с личным подсобным хозяйством и т. д.!
В желании сломить крестьянское сопротивление сталинский режим шел на использование всех имеющихся в его распоряжении возможностей. И что могли противопоставить крестьяне и казаки вооруженной силе государства?! Лишь обрезы и вилы и, как это обычно бывает в период крестьянских выступлений, отсутствие единства и организующей политической силы. Даже в период кульминации голода призывы казаков к проживающим с ними по соседству крестьянам объединиться и поднять совместное вооруженное восстание оказались неуслышанными116. И в этом проявилась историческая традиция: на Северном Кавказе для подавляющего большинства крестьян и иногородних казачий выбор никогда не был принят близко к сердцу как свой собственный.
* * *
Могла ли быть альтернатива событиям 1932-1933 гг., приведшим к голоду? Гипотетически — да, если бы удалось избежать допущенной в 1929 г. ошибки с принятием решения о начале сплош
351
ной коллективизации крестьянских хозяйств. Эту ошибку можно было бы исправить, как только стало ясно, что крестьяне не поддержали коллективизацию, выразив свое отношение к ней массовым забоем и распродажей скота. Сталинское руководство могло бы отказаться от продолжения массовой коллективизации, как сделало, например, китайское правительство после аналогичных явлений в китайской деревне в 1950-х гг. Если партия считала, что коллективизация необходима по идеологическим, экономическим и стратегическим причинам, то сначала нужно было усовершенствовать условия жизни колхозников, сделать их лучше, чем они были до 1929 г. Голодной катастрофы можно было бы не допустить путем последовательных мер по улучшению положения колхозников год от года. Если бы Советское правительство шло по пути компромисса с крестьянством, то оно облегчило бы ему условия для свободной рыночной торговли, приобретения промышленных товаров, более внимательно отнеслось к информации о крестьянских затруднениях, предприняло меры по снабжению деревни дешевыми непортящимися продуктами питания.
Трагическим решением для крестьян (кроме продолжения экспорта зерна и отказа от импорта продовольствия) стала сталинская политика планирования хлебозаготовок 1932 г. Если бы сталинское руководство приняло во внимание быстро распространяющиеся панические настроения в деревне в связи с голодом на Украине и установило более разумные планы хлебозаготовок, то тогда бы удалось избежать огромных потерь зерна при уборке урожая, его массового воровства колхозниками. Его бы не пришлось прятать в ямы, где оно сгнило. В этом случае последствия кризисной ситуации 1932 г. не были бы столь трагичными.
Урок, который сталинисты так и не усвоили, состоял в том, что народную поддержку, особенно крестьянскую, необходимо заслужить, а не обеспечить ее с помощью диктата. Если бы они сумели сохранить с таким трудом достигнутую лояльность Советской власти в 1924-1927 гг. подавляющего большинства крестьян, иногородних и «красных казаков», то они никогда бы не забили свой скот и не позволили полям зарасти сорняками, как это случилось в начале 1930-х гг. Но для коммунистов поддержка крестьян всегда была как бы условной, незначительной по сравнению с рабочим классом. В силу марксистской доктрины они никогда не ставили в один ряд рабочего и крестьянина, считая последнего человеком «второго сорта», которого надо силой тянуть в социализм. Крестьяне хорошо понимали это и не соглашались с таким поло
352
жением. Они, как образно выразился анонимный автор, не желали больше быть «рабами социализма», а хотели «скорее стать полноправными гражданами Советской Республики»117. Бесконечные привилегии рабочим, которые ими открыто бравировали, в том числе в периоды голодных лет, дают возможность сравнить советский режим с империалистическими, которые также эксплуатировали колонии для поддержания жизненного уровня рабочих метрополии. Неоспоримый факт, что крестьяне кормили рабочих в то время, когда они сами голодали и умирали от голода, были лишены государственной помощи, преследовались за попытки своими силами спастись от голодной смерти. И этот факт признавали советские историки. Например, В. П. Данилов заключает, что вклад крестьян в «благосостояние государства и финансирование промышленности» был очень высок начиная с 1920-х гг. и в дальнейший период118.
Но могло быть и по-другому. Если бы сталинисты организовали по всей стране кампанию по оказанию помощи колхозникам-ударникам со стороны их «товарищей по классу» — рабочих, которые передали бы часть продуктов из своего нормированного рациона в эпицентры голода, согласились бы на употребление в пищу некоторой части «суррогатного хлеба», отказались бы от ряда льгот (летние лагеря для детей, отпуска в санаториях и т. д.), благодарности от земледельцев не было бы предела. Тысячи из них не только бы спаслись от голодной смерти, но и стали бы самыми горячими сторонниками колхозного строя, винили бы себя за недостаточное трудолюбие в 1932 г. Конечно, нашлись бы и злопыхатели, и не только за рубежом, но и внутри страны, особенно среди части антисоветски настроенного казачества, которые бы расценили рабочее «великодушие» как проявление слабости власти и укрепили бы тем самым свое намерение с помощью эмигрантских казачьих сил свергнуть ее. Наверняка на эту тему велась бы соответствующая пропаганда. Но Советское правительство могло не опасаться этого, если бы пошло чуть дальше и снизило налоги в голодающих районах. Даже этих минимальных мер было бы достаточно, чтобы обеспечить поддержку крестьян, особенно колхозных активистов.
Еще одной гипотетической альтернативой могло бы стать сосуществование колхозов и единоличных хозяйств, нацеленных на решение государственных проблем. В условиях голодного кризиса единоличники, озабоченные перспективами дальнейшего ухудшения своего положения из-за продолжения коллективизации,
353
могли найти убедительные способы, чтобы доказать достоинства независимого земледелия. Они лучше, чем члены партии, не имеющие надлежащего опыта в земледелии, осознавали степень разрушения сельского хозяйства за каких-то два года коллективизации. Казаки и крестьяне-единоличники, негативно настроенные к коллективизации, могли бы укрепить свое положение, если бы увеличили производительность на своих полях. В отличие от большинства крестьян в Африке, нацеленных лишь на обеспечение собственных потребностей в продовольствии119, донские, кубанские, поволжские земледельцы находились в другом положении. Например, донцы и кубанцы имели самую плодородную землю в стране, самые благоприятные погодные условия, необходимый сельскохозяйственный инвентарь, позволяющие им выращивать прекрасные урожаи. Чем больше колхозники и единоличники выращивали бы зерна на своих полях, тем ценнее была бы их помощь Советскому правительству в решении финансовых проблем, а само правительство было бы гуманнее по отношению к крестьянству во время голода. Но это была малоосуществимая мечта. К 1932 г. единоличники, особенно казаки, подорвали доверие у сталинского руководства своей «итальянкой». Как уже отмечалось, казаки надеялись, что одной грандиозной стачки 1932 г. будет достаточно, чтобы колхозная система потерпела крах. Но для сталинистов этот способ сопротивления стал аргументом, еще больше укрепившим их убежденность в своем моральном превосходстве над «ленивыми» крестьянами, способными лишь на воровство и пьянство. К. Е. Ворошилов, один из ближайших сподвижников Сталина, ужаснулся при виде полей, сплошь заросших сорняками, во время поездки на Северный Кавказ. Как только он пересек украинскую границу и оказался в ЦЧО, то сразу же заметил «несколько иную, лучшую картину», «разумный, хозяйский подход к делу»120. Сталинский режим своей односторонней жесткой ориентацией на коллективное хозяйство ограничил маневр для оптимального выхода деревни из голодного кризиса. Но в дальнейшем именно личные подворья — последние осколки доколхозной России станут решающим фактором жизнеобеспечения крестьян, вплоть до настоящего времени.
* * *
Во время крестьянского движения 1932-1933 гг. Сталин решал две главные цели: укрепление колхозной системы как более передовой формы сельского хозяйства и удаление из села внутренних врагов, которые усугубили бы ситуацию в случае войны. Обе за
354
дачи не были решены так, как хотелось бы, поскольку результатом действий власти стал голод. Выигрыша не было с экономической точки зрения, поскольку колхозы уступали по производительности труда доколхозной деревне 1920-х гг. И уж совсем незначительным он был с точки зрения ликвидации в деревне противников Советской власти, готовых с оружием в руках бороться против нее в случае вторжения интервентов.
* * *
А каков был результат усилий сталинцев по революционной ломке доколхозного сельского хозяйства? Красные и белые земледельцы начали восстанавливать свои разрушенные хозяйства в 1922 г., пережив тяжелые годы революции, Гражданской войны и голода. Они находили, что налоги, которые пришлось им платить в 1922-1924 гг., были весьма обременительными. Крестьяне считали, что на собранные с них государством деньги, как выразился один бедняк, «можно было вымостить дорогу от Ростова до Москвы»121. Несмотря на это, а также ликвидацию в годы революции крупных частных сельскохозяйственных предприятий (помещичьих и частновладельческих), пережитые серьезные трудности в неурожайном 1924 г. в Поволжье, на Дону и Кубани, крестьяне, казаки и иногородние преуспели в восстановлении разрушенного сельского хозяйства и к 1925 г. достигли его довоенного уровня. Для сравнения напомним, что вплоть до 1940 г. СССР не достиг уровня зернового экспорта доколхозной деревни.
В сталинской России существовали два фактора, отсутствующие в Индии и присутствующие в доколлективизированном Китае, которые благоприятствовали устранению свойственной ей вековой бедности. Первый, обычно упоминаемый, — это осознание правительством необходимости действовать в данном направлении: проводить мобилизацию всех ресурсов для осуществления реконструкции технологической базы сельского хозяйства в интересах народных масс, а не ради удовлетворения личных амбиций. Второй фактор, без которого первый не мог быть успешным, это ответное движение крестьянина навстречу новым веяниям, прежде всего его тяга к трактору, несмотря на приверженность традициям (страстная, временами экономически иррациональная привязанность к лошади, своему клочку земли и т. д.). Чтобы приобрести трактор, крестьяне экономили на всем, ходили сами и одевали свою семью в заштопанную одежду, работали от зари до зари, не думая о здоровье и т. д. Когда Советское правительство
355
воспринимало крестьянские чаяния, то сразу же получало активную поддержку с их стороны. Наиболее яркий пример этого — уравнительное перераспределение земли в 1918 г., осуществленное согласно большевистскому Декрету о земле в интересах подавляющего большинства крестьян122. Его оказалось достаточно, чтобы большевики победили в Гражданской войне. Советская власть приобретала новых сторонников, предоставляя льготные кредиты беднякам для покупки лошади и сельхозинвентаря. В Ново-Николаевском округе Сальского района один из таких крестьян после получения ссуды для покупки лошади заявил: «Теперь я еще больше убедился в правоте дела, ради которого боролся»123. В июне 1928 г. другой кубанский земледелец, добровольно сдавший 10 пудов пшеницы в качестве подарка Советскому правительству, так объяснил свой поступок: «Я не испытываю нужды в деньгах, и мне дорого Советское правительство, потому что оно помогло мне снова встать на ноги»124. Небольшое крестьянское село в смешанном казачье-крестьянском районе Семикаракорска подарило государству «собранные местными жителями» 140 пудов зерна. «Для такой маленькой деревни, — подчеркивал секретарь райкома ВКП(б) Семикаракорского района, — это большая сумма, свидетельствующая о величайшем уважении людей». Даже деревенские «кулаки», продолжал он, «понимают исключительно хорошо, что если власть перейдет в другие руки, ситуация для них станет намного хуже». «То нам смерть», — буквально говорили «кулаки»125.
К сожалению, насильственная коллективизация разрушила эти хрупкие связи между крестьянством и властью. Точно так же она на долгие годы порушила традиционно бережное отношение земледельца к земле-кормилице. Завершивший коллективизацию голод на многие годы подорвал энтузиазм у сельских тружеников, охоту по-крестьянски хозяйствовать на земле, в том числе и у молодых активистов, которые в начале 1930-х гг. боролись за утверждение колхозного строя. Несмотря на предпринятые усилия, многие из них, заработавшие сотни трудодней, умерли весной 1933 г. от голода наравне с «лодырями» и «саботажниками». Выжившие активисты, хотя и продолжали добросовестно работать, но уже без того рвения, которое было присуще им до пережитого голода. В Степняковском Юрте один из таких активистов в апреле 1933 г. сказал политработнику: «Я и много таких, как я, работали в прошлом году хорошо, имели много трудодней. Часть таких уже умерли от голода. Я вот еще держусь. Не пойму, как оно получилось, что лучшие колхозники поумирали. Работать не
356
кому»126. О том, что «поумирали лучшие колхозники», знал и Сталин. 4 января 1933 г. Постышев писал ему: «Репрессии... нередко били хорошие колхозы»127.
Спавшая волна репрессий против представителей местной власти привела к результату, который вряд ли устраивал ее организаторов, поскольку тормозил процесс восстановления разрушенной сельской экономики. Повсеместное распространение получило «стремление колхозников избежать всякой ответственности, производственной работы в колхозах, начиная от конюха, кончая бригадирами и членами правлений колхозов»128. В условиях голода, несмотря на отчаянные попытки Советского правительства остановить гибель рабочего скота, каждый колхозник знал, что из-за отсутствия кормов, ушедших в хлебозаготовку, «лошади истощены, известный процент падежа их неизбежен». Но это обстоятельство не учитывалось властью. Колхозники могли быть арестованными за «саботаж», даже если они сделали все, что было в их силах для сохранения жизни лошадей, как это случилось, например, с девушкой-конюхом, «которая, по общим отзывам, относилась добросовестно к своим обязанностям», но все равно была арестована «без обследования причин гибели лошади»129.
Коммунистическая партия сделала более трудным достижение провозглашенной ею цели превратить крестьян в добросовестных колхозников. Большинство крестьян Поволжья, Дона и Кубани до 1930 г. поддерживали идею социального равенства, уничтожение рынка, политику правительства. Но к начатой вопреки их воле насильственной коллективизации они отнеслись резко отрицательно, вступив на путь, закончившийся трагедией. Чтобы избежать ее, необходимо было обеспечить хотя бы незначительное улучшение условий жизни крестьян по сравнению с 1920-ми гг. Дети поколения, пережившего голод 1932-1933 гг., уже не ценили, как их родители, частного хозяйствования на земле, уверовав в прогрессивность социалистического сельского хозяйства130. Однако более честолюбивые из них были не в силах терпеть ситуацию, когда жизнь в городе продолжала оставаться лучше, чем в деревне, и горожане находились в более привилегированном положении. Многие поступили так же, как и Владимир Иванович Дудорев, убежавший из села для того, чтобы стать плотником в Вешенской131.
* * *
В районах, пораженных голодом, сталинисты значительно ослабили поддержку проболыпевистски настроенных крестьян и нейтральных казаков, что дорого стоило им в 1941 г. Многие из
357
них, призванные в Красную Армию, охотно сдались в плен и затем погибли, как правило, в концентрационных лагерях. Последствия 1932-1933 гг. сказались и в блокадном Ленинграде. Наверняка удалось бы избежать там голодной смертности, если бы сельское хозяйство страны было высокопродуктивным, позволяющим создать достаточные продовольственные резервы, по крайней мере, в Ленинграде и Москве. Но накануне войны об этом не было и речи. Не случайно поэтому для некоторых современных россиян огромные цифры погибших сограждан в годы Великой Отечественной войны ставят под сомнение сам факт Победы!
Слабым местом в подходе Гоулднера в отношении Северо-Кавказского края является то, что он не берет во внимание революционное партнерство большевиков и многих донских крестьян во время Гражданской войны и совершенно игнорирует период реального сотрудничества в 1924-1927 гг. не только между сталинистами и крестьянами-иногородними, но и, хотя и в меньшей степени, между сталинцами и казаками-земледельцами132. До 1930 г. главные разногласия между донскими казаками и сталинистами касались вопросов земли, религии и этнической принадлежности. В ноябре 1924 г. партия пошла на беспрецедентный, с точки зрения ее прежней позиции, шаг, объявив, что она поворачивается «лицом к казачеству»133. Она решила занять гибкую позицию по основным вопросам, которые постоянно возникали в ее взаимоотношениях с казачеством. Было признано, что у казаков есть несколько только им присущих особенностей, которые большевики могут использовать с наибольшей выгодой. «Это наш долг, — заявлял на казачьей конференции в июне 1925 г. Микоян, — поддержать военный дух казачества». Он вспомнил об особой любви казака к своей лошади, его мастерской джигитовке, глубоком интересе к военным вопросам134. «В конце концов мы все граждане военной страны, и нам нужно защитить себя», — заключил Микоян135. По крайней мере немалая часть донских крестьян, включая казаков, поддерживали представление о народном государстве, как сильном в военном отношении, вызывающем страх у врагов. И они осознавали необходимость укрепления экономической базы как фундамента военной мощи. Не случайно поэтому казаки Мешковского округа активно интересовались именно вопросами «экономического развития СССР», а не другими136. В их воображении идеалом страны было мощное в военном отношении государство, всегда способное защитить себя от любых посягательств врагов.
358
Такие настроения определялись и сложной международной обстановкой в мире в 1920-е гг. В период нэпа слухи о надвигающейся войне постоянно циркулировали в крестьянских и казачьих селениях Дона137. В 1927 г. эти слухи воспринимали вполне серьезно138. Некоторые зажиточные крестьяне, например, отправлялись на рынок продавать своих лучших лошадей, рассуждая следующим образом: «Нам придется их продать, в противном случае их конфискуют, так как скоро начнется война»139. Крестьяне Сальского района скупали промышленные товары, «тратя за два дня столько, сколько обычно тратили за целый месяц». Причем брали товары, «которые лежали на полках как завалы в течение нескольких лет»140. На различных собраниях резко возросло количество вопросов партийным инструкторам, касающихся международных событий, особенно «в Англии, Германии и Китае», вероятности войны и степени подготовленности к ней Советского Союза141.
Слухам о войне в 1927 г. верили больше, чем в предыдущие годы, из-за отдельных, но взаимосвязанных событий в мире. Советские газеты в мельчайших деталях описывали положение в «революционной» армии Китая, политические маневры Чан Кай Ши, убийство советского эмиссара Войкова в Варшаве 7 июня 1927 г. русским белоэмигрантом142. В письмах рабочих с предприятий оборонного назначения своим родственникам в деревню также сообщалось о «духе войны, витающем в воздухе», увеличении численности работающих, занятых «изготовлением патронов»143. В связи со слухами о войне некоторые местные партийные ячейки проводили собрания «за закрытыми дверями», где обсуждали военный вопрос. «Коммунисты постоянно шепчутся между собой, значит, правда, что война на горизонте», — говорили по этому поводу крестьяне144. Убежденность крестьян в вероятности скорой войны еще больше укрепилась произведенными весной 1927 г. властью арестами бывших царских и белогвардейских офицеров. Этот факт, по их мнению, свидетельствовал, что большевикам понадобились заложники из числа наиболее враждебно настроенных по отношению к ним лиц на случай войны145.
Военная угроза 1927 г. помогла сталинистам в отделении «овец от волков» среди донских земледельцев. Впоследствии это скажется на ситуации 1932-1933 гг. Выяснилось, что большинство враждебно настроенных к Советской власти казаков с волнением ожидали возможную военную интервенцию в СССР. Некоторые из них рассуждали: «Ничего особенного не произойдет, если ино
359
странное правительство объявит нам войну, жизнь от этого станет только лучше»146. Для данной категории казаков война была удобным предлогом для свержения Советского правительства и сведения старых счетов с иногородними и местными коммунистами147. В 1933 г. большинство из них будут высланы в лагеря спецпоселенцев и погибнут от голода.
Другая часть казаков, не столь воинственно враждебных большевикам, считавших себя прежде всего земледельцами, в 1927 г. решительно выступали за сохранение мира любой ценой. Казаки из с. Кисляковск Кушчевского района, в 1933 г. — эпицентра голода, говорили на этот счет: «Война — это гибель. Мы должны откупиться от наших врагов, чтобы избежать ее»148. Молодые казаки — военнослужащие Красной Армии, размещенные в Ейске, даже предлагали «заплатить больше налогов, если Советское правительство испытывает финансовые затруднения», чтобы не допустить враждебной атаки149. В 1927 г. Старо-Минский окружной комитет решил начать кампанию по сбору налогов среди сельского населения с целью укрепления военной мощи государства. Впервые в истории советского режима казаки охотно платили налоги, даже соревнуясь между собой. По иронии судьбы, первой среди соревнующихся оказалась станица Ново-Деревенская, занесенная в 1933 г. на «черную доску за саботаж хлебозаготовок»150.
В 1920-е гг. у большевиков одним из сильнейших факторов привлечения на свою сторону молодых казаков была их тяга к военной службе. «Теперь трудно отличить молодого казака от неказака, — говорили на Дону. — И те и другие хотят служить в Советской Армии»151. Мечта о военной карьере волновала сердца многих молодых казаков, о чем было известно и в эмигрантских казачьих кругах152. В 1927 г. группа молодых казаков из селения Терновка обратились с письмом к власти, в котором выразили протест в связи с запретом служить в армии из-за лишения их права голоса по «экономическим причинам» (обложение налогом хозяйств как кулацких, различные политические мотивы). «Мы считаем это ошибкой, — подчеркивали они, — лишать молодое поколение их прав в нашей свободной стране». «Мы не хотим отстать от наших товарищей. Мы тоже хотим обучаться военному делу и политическим делам, для того чтобы в будущем мы смогли защитить нашу свободную страну», — говорилось в письме153. По поводу молодых казаков не было сомнений, что они, в случае войны с Польшей или Англией, будут мужественно сражаться на поле брани за свое
360
Отечество154. Однако в 1933 г. все изменилось кардинальным образом. Даже молодые казаки уже не желали идти на военную службу. Так, например, в Ейском районе при призыве в Красную Армию на собрании призывников они заявляли: «Соввласть нас дурит, раньше говорили, что воюют брат с братом, что защищали только буржуев. Тоже нас забирают только для того, чтобы сделать из нас пушечное мясо. Хорошо баптистам, которые, по религиозным убеждениям, воевать не будут»155.
В 1927 г. большинство «красных партизан», среди которых были и казаки, не только заявили о своей готовности в любую минуту встать на защиту Советского правительства, но и с возмущением требовали от него принятия самых решительных мер против враждебных выпадов империалистических сил. «Почему мы позволяем им терзать нас? Будет лучше, если мы первыми начнем войну. Так мы сумеем очень быстро покончить с буржуазией», — заявляли они156. Секретарь Аксайского окружного комитета ВКП(б) в июле 1927 г. сообщал о том, что ему приходится сдерживать некоторых местных активистов, которые «хотят воевать». Особенно это касалось железнодорожных рабочих, которые говорили: «Мы ничего не боимся. Мы сражались в более тяжелых условиях и выжили. Сейчас мы намного сильнее [...]. У нас самое превосходное оружие, и мы пользуемся поддержкой рабочих во всем мире»157. Самые «горячие головы», как сообщали агенты ОГПУ, «были расстроены, когда Советское правительство не разрешило добровольцам воевать в Китае на стороне рабочих и крестьян»158. В 1933 г. подобных настроений среди «красных партизан» и большинства активистов уже не наблюдалось. Бывшие «красные партизаны» с горечью говорили: «Партизан теперь с колхоза вычищают и раскулачивают, а кого надо раскулачивать, то они сидят в колхозе и в сельсоветах руководят... Партизанство теперь ничего не значит, их уже выбросили из моды»159. Начальник политотдела Гуляй-Борисовской МТС 13 мая 1933 г. так прокомментировал эти горькие слова: «Обычно единоличники-партизаны делают такие заявления — партизаны теперь не нужны, советская власть не для партизан»160. Конечно, он лукавил, и одними только сетованиями на судьбу недовольство «красных партизан», в том числе колхозников, не исчерпывалось. В 1933 г. многие из них, в прежние годы самые преданные сторонники коллективизации, демонстративно вышли из членов партии. По сообщениям ОГПУ, среди активистов были замечены намерения двинуться в Москву с оружием в руках, чтобы свергнуть действующий режим161.
361
Еще одним негативным результатом голода 1932-1933 гг. с точки зрения подготовки страны к отражению империалистической атаки стало разочарование в большевиках среди немалой части симпатизирующих им за рубежом сторонников. Несоветские марксисты отмечают так называемые кронштадтские моменты, которые способствовали освобождению многих просоветски настроенных интеллектуалов от прежних иллюзий относительно советского эксперимента. Причем решающий поворот в убеждениях часто был связан с личными впечатлениями от знакомства с реальной действительностью в Советской России. Эмма Голдман, например, известная американская анархистка, была потрясена известием о казни революционеров, не разделяющих взглядов большевиков, во время ее пребывания в Москве в период Гражданской войны. Маршалл Берман, американский сторонник марксистского гуманизма, был разочарован советским марксизмом, когда, будучи ребенком, он видел, как советские танки давили венгерских детей в 1956 г. Другие радикально пересмотрели свои взгляды из-за советской интервенции в Прагу. Значительное число сторонников левых, не питавших иллюзий относительно империализма и знавших о положении западных рабочих в период Великой депрессии, временно находились в Советском Союзе в начале 1930-х гг., чтобы не только увидеть, но и непосредственно участвовать в строительстве нового, самого справедливого общества162. Некоторые из них, столкнувшись лицом к лицу с «голодными и лишенными прав крестьянами», заметно поубавили свой энтузиазм относительно «светлого образа» советского коммунизма, как в случае с Пэт Слоуном, англичанином, который пешком за три месяца прошел почти весь Северный Кавказ163. Таким же горьким и бесповоротным было разочарование трех журналистов, симпатизировавших СССР — Малколма Маггериджа, Югана Лионса и Вильяма Хенри Чемберлина164. Для других, например, Люиса Фишера, для окончательного разочарования потребовалось десять лет, и голод 1932-1933 гг., несомненно, был не последним аргументом в этом процессе165.
По злой иронии, несмотря на все усилия сталинского режима скрыть голод от мировой общественности, информация о нем и его последствиях через письма родственников в Германию, Канаду и США вместе с сообщениями горстки журналистов и сельскохозяйственных специалистов, побывавших в СССР, дошла и была очень серьезно воспринята самым злейшим врагом Советского Союза — нацистской Германией. Сложившееся у ее руководства
362
представление об ослабленном физически в результате недоедания и голода советском народе, озлобленном и ненавидевшем коммунистов, хотя и было значительно преувеличено, не могло не сыграть своей роли в выборе срока нападения на СССР в 1941 г. В итоге рукотворный голод 1932-1933 гг. в долговременной перспективе значительно затруднил выполнение главной задачи Коммунистической партии — разгром мирового империализма166.
* * *
Существует мнение, что все голодные бедствия в так называемых коммунистических странах типичны, похожи друг на друга. На самом деле это не так. Даже в период существования сталинского режима они различались по причинам и государственной политике. Доказать высказанное положение можно путем сравнения самых крупных советских голодовок (1921-1922, 1932-1933, 1946-1947 гг.), а также голодных бедствий, пережитых в других «коммунистических странах» (голода 1959-1961 гг. в Китае, 1984 г. в Эфиопии, 1995-1999 гг. в Северной Корее). Прежде чем заострить внимание на различиях, следует указать на одно общее обстоятельство, характерное для всех шести перечисленных «коммунистических голодовок», отсутствующее в «империалистических голодовках». Это международная обстановка, в которой протекали события голодных лет. Каждый голод протекал в обстановке геополитического противостояния двух общественных систем. «Богатые нации» внимательно следили за своими идеологическими противниками и критиковали их за допущенные ошибки и слабость. Точно так же поступали и их оппоненты — страны «реального социализма», в которых велась активная контрпропаганда против «западных фальсификаторов». В то же время среди шести названных голодовок две очень похожи. Это голод 1932-1933 гг. в СССР и голод второй половины 1990-х гг. в Северной Корее. В обоих случаях страны находились в антикоммунистическом окружении, которое можно сравнить с изоляцией от внешнего мира. То есть им приходилось самостоятельно решать проблему голодного кризиса. В этом же ряду, хотя и не совсем идентичная, ситуация 1959-1961 гг. в Китайской Народной Республике, в немалой степени усугубившаяся советско-китайским расколом167.
Большинство специалистов, изучающих в настоящее время голод в коммунистических странах, принижают роль природных, естественных причин возникновения голода, отдавая предпочтение непродуманной государственной политике, которая доводила
363
нехватку продуктов до голода. В какой-то степени это закономерно, поскольку в странах реального социализма климатический фактор оказался не столь резко выражен, как в голодающих империалистических колониях и в постколониальных странах. Тем не менее сильнейшие засухи и наводнения сыграли заметную роль в пяти-шести голодовках.
Журналисты пытаются доказать, что безрассудное коммунистическое планирование, особенно сплошная коллективизация в СССР, привело к неизбежному голоду. В трех случаях голода (1932-1933 гг. в СССР, 1959-1961 гг. в КНР, 1984 г. в Эфиопии) эта причина бесспорна, но она не исключает влияния других факторов. В частности, если присмотреться повнимательнее, то «безрассудное коммунистическое планирование» по своим негативным последствиям ненамного отличается от необдуманных империалистических проектов по поощрению выращивания пшеницы в подверженных засухам районах в нарушение традиционных, но простых приемов земледелия, связанных с эффективной ирригационной системой. То же самое можно сказать о массовых переселениях сопротивлявшихся африканцев на малопригодные для сельскохозяйственного производства земли. Общим правилом для коммунистических режимов и империалистов было игнорирование интересов крестьян, осуществление аграрной политики без учета их мнений. Именно поэтому и в странах реального социализма, и в колониях это имело для сельских тружеников самые гибельные последствия. Избежать подобного результата можно было только при условии, если бы радикальные эксперименты проводились при поддержке большинства крестьян, осознающих их пользу, постепенно, при непосредственном их участии. Однако этого не случилось. Возможно потому, что при строительстве коммунизма, в отличие от империалистической практики, у коммунистов, получивших огромную власть над простыми людьми, миллионами сельских жителей, появляются эйфория и мания собственной непогрешимости и величия, убежденность в необходимость идти на рискованные шаги ради достижения великой цели, не обращая внимания на «мелкие детали» вроде голодной смертности миллионов крестьян. Фактор эйфории в полной мере проявился в событиях 1932-1933 гг. в СССР и 1959-1961 гг. в Китае.
Радикальные перемены оказались тяжелы не только для России, но и для влачащих убогое состояние граждан развивающихся стран — четверти стран мира. От 30 до 60 миллионов сельских тру
364
жеников погибли в период с 1870 по 1902 г. в колониальных странах. Они погибли не только от природных бедствий и империалистической налоговой политики, но и от непредсказуемости мирового рынка, вхождение в который стало для них настоящей трагедией, поскольку они не имели никакого опыта спасения в случае бедствия. Для Северной Кореи трагедией стал распад коммунистического блока, инспирированный горбачевской перестройкой в СССР. Цепная реакция краха режимов «народной демократии» в Восточной Европе вслед за победой в СССР антикоммунистов привела к разрыву торгово-экономических связей Северной Кореи, обеспечивавших поступление в страну более половины жизненно необходимых товаров. Антикоммунистический («демократический») мир наложил торговое эмбарго на Северную Корею за отказ пойти на компромисс со своими убеждениями. Но негативные последствия крушения реального социализма отразились не только на оставшейся верной коммунистическим принципам Северной Корее. Их еще долго будет ощущать на себе и современная Россия. Российское сельское хозяйство со времен перестройки понесло ббльшие убытки, чем СССР за годы сталинской коллективизации. В период с 1992 по 1998 г. поголовье крупного рогатого скота сократилось на 43 %, а поголовье свиней — на 51 %. Если сравнить эти цифры с периодом 1928-1934 гг., когда советская деревня была принудительно переведена на новые «социалистические рельсы», то окажется, что в эти годы численность рабочего скота упала на 40 %, а свиней — на 33 %168. Как уже говорилось в последней главе, вопрос о создании эффективного сельского хозяйства, способного обеспечить России продовольственную безопасность, все еще остается открытым. И самым очевидным доказательством этого являются миллионы горожан, гнущих спины на своих дачных участках.
За исключением Северной Кореи, подавляющее большинство жертв голода в странах реального социализма были сельские жители. Печальный факт состоял в том, что, за исключением голодных лет военного времени, из-за неурожая или непосильных налоговых сборов, насильственных выселений, отсутствия средств на покупку продуктов из-за их высоких цен, именно крестьяне — колхозники и сельскохозяйственные рабочие становились основными жертвами всех голодных катастроф. Сталинская, и особенно эфиопская, элиты были похожи в своем пренебрежительном отношении к крестьянству, поскольку не признали приоритета мер по оказанию им помощи в самый критический период голода169.
365
Международная помощь была принята и доставлена с длительной задержкой и при унизительных условиях в трех из шести перечисленных нами случаях голода в странах с коммунистическим режимом170. В тех случаях, когда помощь отвергалась, лидеры режимов оправдывали свою позицию интересами международного социализма и международной безопасности. Коммунистические режимы критикуются и за то, что получаемая международная помощь голодающим разворовывалась ими или перепродавалась с личной выгодой. Этот грех был свойствен не только им, но и европейским колонизаторам и их преемникам в постколониальную эпоху. Например, коррупция вовсю свирепствовала в Британской Индии во время голода. Она наблюдалась и в ходе большинства благотворительных операций в деколонизированных странах в военные годы. В то же время советский голод 1932-1933 гг. свидетельствует о меньших случаях преднамеренных расхищений продуктов питания из-за достаточно суровых мер наказания, предусмотренных законодательством за кражу чужого имущества, особенно «социалистического». ОГПУ было четко проинструктировано на счет наблюдения за большевиками, позволяющими всяческие «излишества».
* * *
Молотов, однако, оказался прав по меньшей мере в одном. В конце концов сталинисты прогнали нацистские армии до самого Берлина. И если писатель-деревенщик М. А. Алексеев считал коллективизацию и голод катализаторами нацистской угрозы и Второй мировой войны, то Молотов думал как раз наоборот. «Я считаю успех коллективизации значительней победы в Великой Отечественной войне. Но если б мы ее не провели, войну бы не выиграли», — заявлял он в частных беседах поэту и публицисту Феликсу Чуеву171. Последний не преминул поинтересоваться мнением сталинского наркома по поводу того, что в «писательской среде говорят о том, что голод 1933 года был специально организован Сталиным и всем высшим руководством». «Это говорят враги коммунизма! Это враги коммунизма. Не вполне сознательные люди. Не вполне сознательные... Нет, тут уж руки не должны, поджилки не должны дрожать, а у кого задрожат — берегись! Зашибем! Вот дело в чем. Вот в этом дело», — решительно отреагировал Молотов172. «Откладывать нельзя было. Фашизм начинался. Нельзя было опаздывать. Опасность войны уже была», — подытожил он173. Таким образом, и спустя полвека сталинисты были уве
366
рены в правильности избранного курса и методов его осуществления. И для этого у них были и остаются веские основания. В частности, одно обстоятельство при сравнительном анализе голода 1932-1933 гг. выступает на первый план — это прочная поддержка сталинского режима рабочим классом. Именно из рабочих комплектовался состав различных уполномоченных (вспомним знаменитых «двадцатипятитысячников»). Весной 1933 г. они очищали улицы городов от трупов погибших голодной смертью крестьян, помогали истощенным колхозникам выводить на поля коров, летом вывозили и охраняли зерно из колхозов, добросовестно выполняли другие возложенные на них партией задания. Нацисты так и не смогли заручиться такой поддержкой в оккупированных странах. Например, в Греции они посылали полицейских в деревню заготавливать зерно, а те примыкали к крестьянам и начинали бороться с захватчиками174.
Возможно, что рабочая поддержка сталинского режима в 1932-1933 гг. объяснялась их неосведомленностью в деталях масштабами голода. Если верить Артуру Коустлеру, то «громадное большинство людей в Москве не представляли, что происходило в Харькове, а тем более в Ташкенте, Архангельске или Владивостоке»175. Но были и другие причины. В частности, советские рабочие не в меньшей степени, чем «европейски образованные эфиоп-цы», мечтали о преодолении отсталости страны и осознавали неизбежность трудностей на этом пути. Например, секретарь окружного комитета партии Пожидаев подметил очень характерную деталь в поведении рабочих Аксайского округа, «которые только вчера жаловались на недостатки и неудобства», но «тотчас забыли» о них и поддержали «наши военные усилия»176.
Не все оказалось так просто и с колхозным крестьянством. Почему советские крестьяне, столько натерпевшиеся от коммунистов, остались лояльны сталинскому режиму в 1941-1945 гг.? В России, как всем хорошо известно, гитлеровский аграрный «новый порядок» породил мощное партизанское движение177. Конечно, главным фактором была защита своего Отечества. Но наряду с ним действовали и другие. Репрессии 1937-1939 гг., особенно в деревне, в какой-то мере помогли поддержать официальную версию причин голода 1932-1933 гг. среди крестьян, которые не желали окончательно потерять веру в идею настоящего рабоче-крестьянского государства178. А таких было немало, даже после голода 1932-1933 гг. Именно поэтому многие крестьяне считали существующими в жизни «врагов», подобных «сыну кулака», рас
367
пространявшего слухи о якобы стрелявшей в Сталина жене Ленина Крупской, решившей отомстить ему за проведение антиленинской экономической политики, из-за которой «народ погибает с голоду», а также о Ворошилове, решившем занять место Сталина, чтобы «повести народ по-новому»179. Даже власовцы, вызывающие отвращение своей службой нацистам, сохранили многие социалистические ценности в своем представлении о будущем России180. В 1927 г. беднейшие крестьяне, бывшие «красные партизаны» и демобилизованные красноармейцы в глухой деревушке Зимовники Сальского района в доверительной беседе утверждали: «Хотя мы и ругаем Советское правительство, тем не менее мы будем защищать его»181.
Другой причиной крестьянской «забывчивости» нанесенных обид было то, что крестьяне в какой-то мере разделяли со сталинистами презрительное отношение к лодырям и на своем уровне, без всякой большевистской проповеди, понимали, что они не сделали всего того, что могли, в период полевых работ 1932 г. В апреле 1933 г., например, констатировалось, что «часть активистов, частично понимающая, "как это получилось"... не копаясь в прошлогодних итогах со стороны их личного материального ущемления, ведет активную работу в текущей посевкампании»182. Как уже отмечалось нами, голод 1932-1933 гг. сломил их сопротивление и похоронил надежду на возвращение к единоличной жизни. В казачьих районах Дона и Кубани только самые непримиримые казаки, глубоко затаившиеся, могли всерьез размышлять о возможности возрождения казачества. Поэтому крестьянам и казакам, ставшим колхозниками, надо было жить дальше, крестьянствовать в колхозе, надеяться на лучшую жизнь, которую им обещали коммунисты.
Возвращаясь к вопросу о марксистской модернизации деревни, хотелось бы отметить главное. Именно модернизация крестьянской России, ее переход посредством народных революций и реформ сверху из аграрной в аграрно-индустриальную и индустриальную стадии развития составляет суть исторического пути страны в XX в. Таким образом, в течение столетия Россия превратилась из страны крестьянской в страну индустриальную. В этой трансформации решающая роль принадлежит сталинской коллективизации183. В результате форсированной индустриализации и укрепления сталинского режима российская государственность была сохранена в тяжелейшие годы Второй мировой войны. В этой связи вполне оправданной прозвучала оценка роли лично-
368
сти Сталина в истории России из уст одного из крупнейших политиков XX в. Уинстона Черчилля, высказанная им в стенах Британского парламента 21 декабря 1959 г. «Сталин был величайшим, не имеющим себе равного в мире диктатором, который принял Россию с сохой и оставил с атомным вооружением», — заявил Черчилль184.
К сожалению, как показывает мировой опыт, ни в одной стране индустриальная модернизация не проходила безболезненно для крестьянства185. В Англии крестьян «съели овцы». Другие евро-пейскиестранысотрясалимногочисленныереволюции.Миллионы крестьян колониальных империй в нищете и голоде обеспечивали бурный индустриальный рост и процветание метрополий. В этом же ряду оказались и события 1932-1933 гг. в советской деревне. И чтобы понять их логику, следует напомнить один очевидный факт из современной политической жизни России. Несмотря на, казалось бы, сверхдемократизацию и открытость российского общества, западный мир так и не предоставил ей ожидаемую экономическую поддержку. Более того, Россия погрязла в долгах Западу и лишь благодаря удачно сложившейся конъюнктуре рынка рассчитывается с ними, но без всяких скидок, «по полной программе». Действительно, партнерские отношения между Россией и Западом смогли определиться лишь в области борьбы с международным терроризмом. Что же тогда говорить о ситуации начала 1930-х гг.! Могло ли по-другому действовать тогда сталинское руководство?
Однако в западных странах модернизация, несмотря на все ее издержки, завершилась созданием современного сельского хозяйства, обеспечивающего продовольствием население и экспортирующего его. В России этого, к сожалению, не произошло. Поэтому голод 1932-1933 гг. несколько по-иному смотрится на фоне мировых голодных бедствий периода индустриальной модернизации. И сталинская коллективизация выглядит в этой связи не столь уж исторически оправданной, поскольку до сих пор в России нет современного сельского хозяйства и настоящего хозяина на земле.
No comments:
Post a Comment