Thursday, June 12, 2014

2 В.В.Кондрашин Голод 1932-1933 годов трагедия российской деревни


причина трудностей колхозного строительства в основных зерновых районах страны в 1932-1933 гг. Так, например, С. П. Трапезников указывал: «Подавляющее большинство колхозов Северо-Кавказского, Нижне-Волжского и Средне-Волжского краев в
1932 году из-за кулацкого саботажа, воровства и хищения хлеба было лишено возможности оплатить выработанные колхозниками трудодни»55. Он отмечал, что «путем вредительства, уничтожения производительных сил, срыва государственных заданий, разложения трудовой дисциплины классовый враг и его агентура брали ставку на разрушение молодого только что возникшего колхозного строя»56.
Тема голода 1932-1933 гг. в годы, предшествовавшие эпохе гласности в СССР, могла затрагиваться в исторической литературе лишь в одном-единственном контексте — в плане идеологической борьбы с так называемыми буржуазными фальсификаторами истории советской деревни. Так, в 1939 г. в Большой советской энциклопедии, в статье, посвященной Республике немцев Поволжья, было сказано, что «исключительные успехи НП АССР являются блестящим опровержением гнусной клеветы фашистов о якобы царящем в республике голоде»57.
В связи с 50-летием печальной даты — голода 1932-1933 гг. на Украине, привлекшей внимание общественности Канады и США, в советской исторической литературе появились публикации, касающиеся этой запретной темы. В них говорилось об эффективности помощи, предоставленной в эти годы Советским государством недородным районам Украины. Сам факт голода на Украине отрицался, а разговоры о нем на Западе расценивались как «очередная антисоветская пропагандистская кампания»58.
Несмотря на замалчивание обществоведами трагедии 1932-
1933 гг., советская историческая литература по проблеме коллективизации, выходившая в 1930-е — первой половине 1980-х гг., содержит сведения, непосредственно касающиеся ее и представляющие поэтому значимость для исследователей.
По принятой в советской историографии периодизации истории колхозного строя в СССР, 1932-1933 г. относятся к периоду завершения сплошной коллективизации крестьянских хозяйств и начала организационно-хозяйственного укрепления колхозов. На эту тему опубликованы многочисленные статьи, монографии, коллективные труды, характеризующие ход коллективизации, колхозное производство, общественно-политическую жизнь советской деревни. Приведенные в них данные о размерах посевных
21

площадей, урожайности, валовых сборах и заготовках сельскохозяйственных культур, численности скота, деятельности в сельской местности партийных, советских органов, политотделов МТС и других фактах заслуживают доверия59. Их использование позволяет полнее осветить ряд аспектов взятой проблемы, например, уточнить состояние сельского хозяйства страны и региона в конце 1920-х — начале 1930-х гг. Это имеет важное значение для решения вопроса о причинах голода 1932-1933 гг. в советской деревне, в том числе в конкретных регионах.
Большой интерес для исследователей, занимающихся проблемами коллективизации и голода 1932-1933 гг., представляют вышедшие на закате «хрущевской оттепели» под редакцией В. П. Данилова «Очерки истории коллективизации сельского хозяйства в союзных республиках». В них впервые достаточно критически сказано о хлебозаготовках 1932 г. и непосредственной ответственности Сталина и его ближайшего окружения за принудительный характер их проведения60.
Также представляет интерес для специалистов, занимающихся темой голода 1932-1933 гг., подготовленный в секторе истории советского крестьянства и сельского хозяйства Института истории АН СССР краткий очерк истории советского крестьянства, изданный в 1970 г. В нем отмечалось, что выданный в 1932 г. за работу в колхозах хлеб «не мог покрыть потребности крестьянского хозяйства». Данное заключение основывалось на результатах расчетов хлебного баланса колхозной семьи по хозяйственным итогам 1932 г.61
О голоде 1932-1933 гг. в Поволжье и на Украине в период существования запрета на эту тему осмелились заговорить в своих произведениях писатели М. Алексеев и И. Стаднюк62. Михаил Николаевич Алексеев, лично переживший 1933 год в Поволжье, правдиво отобразил эту трагедию в своих автобиографических произведениях.
На рубеже 1980-х — 1990-х годов начинается новый, современный этап в развитии аграрной историографии России. Российские историки пытаются найти ключ к объяснению причин современного кризисного состояния аграрного сектора экономики страны и в целом всего российского общества.
Решающим фактором активизации исследований в данном направлении была политика гласности и демократизации общественно-политической жизни страны. Ликвидация идеологического диктата государственной власти и «архивная революция»
22

создали исследователям благоприятные условия для творческой работы. Поэтому 1990-е годы стали временем бурного всплеска интереса исследователей к аграрной истории советского периода. В центральных и местных изданиях публикуются десятки статей, появляются монографии и сборники документов, непосредственно посвященные или затрагивающие данную тему.
С началом в СССР гласности исследователи получили возможность обратиться и к истории голода 1932-1933 гг. Эта тема сразу же привлекла их внимание. В периодической печати появились многочисленные статьи об этой трагической странице советской истории63.
Факт голода 1932-1933 гг. в советской деревне на уровне высшего партийно-государственного руководства страны впервые был признан в докладе генерального секретаря ЦК КПСС М. С. Горбачева на мартовском 1989 г. пленуме ЦК партии. Причинами его в докладе были названы результаты насильственных методов и форсированных темпов сплошной коллективизации, волюнтаристского вмешательства в процессы производства, обмена и распределения, а также — засуха64.
В исторической литературе эпохи перестройки впервые на факт голода 1932-1933 гг. в зерновых районах СССР было указано в вышедшем в 1986 г. под редакцией И. Е. Зеленина втором томе «Истории советского крестьянства»65.
Тема голода 1932-1933 гг. затронута в ряде статей ведущих историков-аграрников страны: В. П. Данилова, И. Е. Зеленина, Н. А. Ивницкого. В них были названы основные регионы СССР, оказавшиеся в 1932-1933 гг. пораженными голодом. Историки определили основные причины голода, которые вытекали из сталинской политики коллективизации и хлебозаготовок 1931— 1932 гг.66 В последующие годы именно эти исследователи задавали тон в российской науке. Их публикации стали эталоном для любого российского специалиста67. Особенно следует отметить фундаментальные монографии Н. А. Ивницкого, общепризнанного в научном мире авторитета в области советской коллективизации68. Кроме названных исследователей стоит отметить и других, без знания работ которых невозможен объективный анализ истории советской коллективизации и голода 1932-1933 гг. Среди них М. А. Вылцан, Е. А. Осокина, Э. Н. Щагин и другие69.
Важное значение в деле активизации исследования голода 1932-1933 гг. имела встреча историков-аграрников и публицистов, посвященная проблеме коллективизации, состоявшаяся 24 октя
23

бря 1988 г. в редакции журнала «История СССР». На ней был обозначен круг первоочередных проблем (причины, масштабы, последствия голода) и определена основная задача дальнейшей исследовательской работы — изучение конкретно-исторического материала путем привлечения широкого круга источников70.
В конце 1980-х — начале 1990-х гг. российские историки начинают активно разрабатывать демографический аспект проблемы. В. П. Данилов был первым исследователем, который специально заострил внимание на данном аспекте и призвал ученых заняться объективным подсчетом числа жертв голода 1932-1933 гг. Причем подтолкнула его на это уже упомянутая монография Конквеста «Жатва скорби». Кроме того, В. П. Данилов стал первым российским историком, указавшим, что голод 1932-1933 гг. может быть охарактеризован как организованный голод, поскольку уровень сельскохозяйственного производства, погодные условия не обусловили его наступления. По его мнению, этот голод был «самым страшным преступлением Сталина, той катастрофой, последствия которой сказывались во всей последующей истории советской деревни»71.
Демографический аспект проблемы в 1990-е гг. стал одним из наиболее активно разрабатываемых российскими учеными, в том числе на региональном уровне. Они сумели проанализировать материалы всех довоенных переписей (включая «расстрельную 1937 года») и официальную статистику естественного и механического движения населения в 1930-е гг. В результате появились серьезные публикации на эту тему, в которых, вслед за В. П. Даниловым подверглись сомнению высокие цифры жертв голода 1932-1933 гг., приведенные в ряде работ западных исследователей. В первую очередь речь шла о работах «популярного в России» Конквеста72.
1990-е годы стали периодом активного осмысления российскими историками не только темы коллективизации и голода 1932-1933 гг. как таковых, но и всей аграрной политики Советского государства в период его существования. События начала 1930-х гг., в том числе сталинский голод, рассматривались в общем контексте взаимоотношений коммунистов и крестьянства. Исследователями сделаны выводы об антикрестьянской политике Советского правительства, целью которой была эксплуатация деревни, выкачивание из нее ресурсов ради индустриальной модернизации страны. Крестьяне оказались людьми «второго сорта», «сырым материалом» для строительства социалистического строя. Ценой
24

огромных жертв, лишений они обеспечили Советской России рывок в индустриальное общество, поэтому голод 1932-1933 гг. стал закономерным явлением в этой цепи событий. Историки указали на преступный характер сталинской политики раскулачивания, которая не могла быть оправдана никакими сиюминутными соображениями. Ее последствия, так же как и насильственной коллективизации в целом, негативно сказались на всей последующей истории советского общества и привели его к гибели73.
Одним из самых крупных (если не важнейшим) достижений российской историографии последнего десятилетия XX в. стала публикация документов по истории России ушедшего столетия, и особенно советского периода. «Предоставить слово документу» — так можно назвать это направление в современной российской исторической науке. Само выражение «предоставить слово документу» имеет давнюю историю, но применительно к аграрной тематике, можно сказать, что его авторство принадлежит крупнейшему российскому историку-аграрнику В. В. Кабанову. Автор настоящей монографии был очевидцем его выступления в начале 1990-х гг. на ученом совете Института российской истории РАН, где заслушивалась информация В. П. Данилова о ходе работы над международными проектами «Советская деревня глазами ВЧК— ОГПУ—НКВД», «Крестьянская революция в России», «Трагедия советской деревни». В.В. Кабанов высоко оценил идею и предварительные результаты работы участников проекта и назвал ее работой в рамках очень своевременного и ценного для науки направления — «предоставить слово документу».
Для успеха «нового направления» решающую роль сыграла так называемая «архивная революция», то есть рассекречивание огромного массива архивных документов, ранее недоступных исследователям74. В 1990-е гг. в России вышло в свет немало документальных сборников, посвященных и затрагивающих историю коллективизации и голода 1932-1933 гг.75 Главная их ценность состояла в том, что они содержали документы, публикация которых в советские годы была невозможна по идеологическим соображениям76.
Крупнейшим достижением российской науки в 1990-е — начале 2000-х гг. стала, на наш взгляд, публикация серии документальных сборников, посвященных истории коллективизации и жизни советской деревни в 1930-е гг., под общим названием «Трагедия советской деревни: коллективизация и раскулачивание. 1927 — 1939». Эти публикации осуществлены совместными усилиями
25

российских и зарубежных историков. Руководителями большого коллектива исследователей стали ведущие специалисты по данной теме: В. П. Данилов, Р. Маннинг, Л. Виола77. В пяти томах вышедших в свет сборников опубликованы уникальные, ранее не доступные исследователям материалы, характеризующие причины, ход и последствия коллективизации78. В данных сборниках представлен широкий комплекс источников из центральных и местных архивов, позволяющий восстановить целостную картину основных аспектов коллективизации и голода 1932-1933 гг. Особый интерес представляют документы Центрального архива Федеральной службы безопасности РФ (ЦА ФСБ), содержащие уникальную информацию о реакции советской деревни на аграрную политику государства в годы коллективизации. В сборниках введены в научный оборот документы, раскрывающие подлинный механизм принятия решений сверху по реформированию деревни, показана персональная роль в этом Сталина и его ближайшего окружения. Названные документы знакомят читателя с большим массивом сведений, полученных непосредственно из крестьянской среды, что позволяет лучше понять крестьянское восприятие государственной аграрной политики. Третий том серии посвящен периоду 1931-1933 гг. и содержит документы, глубоко и всесторонне раскрывающие обстоятельства голода, характеризующего его как результат насильственной коллективизации и неразрывно связанных с ней принудительных хлебозаготовок79.
Успешное сотрудничество российских и зарубежных ученых в области изучения истории коллективизации и голода 1932-1933 гг. не ограничиваются этим примером. В 1990-е гг. увидели свет и другие замечательные издания на эту тему, среди которых особенно следует выделить сборники документов, посвященные «великому перелому» на Рязанской земле и Красной Армии в период коллективизации80.
В контексте изучаемой проблемы заслуживают внимания материалы теоретического семинара «Современные концепции аграрного развития», организованного под эгидой Института российской истории РАН и «Интерцентра» Московской высшей школой социально-экономических наук (МВШСН), руководителем которого является В. П. Данилов, где учеными-аграрниками, в том числе зарубежными, на протяжении 1990-х гг. рассматривались важнейшие проблемы крестьяноведения, непосредственно относящиеся к истории аграрных преобразований в России в XX в.81 Кроме того, проблемы аграрной истории обсуждаются на проходя
26

щем в МВШСН ежегодном международном симпозиуме «Куда идет Россия?», историческую секцию которого возглавляет В. П. Данилов82. Важнейшим событием для российских специалистов, занимающихся проблемой голода 1932-1933 гг., стало заседание семинара «Современные концепции аграрного развития», посвященного обсуждению доклада Стивена Уиткрофта и Роберта Дэ-виса «Кризис в советском сельском хозяйстве (1931—1933 гг.)». Участники семинара пришли к выводу, что причины голода следует рассматривать в комплексе политических, социально-экономических и природно-климатических факторов83.
На рубеже 1980-1990-х гг. и в последующий период были сделаны первые значительные шаги в исследовании голода 1932-1933 гг. в отдельных регионах бывшего СССР. Появились статьи и монографии, посвященные трагедии 1932-1933 гг. на Украине, Северном Кавказе, в Белоруссии, Казахстане и других регионах84.
К истории голода обратились исследователи Казахстана. В своих публикациях они доказывают, что в начале 1930-х гг. Казахская АССР пережила подлинную трагедию. Бездумная насильственная коллективизация и чрезмерные госпоставки разорили казахских скотоводов и земледельцев, вызвали массовые откочевки в Китай, смертность от голода сотен тысяч жителей Казахстана. В то же время казахские ученые не пошли по пути их украинских коллег и рассматривают трагедию 1932-1933 гг. в русле подходов российских исследователей85.
На общесоюзный характер голода 1932-1933 гг. указывают и работы исследователей Республики Беларусь. Они отмечают, что в первой половине 1930-х гг. голод охватил преимущественно южные районы Белоруссии. В частности, в Ельском и Наров-лянском районах, граничивших с Украиной, к середине июня 1933 г. от голода умерли 130 человек, опухло 230. Белорусскими учеными приводятся также сведения о голоде в центральных районах республики — Пуховичском и Минском. Изучив документы Национального архива Республики Беларусь и проанализировав собранные воспоминания, они пришли к выводу, что в массовом сознании белорусских крестьян сложилось устойчивое представление о том, что голод возник не из-за погоды, а по вине государства. По их подсчетам, «только в одном Наровлянском районе за 1932-1933 годы от голода умерло до 1000 человек»86.
Применительно к изучению темы в российских регионах первооткрывателем можно считать замечательного ростовского историка Е. Н. Осколкова. На материалах местных архивов он первым
27

дал всестороннюю характеристику ситуации на Дону и Кубани в 1932-1933 гг., показал насильственный характер хлебозаготовок и весь ужас наступившего в регионе голода87.
Автор данной монографии искренне благодарен Е. Н. Оскол-кову за его согласие быть официальным оппонентом на защите его кандидатской диссертации, посвященной голоду 1932-1933 гг. в Поволжье. Евгений Николаевич Осколков всегда оставался порядочным человеком и принципиальным ученым. Об этом свидетельствует его выступление на состоявшейся в сентябре 1993 г. в Киеве вышеупомянутой международной конференции, приуроченной к 60-летию голода. В условиях антикоммунистических и антироссийских настроений, царивших на конференции, Е. Н. Осколков не побоялся специально заострить внимание участников конференции на факте массовых репрессий в период хлебозаготовок в отношении рядовых коммунистов. Он указал на необходимость учета и их в общем мартирологе жертв голода 1932-1933 гг. и сталинских репрессий.
Региональные исследователи однозначно связывали наступление голода в 1932-1933 гг. в зерновых районах страны со сталинской коллективизацией и политикой хлебозаготовок. В начале 1990-х гг. ими были произведены первые расчеты демографических потерь во время данного голода по отдельным регионам страны88.
Тема голода 1932-1933 гг. в Поволжье впервые была затронута в публикациях одного из самых авторитетных историков-аграрников последних десятилетий — И. Е. Зеленина. В них он охарактеризовал ход хлебозаготовительной кампании 1932 г. на Нижней Волге и работу там в декабре 1932 г. комиссии ЦК ВКП(б) по вопросам хлебозаготовок, возглавлявшейся секретарем ЦК партии П. Постышевым. По его мнению, действия Постышева на Нижней Волге носили «несколько иной характер по сравнению с тем, что осуществляли Каганович и Молотов на Северном Кавказе и Украине». И. Е. Зеленин считает, что крестьяне Нижней Волги в меньшей степени пострадали от голода, чем сельское население Украины, Северного Кавказа и центральных районов Казахстана89.
На состоявшейся в Москве 15-16 ноября 1989 г. Всесоюзной научно-практической конференции, посвященной проблеме советских немцев, было впервые публично заявлено, что немецкое население Поволжья тяжело пострадало «от принудительной коллективизации, изъятия зерна и последовавшего голода»90.
В 1990-е — начале 2000-х гг. в российских регионах, судя по опубликованной литературе, наиболее интенсивно тема голода 1932-
28

1933 гг. изучалась на Урале, в ЦЧО, Сибири и Поволжье. При этом на работы региональных исследователей несомненное позитивное влияние оказывали результаты международных проектов по аграрной истории России первой половины XX в. В. П. Данилова91.
Участие в проектах способствовало, прежде всего, творческому росту их непосредственных участников, в том числе из российских регионов, занимающихся проблемой голода. Так, например, автор монографии В. В. Кондрашин, благодаря участию в международных проектах, смог активно работать и над проблемой голода 1932-1933 гг. в Поволжье. На региональных материалах он подтвердил основные концептуальные идеи проектов «Трагедия советской деревни». В частности, он считает, что данный голод был организованным голодом, то есть результатом сталинской политики насильственной коллективизации и неразрывно связанных с ней принудительных хлебозаготовок. Именно сталинская аграрная политика, а не природные катаклизмы вызвали в стране глубокий кризис сельского хозяйства и массовый голод населения в зерновых районах страны, включая Украину92. В. В. Кондрашин активно выступает в СМИ93 и научных изданиях, в том числе за рубежом, против идеи украинских историков и политиков о «геноциде голодомором» в 1932-1933 гг. украинского народа94. В своих публикациях на эту тему он заключает, что голод 1932-1933 гг. является общей трагедией всех народов СССР, и эта трагедия должна не разделять, а объединять народы. В 2002 г. совместно с американским историком, профессором Д. Пеннер В. В. Кондра-шиным издана монография о голоде 1932-1933 гг. в советской деревне на материалах Поволжья, Дона и Кубани. В ней на основе широкого использования разнообразного комплекса источников показано, почему и как произошла эта трагедия. Проблема рассматривается в контексте мировой истории борьбы с голодом95.
Больших творческих успехов добилась Н. С. Тархова — одна из главных археографов документальных изданий международных проектов В. П. Данилова. В частности, осуществив глубокий и всесторонний анализ документальных материалов сборников серии «Трагедия советской деревни» и «Советская деревня глазами ВЧК—ОГПУ—НКВД», Н. С. Тархова подготовила докторскую диссертацию на тему: «Красная Армия и коллективизация советской деревни». В ней впервые в историографии выдвинуто положение о том, что в целом Красная Армия (за исключением отдельных случаев) оказалась изолирована властью от участия в коллективизации, поскольку по составу она была крестьянской. Активное ее ис
29

пользование в крестьянской стране против крестьянства могло иметь для власти непредсказуемые последствия. Именно поэтому семьи красноармейцев были выведены из-под удара репрессий: они получили специальные льготы от государства и т. п. Благодаря исследованиям Н. С. Тарховой, выполненным в русле традиций международных проектов, стали более ясными причины успешного проведения в СССР сталинской коллективизации и выхода режима из голодного кризиса. Во многом этот успех был обусловлен тем обстоятельством, что насилие над крестьянством осуществляли прежде всего органы ОГПУ, а не части Красной Армии, укомплектованные в большинстве своем выходцами из крестьянской среды96.
Особого внимания заслуживают работы С. А. Красильникова, также добившегося больших успехов в творческой деятельности благодаря участию в проектах В. П. Данилова. В ходе работы над этими проектами совместно с Даниловым он подготовил к печати серию документальных сборников о спецпереселенцах в Западной Сибири, а затем в 2003 г. выпустил в свет обобщающую монографию о крестьянской ссылке в 1930-е гг. В данной монографии на основе достоверных источников автором был рассмотрен весь комплекс проблем спецпереселенцев в Западной Сибири, в том числе их тяжелейшего положения во время голода начала 1930-х гг.97
К числу единомышленников и продолжателей идей международных проектов следует отнести и такого крупнейшего историка-аграрника, как Геннадий Егорович Корнилов, — ученика одного из самых авторитетных участников международных проектов, сподвижника В. П. Данилова, профессора И. Е. Зеленина. По его инициативе на базе Оренбургского государственного педагогического университета ежегодно проводятся крупные международные конференции на тему: «Аграрное развитие и продовольственная политика России в XVIII-XX веках: история и современность», в которых принимают участие ведущие историки-аграрники из регионов, в том числе участники международных проектов98. Именно благодаря его усилиям тема голода 1932-1933 гг. получила всестороннее освещение в Уральском регионе99. Прежде всего историки Урала первыми стали подходить к ней комплексно, рассматривать ее как часть более общей проблемы — продовольственной безопасности региона и страны в XX в. В связи с этим заслуживают самой высокой оценки подготовленные уральскими историками библиографический указатель и сборник документов «Продовольственная безопасность Урала в XX веке» (редакторы Г. Е. Корнилов,
30

В. В. Маслаков)100. Кроме того, следует особо выделить публикации ученика Г. Е. Корнилова Е. Ю. Баранова об аграрном производстве и продовольственном обеспечении населения Уральской области в 1928-1933 гг., в которых дается всесторонняя характеристика тяжелейшей ситуации в уральской деревне в начале 1930-х гг.101
Из исследований, посвященных голоду 1932-1933 гг. в других регионах России, заслуживают особого внимания работы воронежского историка П. В. Загоровского, тамбовского С. А. Есико-ва. На основе глубокого анализа многочисленных архивных документов ими убедительно показаны причины и социально-экономические последствия голода в Центрально-Черноземном районе102.
Активная работу по изучению истории коллективизации и голода 1932-1933 гг. проводилась в последнее десятилетие и продолжает вестись в настоящее время историками Поволжья103. Они составили карту голода, то есть наиболее пораженных в 1932-1933 гг. районов Среднего и Нижнего Поволжья, уделили внимание анализу региональной специфики коллективизации. Так, например, в работах Т. Ф. Ефериной, О. И. Марискина, Т. Д. Надь-кина и других историков Республики Мордовия показаны особенности коллективизации и голода в этой части Среднего Поволжья104. Причем наиболее плодотворно в этом направлении работают Т. Д. Надькин и Н. Е. Каунова, успешно защитившая кандидатскую диссертацию о голоде в начале 1930-х годов в Средне-Волжском крае105.
Положению в начале 1930-х гг. в Татарии посвящен специальный сборник документов, составленный казанскими историками А. Г. Галямовой и Р. Н. Гибадулиной106.
Серьезным исследователем истории голода 1932-1933 гг. в Республике немцев Поволжья является саратовский историк А. А. Герман. Он аргументированно заключает, что этот голод «привел к крупной гуманитарной катастрофе» АССР НП. По мнению А. А. Германа, главная причина голода коренилась «в крайней неэффективности экономической системы советского социализма, в презрении большевистской власти к интересам и судьбам конкретных "маленьких" людей». Он считает, что основная «беда» сторонников теории «геноцида» в том, что они абсолютизируют историю своих народов (украинцев, немцев), исследуют ее в отрыве от исторического контекста, не стремясь проводить объективный сравнительный анализ их положения с положением других
31

народов СССР, в том числе и русского. А. А. Герман выступает против абсолютизации национального фактора в политике сталинского режима и указывает, что в ее основе по отношению ко всем народам СССР лежал «пресловутый классовый подход и коммунистические доктринальные установки»107.
Тема голода 1932-1933 гг. в Поволжье получила отражение в краеведческой литературе. Среди опубликованных работ краеведов следует выделить публикации М. С. Полубоярова, в которых использованы оригинальные источники, еще не получившие на тот момент широкого распространения в научной литературе (документы архивов ЗАГС, воспоминания очевидцев)108.
Историки Сибири, обращаясь к проблеме коллективизации и голода, основное внимание сконцентрировали на двух аспектах: политике раскулачивания и демографических потерях сибирской деревни в начале 1930-х гг.109 Здесь особенно выделяются публикации Н. Я. Гущина и В. А. Исупова, содержащие взвешенные оценки демографических последствий коллективизации и голода в Западной Сибири, основанные на глубокой проработке источников.
В последнее десятилетие появились интересные исследования о жизни крестьянства Европейского Севера России в годы коллективизации. Однако историки ограничили круг своих интересов проблемами коллективизации как таковой, не уделяя специального внимания продовольственному обеспечению деревни. Тем не менее они добились значительных успехов в изучении государственных повинностей деревни в 1930-е гг., негативно сказывавшихся на материальном положении колхозников и единоличников110.
Совсем иная ситуация сложилась в Северо-Кавказском регионе. До настоящего времени на тему голода наиболее полными остаются работы уже упомянутого нами выше Е. Н. Осколкова и Д. Пен-нер111. Кроме того, в научный оборот введены и прокомментированы получившие большой общественный резонанс письма М. А. Шолохова Сталину о хлебозаготовках 1932 г. и голоде 1933 г.112
Заметным явлением в историографии проблемы стали последние публикации И. Е. Зеленина и А. В. Шубина. Так, например, И. Е. Зелениным опубликована монография, в которой он попытался подвести итог изучения истории коллективизации на основе анализа материалов документальных серий международных проектов В. П. Данилова «Трагедия советской деревни» и «Советская деревня глазами ВЧК—ОГПУ—НКВД». Обращаясь к проблеме го
32

лода 1932-1933 гг., он называет его «великим голодом», «организованным голодом» и заключает, что этот голод не был обусловлен какими-либо природными катаклизмами. По его оценке, картина общекрестьянской трагедии во всех переживших его регионах, была, по сути, идентична. «И если уж характеризовать голодомор 1932-1933 гг. как "целенаправленный геноцид украинского крестьянства", на чем настаивают некоторые историки Украины, — заключает И. Е. Зеленин, — то надо иметь в виду, что это был геноцид в равной мере и российского крестьянства — Дона и Кубани, Поволжья, Центрального Черноземья, Урала, и особенно скотоводов и земледельцев Казахстана — крестьянства всех регионов и республик СССР»113.
Серьезным аналитическим анализом проблемы отличаются публикации А. В. Шубина. Он аргументированно указывает, что голод 1932-1933 гг. есть «результат выбора сталинской группы, который мы должны правильно оценить». И этот выбор обусловился конкретно-исторической обстановкой, в которой оказался СССР на рубеже 1920-1930-х гг. Она возникла в результате избранной сталинским руководством стратегии и тактики осуществления объективно необходимой Советской России индустриальной модернизации. А. В. Шубин справедливо заключает: «Либо сколько-нибудь успешное завершение индустриального рывка, либо нехватка ресурсов и полный экономический распад, гигантская незавершенка, памятник бессмысленному распылению труда. И конечно, крах Сталина. Для того чтобы закончить рывок, достроить хоть что-то, Сталину нужны были еще ресурсы, и он безжалостно забрал их у крестьян. Вопреки распространенному мифу не найдено доказательств, что Сталин "устроил" голод, чтобы замучить побольше народу. Думаю, и не будет найдено». Он выступает против выдвигаемых украинскими учеными цифр жертв голода на Украине и считает, что на Украине непосредственно от голода погибли 1-2 миллиона человек, а в других регионах (Поволжье, Северный Кавказ, Сибирь, Казахстан) потери могут исчисляться сотнями тысяч людей в каждом. По его мнению, количество жертв голода 1932-1933 гг. в СССР насчитывается в размере 2-3 миллиона человек114.
Подводя итог историографическому обзору, следует обратить внимание на следующие положения. Российские историки проделали большую исследовательскую работу по изучению обстоятельств трагедии 1932-1933 гг. Главная их заслуга, на наш взгляд, состоит во введении в научный оборот огромного комплекса ис
33

точников по данной теме, а также ее осмысление в контексте исторического развития России в XX в. Кроме того, исследователи убедительно доказали крестьянское неприятие коллективизации, их активное противодействие ей в силу ее антикрестьянского характера. Они оказались единодушны в признании факта насильственного характера коллективизации и хлебозаготовок и их трагических последствий для деревни. При этом они по-разному понимают мотивы, которыми руководствовался сталинский режим при их проведении, и по-разному относятся к понятию «рукотворный», «организованный» голод115. Например, некоторые из них полагают, что «рукотворный голод» был частью «общей политики государства применительно ко всему крестьянству (шире — к народу в целом), а не только к кулачеству», то есть носил открыто антинародный характер116. Само понятие «рукотворный голод» обосновывается следующим образом: «О том, что голод носил рукотворный характер, а не был связан исключительно с засухой 1932 года, свидетельствуют следующие факты. Государственные заготовки хлеба в стране в 1932 году составили 1181,1 млн. пудов (83 % от уровня заготовок в 1931 году), а в 1933 году выросли до 1444,5 млн пудов. Таким образом, государство располагало запасами, необходимыми для прокорма голодного населения. Вместо этого за 1931—1932 годы было экспортировано около 70 млн пудов зерна»117. Исследователи вкладывают в понятие «рукотворный», «организованный голод» тот смысл, что он наступил в результате деятельности людей, политиков, а не в связи с природными катаклизмами. То есть голод стал прямым результатом политики коллективизации и хлебозаготовок, которую проводили конкретные властные органы под руководством ЦК партии, Советского правительства и лично Сталина118. В то же время вопрос о правомерности данной терминологии остается открытым. Большинство российских историков объясняют мотивы сталинской политики коллективизации и хлебозаготовок потребностями индустриальной модернизации страны, необходимостью срочного решения зерновой проблемы. В то же время вопрос о влиянии на аграрную политику Сталина, в том числе во время голода 1932-1933 гг., международной обстановки не получил еще должного освещения в литературе119.
Некоторые исследователи голод 1932-1933 гг. рассматривют как переломный момент в тысячелетней истории крестьянской России. Организованный в угоду форсированным темпам индустриальной модернизации страны, он «нанес смертельный удар
34

крестьянству», после которого его «возрождение» как класса стало уже вряд ли возможно120. Обратного пути в крестьянскую Россию, с господством мелкого, единоличного, натурально-потребительского хозяйства, уже не было. Традиционное крестьянское общество было разрушено коллективизацией и голодом. Поэтому после событий 1932-1933 гг. это уже была другая страна и «другое» крестьянство121. Такую позицию не разделяют некоторые историки. В частности, И. Е. Зеленин считает, что голод 1932— 1933 гг. коснулся лишь четверти всего сельского населения СССР, сосредоточенного в основных зерновых районах и поэтому не мог иметь столь серьезных последствий. Кроме того, в 1933-1935 гг. сталинское руководство пошло на компромисс с колхозниками и единоличниками, разрешив им развивать личное подсобное хозяйство. Поэтому, по его мнению, «конец крестьянства» так и не наступил в России, и задача его «возрождения» оставалась актуальной в последующие годы, в том числе в период хрущевских реформ122.
На региональном уровне, как видно из опубликованных работ по проблеме коллективизации и голода 1932-1933 гг., воспроизводятся выводы ведущих московских историков. Однако их ценность состоит в конкретизации известных положений на материалах провинциальных архивов. В то же время необходимо констатировать, что региональная историография бедна обобщающими работами на тему коллективизации и голода, содержащими глубокий и всесторонний анализ123.
Еще одним выводом, на наш взгляд, принципиального значения является вывод о совпадении оценок основных событий 1932— 1933 гг. в советской деревне, содержащихся в работах российских и зарубежных исследователей, основанных на солидной источни-ковой базе. Этот факт свидетельствует о плодотворности и целесообразности научного сотрудничества ученых разных стран в области изучения истории России, в том числе голода 1932-1933 гг. как на общероссийском, так и региональном уровне.
В то же время, на наш взгляд, абсолютно неприемлемо истолкование всенародной трагедии 1932-1933 гг. в рамках теорий «геноцида» и «голодомора», а также абсолютизации национального фактора в сталинской аграрной политике. В основе трагедии лежали политические и социально-экономические причины, связанные с осуществлением сталинского варианта индустриальной модернизации СССР. Об этом свидетельствуют многочисленные публикации отечественных и зарубежных исследователей, а также конкретно-исторический материал данной книги.
35

§ 2. Источники и методология исследования
В данной монографии использованы документы четырех центральных и двенадцати местных архивов. Среди них: документы Российского государственного архива экономики (РГАЭ), Государственного архива Российской Федерации (ГАРФ), Российского государственного архива социально-политической истории (РГАСПИ), Центрального архива Федеральной службы безопасности Российской Федерации (ЦА ФСБ РФ), а также региональных архивов Оренбургской, Пензенской, Саратовской, Самарской, Волгоградской областей.
В монографии использованы документы серийных изданий международных проектов по аграрной истории России первой половины XX в., осуществленных под руководством В. П. Данилова: «Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание. 1927-1939» и «Советская деревня глазами ВЧК—ОГПУ— НКВД. 1918-1939».
Особыми источниками стали документы архивов ЗАГС. В работе использованы документы 65 архивов ЗАГС: фонды 5 архивов районных администраций Пензенской области, 8 — Самарской, 8 — Оренбургской, 15 — Волгоградской, 25 — Саратовской областей. Наряду с ними использованы архивы ЗАГС областных администраций Пензенской, Волгоградской, Самарской и Саратовской областей124. Они позволили охарактеризовать динамику смертности и рождаемости в период с 1927 по 1940 гг. в 62 сельских районах Пензенской, Самарской, Оренбургской, Саратовской и Волгоградской областей, входивших в начале 1930-х гг. в состав Нижне-Волжского и Средне-Волжского краев. Данный источник фиксирует демографическую ситуацию в сельской местности, составляющей примерно половину всей бывшей территории Нижне-Волжского и Средне-Волжского краев, пораженной в 1932-1933 гг. голодом. С его помощью удалось определить примерное число жертв голода в деревнях Нижней и Средней Волги, а также части Южного Урала.
Материалы местных архивов ЗАГС представляют собой источник, которому недостаточно внимания уделяют специалисты, занимающиеся аграрной историей, в том числе голодом 1932-1933 гг.125 В советский период это объяснялось тем, что сюжеты из истории деревни, которые данный источник мог бы осветить, в силу существовавших идеологических ограничений не могли быть востребованы для изучения. Речь шла о так называемых белых пятнах советской истории, к числу которых относилась и рассма
36

триваемая тема. Однако если в СССР по объективным причинам данный источник выпал из поля зрения историков, то за рубежом он был замечен. В частности, Конквест, обращаясь к трагедии 1932-1933 гг., сослался на документы ЗАГС, содержащие сведения о зарегистрированных фактах голодной смертности крестьян на Украине в указанные годы126.
В России интерес к этому источнику возник у исследователей в конце 1980-х гг., с началом перестройки в стране. Как показал анализ опубликованной литературы, первые шаги в данном направлении были сделаны местными историками и краеведами. Например, пензенский краевед М. С. Полубояров, используя документы архивов ЗАГС Пензенской области, рассчитал убыль населения Верхнего Посурья и Примокшанья в 1932-1933 гг.127 Появились и другие публикации, в том числе автора настоящей книги128. Использование документов ЗАГС, как правило, носило фрагментарный и иллюстративный характер. Они использовались прежде всего для подтверждения факта голода в том или ином районе страны или населенном пункте. Учитывая, что в нашем исследовании этот источник привлекается для анализа многих аспектов проблемы, представляется целесообразным остановиться на основных его параметрах.
В настоящее время в каждом регионе России действуют органы учета естественного движения населения — отделы ЗАГС районных и областных администраций, в которых имеются соответствующие архивы. В них хранятся документы о естественном движении населения на территории, обслуживаемой данными ЗАГС. Сведения о фактах естественного движения содержатся в специальных книгах ЗАГС. В них собраны акты о смерти, рождении, браках, разводах и другие по конкретным населенным пунктам, как правило, за последние 100 лет. Они содержат сведения о возрасте человека, его социальном положении, месте проживания, времени регистрации акта, учреждении, зарегистрировавшем данный акт и другие. Если речь идет о смерти человека, то указывается ее причина. Акты гражданского состояния выписывались работниками ЗАГС в двух экземплярах. Первый из них оставался в архиве местного ЗАГС, второй отправлялся в вышестоящие областные или краевые органы.
Состояние документальных фондов ЗАГС, как показал анализ изученных архивов, различается по годам и районам. В удовлетворительном состоянии находятся актовые книги за период с 1935 по 1990 г. Как правило, все они в наличии и содержат более полные по
37

сравнению с другими годами сведения о естественном движении населения в конкретных населенных пунктах. Большинство из них составлено в соответствии с принятыми правилами археографической обработки документов.
Иная картина характерна для документов, относящихся к периоду 1920-1935 гг. Их сохранность и содержательная сторона неравноценны по годам. Например, в архивах слабо отражены 1921— 1922 голодные годы. Актовых книг за этот период сохранилось мало. За вторую половину 1920-х годов актовые книги сохранились в достаточном количестве и находятся в удовлетворительном состоянии. Так же как и актовые книги за 1935-1990 гг., они сохранились в архивах большинства существующих ныне населенных пунктов. Однако их археографическая обработка заметно уступает по качеству актовым книгам за 1935-1990 гг. Например, актовые записи в них не всегда расположены по номерам и относящимся к ним населенным пунктам.
Особое место среди документов ЗАГС занимают актовые книги первой половины 1930-х гг. и в первую очередь 1933 г. Поскольку именно они интересуют нас, думается, целесообразно подробнее остановиться на их характеристике. В общей массе документов, хранящихся в исследованных архивах ЗАГС, эти документы в количественном отношении сохранились в меньшей степени по сравнению с другими годами. Для данной группы документов характерна ситуация, когда в архивах за 1933 г. книги записей актов гражданского состояния о рождении, браке и другим актам по конкретным населенным пунктам в наличии, а книг о смерти за этот год нет или они содержат отрывочную информацию. Например, это характерно для архива ЗАГС Новоорского района Оренбургской области, в котором не сохранилось актовых книг о смерти за 1933 г.129 Также в значительной массе книг о смерти за 1933 г., выявленных в архивах, акты о смерти по многим населенным пунктам сохранились частично. Нередко они имеются в наличии лишь за несколько месяцев 1933 г. или за полгода. В этом смысле характерен пример села Дитель Франкского кантона Республики немцев Поволжья. За 1933 г. актовые записи о смерти по этому селу сохранились только до 21 июля130. За остальные месяцы 1933 г. их не имеется.
Еще одной отличительной чертой книг записей актов гражданского состояния за 1930-1934 гг. является то, что в этот период намного хуже, чем в другие годы, проведена их археографическая обработка. Особенно это относится к актовым книгам о смерти.
38

Например, во многих книгах за 1933 г. не пронумерованы страницы, а акты о смерти сгруппированы не по принадлежности к конкретному населенному пункту или сельсовету, а хаотично. Если в предыдущие и последующие годы в актах о смерти указывалась причина смерти и заполнялись все графы, то в 1933 г. распространенным явлением стало отсутствие в них подобных записей. Например, типичными в этом отношении были случаи, когда в актах о смерти за 1933 г. указывались лишь личность умершего и его пол, а другие необходимые сведения (время и причина смерти, врачебное заключение о смерти, социальное положение умершего) не регистрировались. В отличие от последующих лет, в 1933 г. работники местных ЗАГС, видимо, недобросовестно выписывали наряду с первыми вторые экземпляры актов для их направления в вышестоящие органы учета. Об этом свидетельствуют книги записей актов гражданского состояния, хранящиеся в архивах областных отделов ЗАГС. По сравнению с актовыми записями второй половины 1930-х гг. и первыми экземплярами актовых записей, находящихся в районных архивах, вторые экземпляры этих записей в актовых книгах областных архивов ЗАГС за 1930-1934 гг., в особенности за 1933 г., сохранились в меньшем количестве. Подобная ситуация с документами за 1930-1934 гг. характерна для подавляющего большинства исследованных архивов ЗАГС. Необходимо отметить, что документы архивов ЗАГС за 1930-1934 гг., а также и вторую половину тридцатых годов в ряде районов Поволжья вообще не сохранились. Речь идет о части районов Волгоградской области, которые в годы Великой Отечественной войны подверглись оккупации. Документы погибли там при отступлении Красной Армии или во время эвакуации архивов в восточные районы страны. Возможно, были и другие причины.
Таким образом, документы архивов ЗАГС представляют собой массив источников, содержащих ценную информацию о естественном движении сельского населения в рассматриваемый период. Чтобы получить ее, была использована следующая методика.
Территориально архивы ЗАГС выбирались с расчетом, чтобы охватить всю территорию региона в 1932-1933 гг., пораженную голодом. Для восстановления общей картины демографической ситуации в голодающей деревне были исследованы архивы ЗАГС, расположенные в разных географических точках. Границы, в которых осуществлялось выборочное изучение архивов ЗАГС, проходили по бывшим пограничным районам Нижне-Волжского и Средне-Волжского краев, граничащих ныне с территорией Ка
39

захстана, а также районами, не охваченными массовым голодом в 1932-1933 гг. Крайними точками на Севере региона стали Никольский район Пензенской области, Челно-Вершинский район Самарской области, Шарлынский район Оренбургской области, на Юге — Иловлинский район Волгоградской области, на Западе — Тамалинский район Пензенской области, Турковский и Романовский районы Саратовской области, Ново-Аннинский и Суровикинский районы Волгоградской области, на Востоке — Но-воорский и Домбаровский районы Оренбургской области. В пределах обозначенных границ выбор районов для изучения архивов ЗАГС осуществлялся по принципу равномерного охвата всей территории исследуемой области. В связи с этим следует пояснить причины разного количества районов областей, в которых было проведено исследование архивов ЗАГС.
Как уже отмечалось, были изучены документы 5 архивов ЗАГС районных администраций Пензенской области, 8 — Самарской, 15 — Волгоградской, 8 — Оренбургской, 25 — Саратовской. Такая ситуация с разным числом исследованных ЗАГС объясняется тем, что в начале поисковой работы было трудно выбрать оптимальное число архивов для получения наиболее полной картины демографической ситуации в деревне в 1932-1933 гг. Теоретически идеальным было бы полное исследование всех архивов ЗАГС, расположенных в сельских районах Нижней и Средней Волги. Однако такой возможностью мы не располагали. Кроме того, в этом не было необходимости с научной точки зрения. В исторической науке уже был апробирован выборочный метод исследования архивных материалов, который позволяет достаточно глубоко изучить ту или иную научную проблему. Поэтому в нашем случае необходимо было прежде всего определить репрезентативность архивных фондов ЗАГС для исследования, то есть выбрать их оптимальное число. Для этого было решено на примере одной из областей Поволжья, пережившей в 1932-1933 гг. голод, выяснить, в какой степени во время голода демографическая ситуация различалась в отдельных сельских районах этой области. Это давало возможность определить примерное число районов области, исследование которых будет достаточным для получения общей картины характера изменений демографической ситуации во время голода на ее территории.
Такой эксперимент был проведен в Саратовской области, где в 25 районах из 38 существующих были изучены районные отделы архивов ЗАГС. Эксперимент показал, что уровень смертности и
40

рождаемости в сельских районах, входивших в начале 1930-х гг. в состав Нижне-Волжского края и Республики немцев Поволжья, существенно различался не в единичных районах области, а в отдельных ее частях. И мера этих различий могла быть установлена не анализом всей группы районов, составлявших эти части, а анализом нескольких районов или даже одного. То есть выборка могла производиться не по принципу сплошного, а равномерного охвата всей территории исследуемой области. И результаты ненамного бы разошлись с результатами сплошного обследования всех районов. Поэтому в других областях региона пришлось исходить из этого вывода, полученного на материалах Саратовской области. Кроме того, выбор района для изучения документов архива ЗАГС определялся и полученной информацией о положении в нем в 1932-1933 гг. из других источников. Например, если становилось известно из архивных материалов, что какой-то конкретный район особенно пострадал от хлебозаготовок и коллективизации, там в первую очередь исследовался местный архив ЗАГС.
Основываясь на опыте работы в архивах ЗАГС Саратовской области в других областях (Волгоградской, Самарской и Оренбургской), было выбрано вполне репрезентативное количество районов для изучения указанных архивов. Это позволило восстановить наиболее вероятную динамику смертности и рождаемости в сельской местности во время голода. Избранные районы были распределены равномерно по всем географическим и экономическим частям региона. То есть исследованием оказались охвачены основные части Нижней и Средней Волги (Правобережье, Левобережье, лесная, лесостепная, степная зоны).
Основной акцент в ходе работы с документами ЗАГС был сделан на районные архивы, а не на областные потому, что в областных архивах, как уже отмечалось, вторые экземпляры актовых записей в количественном отношении сильно уступали первым, хранящимся в районных архивах ЗАГС. Кроме того, они содержали отрывочные сведения о состоянии смертности и рождаемости в рассматриваемый период. Если бы пришлось ограничиться только их анализом, то тогда бы не удалось получить объективной картины демографической ситуации в поволжской деревне в 1932-1933 гг. В то же время документы областных архивов ЗАГС также использовались при изучении демографической ситуации. Они использовались прежде всего для сопоставления и уточнения полученных в районных архивах сведений о масштабах смертности и рождаемости в голодающих районах, интенсивности голода и гра
41

ницах его распространения. В частности, на основе анализа отрывочных сведений, содержащихся во вторых экземплярах актовых записей, стало возможным уточнить районы Нижней и Средней Волги, где в 1932-1933 гг. наблюдалась смертность крестьян от голода и связанных с ним причин. Но, как уже говорилось, основу для определения размеров демографического потрясения поволжской деревни в 1932-1933 гг. составили первые экземпляры актовых записей районных отделов ЗАГС. В настоящей книге на примере Поволжья с помощью документов архивов ЗАГС показана география голода 1932-1933 гг., его интенсивность, определены примерные людские потери.
Важным источником настоящего исследования стали свидетельства очевидцев. На рубеже 1980-1990-х гг. в России стало набирать силу новое направление в исторической науке — устная история («Ога1 History*). Самыми активными его проводниками стали молодые исследователи. Так, например, на Первой Всесоюзной конференции молодых историков, посвященной проблеме устной истории в СССР, состоявшейся в Кирове 28-29 ноября 1989 г., было заявлено, что «целостная, достоверная история прошлого невозможна без многих устных рассказов — воспоминаний наших соотечественников. Живая коллективная память народа — это национальное богатство, величайшая культурная ценность общества»131.
В 1990-е гг. появилось немало публикаций, посвященных аграрной проблематике, источниковую базу которых частично или полностью составляли материалы устных опросов и социологических обследований. Наиболее ценными из них, на наш взгляд, стали публикации результатов социологического обследования российских деревень, проведенного в рамках российско-британского научного проекта Московской высшей школы социально-экономических наук132.
Не смогли обойти исследователи и одну из ключевых тем аграрной истории России XX в. — коллективизацию и неразрывно связанный с ней голод 1932-1933 гг. На эту тему появилось немало интересных публикаций133. Учитывая данное обстоятельство, а также будучи активными приверженцами «устной истории» в своей исследовательской работе, автор данной книги расширил ее источниковую базу за счет привлечения свидетельств очевидцев. На ее страницах предоставлено слово не только архивным документам, но и живым свидетелям эпохи, крестьянам, непосредственно пережившим голод.
42

В частности, важным источником исследования стали материалы проведенного автором в сельских районах Поволжья и Южного Урала анкетирования и опроса свидетелей голода 1932— 1933 гг. В 80 деревнях и 22 сельских районных центрах Пензенской, Самарской, Оренбургской, Саратовской и Волгоградской областей с помощью специально составленной анкеты и магнитофонной записи были проинтервьюированы 617 очевидцев, переживших в Поволжье голод 1932-1933 гг., записаны их воспоминания134. Запись воспоминаний очевидцев событий 1932-1933 гг. в деревнях Нижней, Средней Волги и Южного Урала была осуществлена в 1987-1990 гг. (см. приложение). Тогда ставилась задача провести социологический опрос населения на всей территории Поволжья, оказавшейся в 1932-1933 гг. пораженной голодом. Однако в полной мере осуществить ее не удалось вследствие огромной территории региона. Тем не менее, несмотря на это обстоятельство, была проведена определенная работа в данном направлении. Удалось охватить обследованием значительное число селений и опросить проживавших там свидетелей голода 1932-1933 гг.
Принципы выбора конкретных районов и населенных пунктов Поволжья для сбора воспоминаний были теми же, что и при выборе районов региона для исследования местных архивов ЗАГС. Основным средством извлечения информации из памяти сотен старожилов поволжских и южноуральских деревень стало анкетирование. Вопросы анкеты, с помощью которых оно проводилось, были составлены на основе изучения проблемы голода в отечественной историографии. Это позволило сформировать в общих чертах представление о том, что такое голод и какие основные параметры его характеризуют. Основываясь на полученных знаниях, в целях создания как можно более полной картины событий 1932-1933 гг. в поволжской деревне вопросы анкеты были составлены таким образом, чтобы выяснить те параметры, которые были характерны для голода в Поволжье в предшествующий период. Это давало возможность установить их наличие или отсутствие в регионе в 1932-1933 гг. и определить, с одной стороны, общие черты голода 1932-1933 гг. с другими голодными годами в истории Поволжья, а с другой — его характерные особенности. При составлении вопросов анкеты было уделено внимание такому аспекту проблемы, как отражение голода 1932-1933 гг. в Поволжье в народном фольклоре (поговорках, пословицах и т. д.), поскольку он является важнейшим источником истории поволжской деревни рассматриваемого периода, «зеркалом» крестьянского менталитета.
43

Анкета «Свидетеля голода 1932-1933 годов в деревне Поволжья» включала в себя три группы вопросов: причины голода, положение голодающего населения, последствия голода. Их содержание было следующим:
— Фамилия, имя, отчество.
— Год рождения.
— Национальность.
— Партийность.
— Назовите населенный пункт, где вы проживали в 1932-1933 гг. (деревня, район, область, край).
— Каково было ваше семейное положение в 1932-1933 гг. (назвать членов семьи, с которыми проживали в указанное время)?
— Каково было ваше и членов вашей семьи социальное положение в 1932-1933 гг. (состояли в колхозе, были единоличниками, работали в совхозе, МТС, сельском Совете, в партийных органах и т. д.)?
— Каковы были погодные условия летом и осенью 1932 г. накануне голода?
— Повторились ли на вашей памяти подобные погодные условия позднее? Если да, то примерно в какие годы?
— Принимались ли какие-либо меры руководством колхоза, сельсоветом, МТС и т. д. по борьбе с засухой в вашей деревне накануне голода? Да или нет? Если да, то какие? Если нет, то почему?
— Достаточным ли был урожай зерновых, собранный крестьянами вашего села накануне голода, чтобы обеспечить их семьи хлебом до следующего урожая и не голодать, или этот урожай полностью или частично погиб вследствие засухи и других причин?
— Весь ли урожай зерновых, выращенный крестьянами вашего села накануне голода, был убран с полей или его убрали не весь по каким-то причинам?
— Каким образом руководство колхоза, совхоза, МТС оплатило вам, членам вашей семьи ваш труд в 1932 г. накануне голода (сколько примерно на человека, или на всю семью, получили зерна и т. д.)?
— Повлияли ли хлебозаготовки или другие государственные поставки сельскохозяйственной продукции 1932 г. на продовольственное положение вашей семьи? Да или нет? Если да, то каким образом? Если нет, то почему?
— Кого вы можете вспомнить из тех, кто руководил хлебозаготовками в вашей деревне в 1932 г., накануне голода (назвать Ф.И.О., должность)?
44

— Какие методы использовали организаторы хлебозаготовок в вашей деревне для изъятия у крестьян хлеба и других сельскохозяйственных продуктов в счет госпоставок?
— Как организаторы хлебозаготовок (руководство колхоза, работники сельсовета, различные уполномоченные) объясняли крестьянам вашей деревни необходимость изъятия у них хлеба?
— Были ли в вашей деревне факты недовольства хлебозаготовками? Да или нет? Если да, то какие? Если нет, то почему?
— Высказывали ли вы, члены вашей семьи, жители вашей деревни недовольство руководству колхоза, работникам сельсовета, различным уполномоченным наступившим в деревне голодом? Да или нет? Если да, то кому конкретно и как они реагировали на это? Если нет, то почему?
— Была ли оказана какая-либо помощь вам, членам вашей семьи во время голода руководством колхоза, сельским Советом, МТС и т. д.? Да или нет? Если да, то какая? Если нет, то почему?
— Болели ли вы, члены вашей семьи во время голода? Да или нет? Если да, то кто именно и чем?
— Была ли в вашей деревне больница в 1932-1933 гг.? Работала ли она во время голода?
— Была ли оказана вам или членам вашей семьи какая-либо помощь во время голода медицинскими работниками (сельскими или районными врачами)? Да или нет? Если да, то какая? Если нет, то почему?
— Делали ли вам, членам вашей семьи прививки от оспы, холеры, тифа, малярии и других болезней накануне и во время голода? Да или нет? Если да, то кому конкретно и от чего? Если нет, то почему?
— Помогало ли руководство колхоза, совхоза и т. д. голодающим детям в вашей деревне, в вашей семье? Да или нет? Если да, то каким образом? Если нет, то почему?
— Чем питались вы и члены вашей семьи во время голода? Из чего и как готовилась пища?
— Была ли у вашей семьи корова, другая живность накануне и во время голода? Да или нет? Если да, то какая? Если нет, то почему?
— Были ли вы, члены вашей семьи на заработках в районе, городе во время голода? Да или нет? Если да, то на каких и помогли ли они вам и вашей семье во время голода? Если нет, то почему?
— Каковы были условия работы в колхозе, совхозе и т. д. во время голода?
45

— Бежали ли вы, члены вашей семьи, соседи из деревни в город, другие районы страны от голода? Да или нет? Если да, то кто именно и куда? Если нет, то почему?
— Ходили ли вы, члены вашей семьи, соседи собирать милостыню во время голода? Да или нет?
— Сколько в вашей семье было человек в 1932-1933 гг.? Все ли пережили голод? Если не все, то кто умер и почему?
— Сколько примерно крестьян проживало в вашей деревне накануне голода?
— Сколько примерно умерло от голода?
— Где и как в вашей деревне хоронили умерших от голода?
— Выписывались ли в сельском Совете справки на умерших от голода?
— Известны ли вам факты людоедства или поедания трупов во время голода в вашей или соседних деревнях? Да или нет?
— Отпевали ли умерших от голода жителей вашей деревни? Да или нет?
— Были ли в вашей деревне случаи воровства продуктов у соседей, из колхозных амбаров и т. п.? Да или нет?
— Был ли голод в 1932-1933 гг. в соседних деревнях? Да или нет? Если да, то в каких конкретно? Если нет, то почему?
— Помните ли вы частушки, пословицы, поговорки, анекдоты о коллективизации и голоде 1932-1933 гг.? Да или нет? Если да, то какие? Если нет, то сочинял ли их народ тогда и знали ли их в вашей деревне?
— Каковы были причины голода 1932-1933 гг. в вашей деревне?
— Нужно ли знать полную правду о голоде 1932-1933 гг. современникам? Да или нет? Если да, то почему? Если нет, то почему?
Дата заполнения анкеты; Подпись
Печать сельского Совета135.
Выбор свидетелей голода осуществляется с таким расчетом, чтобы получить оценку событий 1932-1933 гг. в голодающих деревнях Нижней и Средней Волги от представителей различных социальных групп сельского населения: простых колхозников, руководства колхозов, сельсоветов, единоличников, членов КПСС, занимавших данное социальное положение в 1932-1933 гг.
Результаты проведенного опроса старожилов поволжских и южноуральских деревень позволили уточнить и конкретизировать различные факты из истории событий 1932-1933 гг., выявленные в документах центральных и местных архивов страны.
46

С их помощью появилась возможность в мельчайших деталях и подробностях увидеть реальную картину трагедии 1932-1933 гг. в российской деревне.
В качестве источниковой базы монографии были использованы опубликованные в конце 1920-х — 1930-е гг. ЦСУ СССР, Госпланом СССР и РСФСР статистические сборники, в которых нашли отражение показатели развития основных отраслей сельского хозяйства регионов в рассматриваемый период. К группе архивных материалов примыкают издания центральной и местной периодической печати.
В работе использованы свидетельства западных журналистов, специалистов-аграрников, представителей левого движения, работавших в СССР в 1930-е гг. или посещавших страну с краткими визитами136.
Важным источником, характеризующим позицию сталинского руководства в начале 1930-х гг., были опубликованные в последние годы сборники документов, содержащие официальные документы и переписку личного характера его главных представителей (И. В. Сталина, В. М. Молотова, Л. М. Кагановича). Большой интерес для понимания мотивов политических решений сталинского руководства в 1932-1933 гг. представляют интервью Молотова и Кагановича, данные ими уже в последующие годы писателю Феликсу Чуеву137. Именно они ближе всего стояли к Сталину и принимали самое непосредственное участие в выработке его политического курса, поэтому их мнение позволяет лучше понять истинные мотивы сталинских действий в 1932—1933 гг.
В монографии также используются воспоминания очевидцев голода из числа советских эмигрантов, оказавшихся в Канаде и США после окончания Второй мировой войны138.
Практически ни один сюжет в изучении голода не бесспорен и не политизирован, в том числе само понятие «голод». В российской историографии данный феномен, на наш взгляд, получил наиболее точное осмысление в работах П. А. Сорокина, который выявил формы голода и рассмотрел его влияние на поведение людей и социальную организацию139. П. А. Сорокин дал собственную типологию голода, определив его качественную и количественную стороны. Так, он считает, что нехватка в пище необходимых для жизнедеятельности человека веществ вызывает качественное голодание, а недостаточное поступление пищи в организм — количественное голодание. Количественная сторона пищи, по мнению ученого, измеряется ее калорийностью, а качественная — наличи
47

ем в ней белков, жиров, углеводов, витаминов. П. А. Сорокин качественно-количественное голодание определяет как состояние хронического недоедания, белкового и витаминного голодания. Основываясь на данной типологии голода, российские ученые ввели в научный оборот такие понятия, как «голодовка» и «латентный голод». «Голодовка» трактуется как «локальное проявление абсолютного голода или относительного количественного голодания». Под «латентным голодом» подразумевается хроническое недоедание140.
Важное значение для исследователей голода, в том числе 1932-1933 гг. в советской деревне, имеют идеи видного российского историка В. Т. Пашуто, высказанные им в докладе на Пятом межреспубликанском симпозиуме по аграрной истории141. Пашуто отметил, что проблема голода лежит в сфере контактов естественных и общественных наук. Это положение и другая его идея — о необходимости выяснения степени влияния естественно-географических условий на сельское хозяйство накануне и в период голодных лет — нацеливают исследователей на всесторонний анализ погодных условий, географической среды и производительных сил деревни.
В западной литературе наиболее часто цитируемое определение голода принадлежит Амартья Сену. Он проводит резкое разграничение между постоянным голоданием и «сильными вспышками голода». В последнем случае он определяет голод следующим образом: «Чрезвычайная и длительная нехватка продуктов, приводящая к повсеместному и постоянному голоду, сопровождающемуся потерей веса тела и истощением и увеличением уровня смертности от голодания или болезней, возникших в результате ослабленного состояния населения»142. Выделение Амартья Сеном в качестве главной характеристики голода смертности населения оспаривается рядом ученых, разделяющих разные политические взгляды143.
Так, например, Александр де Вааль выступает против того, чтобы связывать голод только с резко увеличивающимся уровнем смертности. Он считает, что это слишком «прямолинейная позиция», обусловленная «западным» видением проблемы в «позитивистском» ракурсе. По его мнению, голод — более сложное понятие, определяемое конкретно-исторической ситуацией, и должно включать в себя такие явления, как нищета, социальный упадок, а не только голодную смертность как главный критерий голода144.
Такая позиция также оказалась недостаточно убедительной, по мнению некоторых исследователей. В частности, Эндрю Нэтсиос
48

обвинил Александра де Вааля в слишком «упрощенном», на его взгляд, подходе к данному вопросу. Он подверг критике стремление де Вааля стереть различие между настоящим голодом и «обычным недоеданием»145. Причем подобная позиция основывалась на личном опыте Эндрю Нэтсиоса в период его работы на посту вице-президента «World Vision». Находясь на этом посту, он занимался ситуацией в Северной Корее, где факт голода в конце XX в. требовалось доказать международным благотворительным организациям. Он считал, что средства этих организаций следует направлять на поддержку стран, действительно оказавшихся в катастрофическом положении, а не тратить их на «бедняков, которые всегда с нами»146.
Еще одним критиком определения Амартья Сена является Амрита Рангасами. В ее собственном определении голод — это «процесс, во время которого давление или сила (экономическая, военная, политическая, социальная, психологическая) влияет на общество-жертву, постепенно усиливаясь до тех пор, пока пораженные им не лишаются всего, что имеют, включая способность работать». Амрита Рангасами выделяет три основных периода протекания голода в нарастающей прогрессии: нехватка продуктов, когда у людей еще теплится надежда «вернуться к своей привычной бедности»; голодание, когда угроза смерти возникает реально и предпринимаются различные уловки, чтобы избежать ее; стадия заболевания, характеризующаяся «потерей всего, что есть у жертвы, включая способность работать»147. Данный подход Рангасами к понятию «голод» получил поддержку в научной литературе, в том числе среди наиболее авторитетных в этой области ученых148, а также автора данной монографии.
События 1932-1933 гг. в советской деревне соответствуют всем критериям понятия «голод», существующим в науке, включая перечисленные выше примеры149. Поэтому данная тема и оказалась в центре внимания настоящего исследования.
В чем особенность авторского подхода к заявленной проблеме? Прежде всего она состоит в попытке рассмотреть ее не только в узких рамках событий 1932-1933 гг. в зерновых районах СССР, но и в контексте всемирной истории голодных бедствий. Предпринята попытка проанализировать влияние геополитических интересов на выбор сталинским руководством модели политического поведения в условиях кризиса начала 1930-х гг., сравнить его с политикой доимпериалистических, империалистических и постсоциалистических режимов в период голода на подвластных им территориях. Кроме того, в монографии поднимается вопрос
49

об альтернативах сталинскому решению проблемы голода 1932-1933 гг. в СССР. Причем задача состояла не в том, чтобы оправдать или обвинить сталинский режим, а в том, чтобы разобраться, насколько адекватно ситуации действовал он.
В монографии осуществлена попытка сравнительного анализа советского голода 1932-1933 гг. с голодными бедствиями в других странах. Она правомерна, поскольку «стереотип российской исключительности» (так же, как и немецкой, африканской и т. д.) довлеет над российскими исследователями и не дает им выйти за его рамки, что не всегда способствует объективному осмыслению исследуемых проблем.
Предлагаемый в монографии сравнительный анализ допустим, поскольку он дает возможность поставить вопрос об альтернативах сталинской политики в период голодного кризиса. В этой связи утверждение Марка Таугера о том, что Советское правительство сделало все возможное, чтобы облегчить голод, возникший вследствие низкого урожая 1932 г., может быть проанализировано в более широком контексте150.
Еще одна особенность предложенного подхода к проблеме состоит в том, что она рассматривается в рамках социальной истории, где центральной фигурой является человек. В настоящей книге — это крестьянин и казак Поволжья, Дона и Кубани. Как они воспринимали события? Что двигало ими, когда они шли на «игру в итальянку» с Советским правительством? Что думали они о своей судьбе и власти, зажатые в тисках голода, запертые в своих деревнях сталинским режимом в 1933 г.? Эти и другие вопросы нуждаются в ответах. Поэтому в монографии представлена крестьянская точка зрения, которая не всегда совпадает с оценками ученых, но которая, по нашему глубокому убеждению, имеет право на существование и не может не учитываться.
Предлагаемое издание основано не только на архивных источниках, но и, как уже отмечалось, на материалах «устной истории». В этой связи хотелось бы заострить внимание на одном важном аспекте. Ряд западных историков (например, Р. Конквест) справедливо критикуют коллеги за их чрезмерную увлеченность данным видом источников. И следует напомнить об излишней эмоциональности свидетельств очевидцев, особенно в вопросе об ответственности власти за наступление голода. Но переживших трагедию людей можно понять. Можно понять и политиков, использующих историю ради своих конъюнктурных интересов, в том числе голод (ирландский, советский и т. д.). Однако для спе-
50

циалистов, поставивших перед собой задачу добиться истины, такая позиция неприемлема. Они должны критически воспринимать содержащуюся в воспоминаниях очевидцев информацию, проверять ее по другим источникам151. Нами не отрицается ценность свидетельств очевидцев, особенно в нравственном отношении. Следует с огромным уважением относиться к людям, пережившим ужас 1932-1933 гг.. Но с научной точки зрения возможности данного источника в плане получения взвешенной и объективной оценки основных событий 1932-1933 гг. в советской деревне все же ограниченны. Поэтому в данной книге свидетельства очевидцев являются важным источником, но не единственным в своем роде. Они использованы в комплексе с другими, не менее значимыми. В то же время главное его предназначение — высветить крестьянскую позицию, в дополнение с архивными материалами сделать ее более достоверной. Благодаря ему можно лучше услышать и понять голос крестьян из далекого 1933 г.
В данной монографии проблема голода 1932-1933 гг. рассматривается в региональном разрезе, прежде всего на материалах Поволжья, Дона и Кубани — крупнейших аграрных районов России. В центре внимания оказались огромные многонациональные регионы, в начале 1930-х гг. территориально объединенные границами Северо-Кавказского, Нижне-Волжского и Средне-Волжского краев. В настоящее время бывшие районы Северо-Кавказского края входят в состав Ростовской области, Краснодарского и Ставропольского краев, республик Дагестан, Адыгея, Чечня, Ингушетия, Карачаево-Черкесия, Северная Осетия, Кабардино-Балкария. В Поволжье территория бывших Нижне-Волжского и Средне-Волжского краев разделена между Пензенской, Самарской, Саратовской, Ульяновской, Волгоградской, Оренбургской, Астраханской областями, республиками Мордовия и Калмыкия152. Это огромная территория, превосходящая по площади территории крупнейших европейских государств. Данный район многонационален. Русские, мордва, татары, ингуши и другие народы проживали тогда и проживают в настоящее время в указанных регионах России. В то же время в настоящей работе делается акцент на русское население Поволжья, Дона и Кубани, поскольку именно оно исторически оказалось связано с зерновым хозяйством и стало поэтому первоочередным объектом сталинской насильственной коллективизации. В отдельных случаях в монографии приводится материал и по другим регионам России, а также и по Украине в рамках сравнительно-исторического анализа.

Глава 2
1930-1931 годы: ПРЕДПОСЫЛКИ ОБЩЕКРЕСТЬЯНСКОЙ ТРАГЕДИИ
§ 1. Голод в истории дореволюционной России и менталитете российского крестьянства
Голод — социальное бедствие, сопутствующее человечеству на протяжении всей его истории. Он проявляется в двух формах: явной (абсолютный голод) и скрытой (относительный голод: недоедание, отсутствие жизненно важных компонентов в рационе питания). Подлинной трагедией для государств, в том числе России, всегда был явный, абсолютный голод. Он поражал как отдельные местности, так и обширные районы страны, сопровождался массовой смертностью населения на почве голода, всеми присущими ему ужасами (людоедством и т. п.). Именно в этом смысле, как социальное бедствие, и следует понимать голод в истории дореволюционной России.
Всего за период XI-XX вв. на Европейской части России зафиксировано свыше 350 голодных лет, наиболее сильные голодовки отмечены в 1024, 1070, 1126-1128, 1214-1215, 1230-1231, 1279, 1420-1422,1601-1603,1732-1734,1785-1789,1833-1834,1873-1874, 1891-1892,1896-1898,1901-1902,1906-1907,1911-1912,1921-1922, 1924-1925,1932-1933,1946-1947 гг.1
Голод в России как социальное бедствие возникал в результате действия комплекса причин. Первую их группу составляли причины естественно-географического характера, связанные с воздействием непреодолимых сил природы (засуха, наводнение и т. п.), влекущие за собой невозможность сельскохозяйственного производства продуктов питания. К этой же группе причин относились военные нашествия внешних врагов, лишавшие население запасов продовольствия и возможностей его производства. Дру
52

гую группу причин определяли явления общественно-экономического и политического порядка (социальное устройство общества, формы личной или общественной зависимости, политика государственной власти и т. п.). Соотношение причин естественно-географического и общественно-политического характера не было равнозначным в различные исторические эпохи; существовали принципиальные различия в причинах и масштабах голода до и после начала в России индустриальной модернизации, до второй половины XIX в. Голодовки периода раннего и позднего Средневековья всегда были результатом природных катаклизмов (засух, града, нашествия саранчи и пр.) и войн и лишь в незначительной мере определялись политикой власти, как правило, действовавшей недостаточно эффективно в момент ликвидации их последствий.
Первое летописное известие о голоде, в Суздальской земле, относится к 1024 г. «Повесть временных лет» сообщает, что народ умирал и волновался, возбуждаемый волхвами и кудесниками, которые утверждали, что в голоде повинны старухи и чадь, сделавшиеся поэтому жертвами суеверия; реальной причиной голода был неурожай вследствие засухи: голод не закончился, пока из Булгарии не привезли хлеб. Другой случай голода относится к 1070 г. — в Ростовской земле. Здесь также его виновниками были объявлены волхвы. До начала XVII столетия на каждый век приходилось по 8 неурожаев, которые повторялись примерно через 13 лет; жестоких же голодов, характеризовавшихся массовой смертностью, по данным А. В. Романовича-Славатинского, за это время было 15. Особенно выделялись: новгородский голод 1214-1215 гг., о котором летописец сказал, что «такого голода никогда не бывало», 1230-1231, 1279 и 1570 г., когда «бысть глад во всю русскую землю, и много людей помроша». Наиболее трагичным по своим масштабам и последствиям был голод 1601-1603 гг. при Борисе Годунове. По свидетельствам современников, такого голода не помнили ни деды, ни прадеды. Люди уподоблялись голодным зверям и пожирали друг друга. По всей России от голода умерло около 500 тыс. человек. Голода повторились и в 1605, и 1608 г. При царе Михаиле Федоровиче сильные голода были в 1630 и 1636 г. Из множества неурожаев, которыми изобиловало царствование Алексея Михайловича, особенно заметен голод 1650 г., вызвавший бунт в Пскове, когда голодный народ жег помещичьи усадьбы, убивая их владельцев. XVIII век не избавил Россию от голодных бедствий2.
53

Довольно часто голода бывали при Петре I, особенно сильные в 1716 и 1722 гг. Из 34 неурожаев XVIII в. не менее семи пришлось на время царствования Екатерины И. Наиболее известным тогда был голод 1781 г., охвативший 16 губерний. В XIX в. специалист по изучению неурожаев в России, священник Словцов, только до 1854 г. установил 34 неурожайных года. Из них некоторые приводили к сильным голодовкам, особенно в 1833-1834 гг. В эти годы неурожай поразил территорию страны от Карпатских гор до Кавказа. В его эпицентре оказались земли Войска Донского, Юг Украины и России, Воронежская, Тамбовская, Саратовская губернии. В меньших размерах неурожай наблюдался в центральных губерниях и Белоруссии. В общей сложности голодало более 14 млн человек. В пятидесятые годы неурожайными стали 1850 г. и особенно 1859 г., поразивший голодом 26 губерний. В 1860-1870-е гг. выделились по неурожаю 1867-1868 гг., но особенно памятным был «Самарский голод» 1873 г.3
Вторая половина XIX — начало XX в., период активного проведения политики индустриальной модернизации, которая осуществлялась за счет мобилизации внутренних ресурсов страны, прежде всего сельского хозяйства, ознаменовался небывалыми ранее голодовками. Причем эпицентр голода (традиционно северные и северо-западные губернии России) переместился на юго-восток и восток, захватив начиная с 1890-х гг. и черноземный центр; голодовки поразили районы зернового производства. По сравнению с предшествующим периодом большинство из них носило масштабный общероссийский характер и сопровождалось массовой голодной смертностью населения. Несмотря на то что сельское хозяйство России за пореформенный период достигло несомненных успехов (почти на 1/2 увеличились посевы основных зерновых хлебов, валовые сборы выросли к 1913 г., по сравнению с 1880-1890 гг., в 1,9 раза — с 2,24 до 4,26 млрд пудов, почти на 1/3 повысилась товарность зернового производства, ежегодно экспортировалось от 13 до 18 % собранного урожая зерна), положение основной массы крестьянства, проживавшей как раз в зонах товарного зернового производства, существенно не изменилось. По оценке специалистов, в Европейской России в конце XIX в. больше половины всех крестьянских хозяйств своей земледельческой деятельностью не могли заработать необходимых средств пропитания. В урожайные годы большинство крестьянских семей лишь сводило концы с концами. Вовлечение крестьянских хозяйств в рыночные отношения происходило под давлением обстоятельств: необ
54

ходимости выплаты налогов, выкупных и арендных платежей за землю, погашения банковских кредитов. Чтобы заплатить налоги и всевозможные обязательные платежи, крестьяне были вынуждены продавать хлеб в ущерб своим собственным интересам. Массовый голод наступал из-за того, что у подавляющего большинства крестьянских хозяйств не оставалось никаких запасов зерна4.
Типичен в данном случае голод 1891-1892 гг. — первый в истории России общероссийский масштабный голод, получивший у современников название «Царь-голод». Он поразил 29 из 97 губерний Российской империи, основные зернопроизводящие районы черноземного центра, с населением 35 млн чел. (до него голода носили локальный характер и не имели столь трагических последствий, за исключением голода 1601-1603 гг.)5. Одним из основных факторов его возникновения была экономическая политика правительства. С целью накопления золотого запаса и укрепления национальной валюты (рубля) министром финансов И. А. Выш-неградским были увеличены налоги (прямые и косвенные) на крестьян и приняты меры по стимулированию хлебного экспорта, для наращивания которого в 1880-1890-е гг. в Европейской России создавалась железнодорожная сеть и одновременно осуществлялось государственное регулирование железнодорожных тарифов (вводились поощрительные тарифы для хлебных перевозок). Активизации хлебного экспорта способствовал повышенный спрос на зерно в Европе вследствие неурожаев (экспорт хлеба в 1887-1891 гг. составил 441,8 млн пудов, что было в 2,2 раза выше, чем в 1881 г.). Налоговая политика и потребности хлебного экспорта создали ситуацию, при которой из основных зернопроизводящих районов вывозились не только излишки хлеба, но и хлеб, необходимый для внутреннего потребления. Товаропроизводители стремились выбросить на рынок как можно больше хлеба: одни (крупные помещичьи хозяйства) — для получения прибыли, другие, составляющие большинство (крестьянские хозяйства), — чтобы выплатить налоги и расплатиться с многочисленными долгами (на 1 января 1892 г. недоимки крестьян 18 неурожайных губерний по государственному поземельному налогу и выкупным платежам составили около 62 млн руб.). В результате основная масса крестьянских хозяйств осталась без страховых запасов в условиях засухи 1891 г. Недород зерновых хлебов в эпицентрах засухи оказался повсеместным; не уродились также овощные культуры. Например, в Воронежской губернии в 1891 г. недобор хлебов на душу населения составил 3/i обычного сбора. Ситуация усугубилась
55

действиями перекупщиков и хлеботорговцев: зная о планах правительства ограничить и даже запретить экспорт хлеба, они стремились как можно скорее вывезти все накопленные запасы за границу (в 1892 г. экспортировано 172 млн пудов). Жертвами голода 1891-1892 гг. стали от 400 до 600 тыс. человек6.
В начале XX в. неурожайными, голодными годами были 1901-1902,1906-1907,1911-1912 гг. Особенно заметным был голод 1911— 1912 гг. Он возник как следствие гибели урожая на огромной территории в результате сильнейшей засухи при отсутствии страховых запасов зерна, которое на протяжении предшествующих лет уходило на рынок. В эпицентре неурожая оказалось 26 губерний, из них полному неурожаю подверглись 20 губерний и областей юго-востока Европейской России и Западной Сибири7.
Государство стремилось противодействовать угрозе голода и его последствиям различными мерами. В истории России наступление голода всегда было тяжелейшим потрясением прежде всего для крестьянства. Массовая смертность крестьян от голода и вызванных им болезней, гибель скота подрывали сельскохозяйственное производство, нередко приводили к опустошению целых районов. Поэтому главные усилия государства по борьбе с голодом были направлены на облегчение положения голодающего крестьянства. В эпоху крепостного права забота о поддержке крестьян возлагалась государством на помещиков: от них требовалась благотворительная помощь, они должны были следить за созданием силами крестьян так называемых сельских запасных магазинов, где хранился запас зерна на случай недорода. Боярский приговор 1606 г., подтвержденный статьями 41 и 42 Уложения 1649 г. и Указом Алексея Михайловича 1663 г., обязывал господ кормить своих холопов под угрозой дарования последним свободы8. Однако на практике во время голода крестьяне, как правило, оказывались предоставлены самим себе, и случаи благотворительной помощи были редкими (не случайно князь М. М. Щербатов во время голода 1787 г. советовал награждать орденами тех лиц, которые будут жертвовать хлеб для голодающих). После отмены крепостного права обязанности помещиков опекать своих крепостных в неурожайные годы отпали; устройство и содержание сельских запасных магазинов было отнесено к числу обязательных мирских повинностей, а назначение ссуд из этих магазинов предоставлено сельским сходам с разрешения местного начальства9.
Государство также пыталось предпринимать меры, способные если не предотвратить голод, то хотя бы ослабить его воздействие
56

и преодолеть последствия. Предметом особого внимания власти продовольственное дело стало при Петре I. Указом царя от 16 февраля 1723 г. на случай голода устанавливалась реквизиция — «опись у зажиточных лишнего хлеба, для раздачи неимущим в займы под расписки». Другим указом Петра I от 20 января 1724 г. повелевалось учредить казенные хлебные магазины в Петербурге, Риге, по Днепру, Дону, в Смоленске и Астрахани. Однако этот указ не был исполнен10. Мысль Петра о запасных хлебных магазинах возродилась при Елизавете Петровне и получила практическое осуществление при Екатерине II, повелевшей указом от 20 августа 1762 г. «завести магазины во всех городах, дабы цена хлеба в моих руках была». Хлебные магазины в городах должны были иметь годовой запас хлеба11.
В первой половине XIX в. деятельность всех органов власти в условиях голода стала регламентироваться законом. Была законодательно упорядочена уже сложившаяся практика борьбы с последствиями неурожаев. С этой целью были приняты специальные Продовольственные уставы (1822, 1834, 1836). На основании Устава от 14 апреля 1822 г. в 40 губерниях создавались запасные сельские хлебные магазины, а в 12 собирались денежные капиталы для оказания помощи голодающим12. Голод 1833-1834 гг. выявил недостатки Устава 1822 г.: определенные им запасы — хлебные и денежные — оказались далеко не соответствующими потребностям неурожайных районов. 5 июля 1834 г. принимается новый Продовольственный устав, по которому предусматривалось создание запасных хлебных магазинов и денежных капиталов во всех губерниях13. Вопросами продовольствия в губерниях должны были заниматься специальные комиссии продовольствия, подконтрольные губернатору. Данную систему подтверждал и Устав 1836 г. В пореформенной России к делу борьбы с голодом оказались привлечены земства, в компетенцию которых входил сбор средств для оказания помощи голодающим, а также закупка семян для организации посевной в недородных районах.
Наряду с вышеназванными одним из средств борьбы с голодом была организация общественных работ (впервые использовано Борисом Годуновым: колокольня Ивана Великого в Москве сооружена руками голодающих в 1601-1602 гг.; во время голода 1839-1840 гг. правительство также прибегло к организации общественных работ на строительстве «броварского шоссе». Помощь голодающим рассматривалась как моральный долг правящего класса. Так, в голодные 1867-1868 гг. был учрежден Особый комитет для
57

No comments:

Post a Comment