он вполне объективно мог оценить урожайность пшеницы в тех районах, где ему удалось побывать. В этом ему помогало и хорошее знание русского языка. Кэрнс мог сравнить ситуацию с 1930 г., поскольку тогда он также наблюдал выращенный урожай18.
В 1932 г. большую часть созревавших хлебов Кэрнс увидел через окна поезда, в которые он непрерывно смотрел, пока имелась такая возможность во время его путешествия по стране. Кроме того, он совершил автомобильные поездки из нескольких городов в деревни, расположенные неподалеку от образцовых колхозов, которые ему специально показывали. Он активно использовал свои знания русского языка, беседуя с людьми или слушая их разговоры. Нередко он рано поутру уходил без сопровождения советских чиновников, чтобы повращаться среди крестьян и рабочих на городских рынках19. Так вот, в итоговом отчете, написанном в августе 1932 г., Кэрнс акцентировал внимание на многих факторах, но ни один из них не имел отношения к погоде. Более того, он указал на проходившие дожди и не привел никаких сведений о природных катаклизмах типа засух, наводнений и т. д.20
Оценивая значение погодных условий в 1932 г., следует напомнить, что плохие урожаи необязательно связаны с погодой. Их размеры могут определять и другими факторы, в том числе политические, например прямые военные действия (Греция, 1941), вражеская блокада (Индия, 1943) и т. д. Кэрнс отмечал, что, хотя зерновые хлеба вокруг Киева и Днепропетровска были довольно бедными, цвет пшеницы говорил о том, что она вовремя получила необходимое количество осадков. В Днепропетровске он заметил прекрасную пшеницу там, где земля была хорошо обработана21.
Известно, что расположенные рядом земли при одинаковых погодных условиях, но разной обработке посевов дают урожаи, резко отличающиеся друг от друга по качеству. Аналогичную ситуацию наблюдал Кэрнс на Кубани в 1932 г.. В пятидесяти километрах от станицы Кавказская располагалась совместная немецко-российская семеноводческая кампания, созданная на условиях концессии в середине 1920-х гг., известная как «Друсаг». Ею управляли немецкие специалисты, которые нанимали на работу местных крестьян и переселенцев, в том числе бывших кулаков, занимавших должности бригадиров. Кэрнс имел возможность сравнить посевы пшеницы «Друсага» и расположенные рядом с кампанией посевы пшеницы соседнего совхоза. Контраст был разителен, поскольку поля располагались по разные стороны дороги. На стороне «Друсага», по словам Кэрнса, было «великолепное поле пшеницы».
99
Издали казалось, что оно даст урожай не менее 20 ц с гектара. Совершенно иная картина открывалась по другую сторону. Там простиралось красивое поле чертополоха вперемежку с пшеничными колосьями, способное дать урожай в пределах 1-2 ц22. В Саратове на экспериментальной станции Института зерна урожай пшеницы в 1932 г. в среднем составил 15 ц с гектара, в то время как самое лучшее хозяйство во всем Поволжье дало в этом году урожайность 6 ц с гектара23.
Однако идеальной погода никогда не была для всех районов Дона, Кубани или Поволжья. Даже в благоприятные годы хотя бы одна какая-то часть регионов страдала от несвоевременных дождей или продолжительной засухи24.
В 1932 г. на Северном Кавказе были отдельные районы, пострадавшие от одного или действовавших в комплексе нескольких природных бедствий: суровый ноябрьский мороз (Сальск, 1931), летняя засуха в нескольких районах Кубани, 10-20 дней непрерывного дождя в период уборки урожая (Морозовск, Вешенская, Сальск)25. В то же время на снижение урожайности зерновых хлебов в 1932 г. оказали влияние не столько данные климатические факторы, сколько иные, о которых пойдет речь дальше. Например, в упомянутом Вешенском районе, несмотря на дожди, непрерывно шедшие три недели, в 1932 г. было собрано 57 тыс. тонн зерна, почти столько же, сколько в 1931 г.26 На Украине, за исключением жарких сухих ветров на юге центральной части, погода в 1932 г. была в основном благоприятной для урожая зерновых культур27.
Особое значение для урожая зерновых хлебов имеет погода в Поволжье. До начала 1930-х гг. наступление голода в регионе всегда обусловливалось засухой и недородом. И это неудивительно. Засуха в Поволжье — явление обычное. В естественно-историческом отношении значительная часть Нижней и Средней Волги характеризуется резкой континентальностью климата, малым количеством выпадающих осадков, высокой температурой летом. Большая часть территории Поволжья располагается в центре засушливой области и часто подвержена засухам, резкому снижению, а иногда и полному уничтожению урожая. Засухи и недороды нередко обусловливали наступление массового голода в поволжских деревнях.
По принятой в климатологии и метеорологии классификации, засухи подразделяются на три вида: очень сильная, сильная и средняя засуха. Сильная и средняя засухи вызывают частичный недород. Засухи в Поволжье 1890-1891,1921 г., приводившие к гибели урожая и массовому голоду, относились к числу очень силь
100
ных засух. В 1931—1933 гг. специалистами-метеорологами установлена следующая характеристика погоды в весенне-летний период, определяющий созревание сельскохозяйственных культур. 1931 г. — средняя засуха в районе городов Саратова и Сталинграда, сильная — в районе г. Безенчука. В 1932 г. — засухи нет. По мнению специалистов, этот год можно охарактеризовать, как «благоприятный для урожая всех полевых культур». 1933 г. — очень сильная засуха в районе г. Безенчука, в остальных районах Нижней и Средней Волги погода нормальная28.
Известными российскими исследователями засух В. Ф. Ко-зельцевой и Д. А. Педью по 40 метеостанциям, расположенным в Европейской части страны, в том числе и в рассматриваемых регионах, был рассчитан индекс засушливости, характеризующий интенсивность атмосферной засушливости за май — август 1900-1979 гг. Было установлено, что в 1931 г. индекс атмосферной засушливости в районе городов Саратова, Оренбурга, Астрахани был значительно слабее, чем в 1921,1924 гг. В 1932 г. индекс атмосферной засушливости не показывал засухи в Поволжье, на Дону и Кубани. На несильную по интенсивности засуху индекс засушливости указал в 1933 г. в районе г. Оренбурга29.
В бывшем Всесоюзном научно-исследовательском институте сельскохозяйственной метеорологии по методике, разработанной доктором физико-математических наук О. Д. Сиротенко, сотрудницей института В. Н. Павловой с помощью математического моделирования была определена урожайность одной из основных зерновых культур Поволжья — яровой пшеницы за период с 1890 по 1990 г. исходя из агроклиматических условий данных лет30. Гипотетически был определен средний уровень урожайности яровой пшеницы за 100 лет и ее отклонения от этого уровня за каждый из данных 100 лет31.
Было установлено, что в 1931 г. на территории Нижне-Волжского и Средне-Волжского краев должно было произойти существенное снижение урожайности яровой пшеницы вследствие засухи. В частности, в сельской местности современной Волгоградской области урожайность яровой пшеницы должна была понизиться на 20 % по сравнению со средней урожайностью за период с 1890 по 1990 г., Саратовской области — на 30 %, Самарской — на 50, Оренбургской — на 40, Ульяновской — на 30 %. В 1932 г. ситуация уже складывалась по-другому. Гипотетически урожайность яровой пшеницы должна была равняться средней за 100 лет в сельских районах современных Волгоградской и Ульяновской областей, незначительно снизиться в современных районах Сара
101
товской (на 30 %) и Самарской (на 10 %) областей и более серьезно упасть в Оренбургской области (на 40 %). В 1933 г. в Волгоградской области она должна была увеличиться по сравнению со средней урожайностью за 100 лет на 60 %, в Саратовской — на 10 %. В то же время в Самарской и Оренбургской областях урожайность яровой пшеницы в 1933 г. понизилась бы соответственно на 40 %32.
Для того чтобы представить реальное влияние погоды на урожайность в 1931-1933 гг., мы сравнили ее с 1921 г., во время которого наблюдалась засуха, действительно погубившая урожай (см. таблицу).
Таблица
Гипотетическое отклонение урожайности яровой пшеницы в Средне-Волжском и Нижне-Волжском краях в 1931-1933 гг. от ее средней нормы за период с 1890 по 1990 г. (в процентах)
Современные области бывших НВК и СВК
Годы
Отклонения урожайности яровой пшеницы от нормы
Волгоградская
1921
-60
1931
-20
1932
100
1933
+ 60
Саратовская
1921
-90
1931
-30
1932
-30
1933
+ 10
Самарская
1921
-90
1931
-50
1932
-10
1933
-52
Оренбургская
1921
-90
1931
-40
1932
-40
1933
-42
Ульяновская
1921
-80
1931
-30
1932
100
1933
-40
* Источник: Кондрашин В. В. Голод 1932-1933 годов в деревне Поволжья. М, 1991. С. 51.
102
Из таблицы видно, что урожайность яровой пшеницы в 1931— 1931 гг. в Поволжье и на Южном Урале хотя и должна была снизиться по сравнению со средней за 100 лет (за исключением 1932 г.), особенно в 1931 г. и в 1933 г. в Самарской и Оренбургской областях, но все же это снижение не могло идти ни в какое сравнение с 1921 г., породившем «Царь-голод».
В ходе социологического обследования деревень Поволжья и Южного Урала старожилам был задан вопрос, касающийся влияния погодных условий на наступление голода. В составленной анкете он звучал следующим образом: «Достаточным ли был урожай зерновых, собранный крестьянами вашего села накануне голода, чтобы обеспечить их семьи хлебом до следующего урожая, или этот урожай полностью или частично погиб вследствие засухи?» Из 617 опрошенных человек уверенно ответить смогли 293 человека. Из них 206 ответили утвердительно и 87 — отрицательно. То есть из числа сумевших дать ответ на указанный вопрос преобладающее большинство свидетелей событий 1932-1933 гг. в Ниж-не-Волжском и Средне-Волжском краях (70,2 %) не признали влияния погодных условий на наступление голода. В то же время почти 30 % заняли иную позицию. Но здесь следует оговориться, что и эти 30 % не отрицали негативных последствий хлебозаготовок для судеб крестьянства и подчеркивали, что хлеб вывезли из деревни, несмотря на засуху33. Таким образом, очевидцы рассматриваемых событий подтвердили данные других источников о характере погодных условий в Поволжье в 1932 г.
В целом можно заключить, что в 1931—1933 гг. погода в Поволжье была не совсем благоприятной для сельского хозяйства. Однако при сохранении существовавшего уровня агротехники она не могла вызвать в регионе массового недорода, подобного 1890-1891, 1921, 1946 г. Как таковая засуха не могла стать причиной страшного «голодомора 1933 г.», цоскольку в 1932 г. большая часть территории Нижней и Средней Волги вообще не была поражена ею. Еще более благоприятной была погода на Дону и Кубани. О том, что все было именно так, свидетельствует шифротелеграм-ма Л. М. Кагановича И. В. Сталину от 4 июля 1932 г., где приводится текст сообщения заместителя наркома земледелия А. М. Мар-кевича о видах на урожай в СССР по данным на 20 июня 1932 г. Эти виды Маркевич определял как «среднее» состояние. Он считал, что ожидаемый сбор с гектара по Союзу составит 46 пудов против фактической урожайности с гектара прошлого года 41 пуд. В целом, по его мнению, валовой сбор урожая зерновых должен
103
быть на 380 млн пудов выше фактического сбора 1931 г. Маркевич привел следующие виды на урожай по отдельным краям и областям: Московская область, Башкирская АССР, Средне-Волжский край, ЦЧО — «выше среднего», по всем прочим краям и областям — «среднее»34.
Таким образом, причины голода следует искать не в «воле Божьей», а в «руке человеческой». И если быть точнее: в «руководящей и направляющей руке» существовавшего в России политического режима. Впервые в истории России голод не был обусловлен естественными причинами. Данный фактор не играл существенной роли. В 1932 г. в зерновых районах страны не было засухи, аналогичной по своей интенсивности и границам распространения засухам XIX — первой половины XX в., приводившим к повсеместной гибели посевов.
Почему же тогда в 1932 г. пониженная урожайность зерновых хлебов стала свершившимся фактом? Причины, приведшие к этому, следует искать не в природных явлениях, а в сложившейся в 1932 г. ситуации в колхозной деревне.
Самым очевидным фактором снижения валового сбора зерновых стало сокращение засеянных площадей в 1932 г. Оценки незасеянной площади в 1932 г. по отношению к 1931 г. колебались от 14 до 25 %. Кэрнса постоянно поражало количество необработанной земли на Украине и Северном Кавказе, «ранее бывшей под урожаем»35.
Другой причиной пониженного урожая стало то, что поля оказались засеяны меньшим количеством зерна на гектар, чем это предусматривалось нормой36. В Вешенском районе Северо-Кавказского края, как подметил Шолохов, весной 1932 г. колхозники высеяли лишь часть зерна, предназначенного на посев. Остальное зерно было просто разворовано. Этот факт признал на ноябрьском совещании директор Глубокинского совхоза, констатировав, что его работники весной 1932 г. стащили значительную часть посевного зерна. Количество недосеянного зерна на гектар посева в ряде случаев достигало 40 %37.
Третьим фактором низкого урожая в 1932 г. стала долгая весенняя посевная кампания. В России, в силу ее климатических усло-вияй, весенняя посевная всегда была короткой по срокам, обычно неделю или чуть больше. В 1932 г., согласно отчету комиссии ВЦИК, на Северном Кавказе она растянулась на 30-45 дней. В совхозе «Верблюд» Сальского района, по признанию канадского друга Кэрнса Мак Дауэлла, на проведение посевных работ потре
104
бовалось четыре недели вместо обычных двух. На Украине впечатление Кэрнса, что яровая пшеница была посажена с большим запозданием, подтвердила случайно увиденная им на столе председателя отделения колхозцентра таблица с цифрами о темпах весенней посевной. В ней указывалось, что на 15 июня 1932 г. план посевных работ был выполнен лишь на 72,7 %38. Данное обстоятельство имело чрезвычайно негативные последствия для вызревания урожая. Кэрнс, как опытный специалист, узнав о реальном положении дел, с сожалением констатировал, что «пшеница, засеянная позднее конца мая», даже при нормальных погодных условиях «даст очень низкий урожай». Более того, чем позже засеяна пшеница (и яровая, и озимая), тем она более уязвима ранними морозами и августовскими дождями. В «Друсаге», например, где озимая пшеница была посеяна вовремя, ноябрьские морозы не погубили ее39.
Имеющаяся в источниках оперативная информация позволяет говорить о большом опоздании с началом весеннего сева в 1932 г. во всех зерновых районах СССР. Например, на Украине только 8 млн гектаров было засеяно к 15 мая 1932 г. (для сравнения: 15,9 млн в 1930 г. и 12,3 в 1931 г.). В 1931-1932 гг. ход сева яровых на Украине проходил намного хуже, чем в 1930 г. Если в 1930 г. к 15 мая там было засеяно 85,4 % площадей, то в 1932 г. — всего 48,8 %40. На крайне неудовлетворительные темпы весенних полевых работ, на низкое их качество указывалось в многочисленных решениях бюро крайкомов Нижней и Средней Волги. Во время посевной имели место огрехи, просевы, сознательное уменьшение норм высева, хищение семян, невыходы на работу, безобразное отношение к рабочему скоту и сельхозинвентарю41.
Четвертой причиной пониженной урожайности в 1932 г., как отметил Кэрнс и вышеупомянутая комиссия ВЦИК, было необычайно высокое засилье сорняков на полях, засеянных хлебами. Этот фактор в решающей степени способствовал уменьшению валового сбора зерна. В 1932 г. сорняки просто съедали урожай. Данный факт признавался многими специалистами, работавшими тогда на селе, и самими крестьянами42. Например, в зоне Ново-Деревенской МТС Старо-Минского района в 1933 г. сумели получить по 12-14 ц зерна с гектара, поскольку четырежды проводили прополку посевов. В то же время с участков, прополотых всего один раз, урожайность оказалась в пределах 5-7 ц с гектара. Начальник политотдела Больше-Орловской МТС Васильев свидетельствовал, что даже старожилы не помнили такого количества
105
сорняков на полях, по крайней мере за последние 15 лет. О том значении, которое придавали крестьяне борьбе с сорняками, можно судить по ситуации в 1933 г. в Больше-Орловском колхозе. Даже опухшие от голода колхозники из последних сил выходили на поля, чтобы несколько раз прополоть посевы. Как указывал начальник политотдела МТС Васильев, они не желали «снова остаться без хлеба»43. Такие действия были необходимы, чтобы обеспечить высокую калорийность зерна (сорняки забирают питательные вещества у зерновых злаков), а также не допустить затяжки уборочной из-за засилья сорной травы. Некоторые виды сорняков, вырастая, становились очень высокими и толстыми. В результате при уборке ломались серпы и забивались уборочные механизмы комбайнов. Типичной в этом плане была в 1932 г. ситуация в одном из лучших в СССР совхозов «Гигант», где в период уборочной практически все комбайны остановились, поскольку оказались забиты сорняками44.
О повсеместной засоренности полей в 1932 г. сорняками и широком распространении различных болезней растений было хорошо известно высшему руководству страны, в том числе Сталину. 26 июля 1932 г. ему было направлено письмо К. Е. Ворошилова следующего содержания: «Дорогой Коба, здравствуй! Я тебе рассказывал о своих впечатлениях от виденного из окна вагона на пшеничных полях Северо-Кавказского края [...] тяжелейшую картину безобразной засоренности хлебов [...]. Северный Кавказ переживает величайшее бедствие: я смею утверждать, что в этом году только по С. К. сорняки сожрали у нас не меньше 120-150 млн пудов, если не все 200! Климатические (метеорологические) условия текущей весны и лета на С.К. были исключительно благоприятны. Мы должны получить превосходный урожай, а получили в лучшем случае средний, если не хуже»45. В многочисленных информационных сводках НКЗ СССР шла речь о появлении на полевых и огородных площадях разного рода вредителей (саранчи, мотылька и т. д.), уничтожавших большие массивы посевов. Например, 20 августа 1932 года Крайколхозсоюзу было сообщено с Нижней Волги, что «развитие спорыньи ржи принимает угрожающие размеры»46. В спецсводках ОГПУ указывалось, что основной причиной гибели хлебов и понижения урожайности было низкое качество сева и слабое внедрение агрокультурных мероприятий. Некоторые колхозы производили посев на явно негодной земле, заросшей сорняками, семена не протравливались, не высевались нормы. Из-за срыва прополочных работ всходы глушились сорняками.
106
Другим фактором, повлиявшим на урожайность 1932 г., было повсеместное сокращение поголовья рабочего скота, создавшее серьезнейшие трудности для проведения сезонных сельскохозяйственных работ. Из-за недостатка фуража, обусловленного последствиями хлебозаготовок, зимой 1931/32 г. произошло самое резкое сокращение поголовья рабочего и продуктивного скота с начала коллективизации: пало 6,6 млн. лошадей — четвертая часть из еще оставшегося тяглового скота, остальной скот был крайне истощен. Общее поголовье рабочих лошадей и быков сократилось в СССР с 27,4 млн в 1928 г. до 17,9 млн в 1932 г.47 В Нижне-Волжском и Средне-Волжском краях в 1932 г. наблюдалась аналогичная картина. Произошло самое большое за все годы коллективизации сокращение поголовья скота. Если в 1931 г. по сравнению с 1930 г. на Нижней Волге численность лошадей сократилось на 117,0 тыс., на Средней Волге — на 128,0 тыс., то в 1932 г. по сравнению с 1931 г. этот показатель на Нижней Волге составил 333 тыс. лошадей, на Средней Волге — 300 тыс.48
Частично это сокращение восполнялось быстрым ростом количества тракторов, совокупная мощность которых увеличилась в СССР с 0,27 млн л.с. в 1928 г. до 2,1 млн в 1932 г. Одна тракторная л.с. эквивалентна более чем одной рабочей лошади. Но даже с учетом этого совокупная тягловая сила в 1932 г. составляла лишь порядка 21-22 млн л.с. в сравнении с 28 млн в 1928 г.
Поэтому, по данным Наркомзема СССР, в весеннюю посевную кампанию 1932 г., например, в Нижне-Волжском крае нагрузка на одну рабочую лошадь в среднем составила 23 га, в левобережных районах Средне-Волжского края — 18 га (вместо, соответственно, 10 и 7 га до начала коллективизации)49. В частности, в таких районах Нижне-Волжского края, как Сердобский, Ртищевский, Вязовский, Петровский, нагрузка на одну рабочую лошадь колебалась в пределах от 24 до 27 га50. И хотя в 1932 г. на Нижнюю Волгу было завезено 2845 тракторов, а на Среднюю Волгу — 2069, они не могли компенсировать колоссальные потери деревни в рабочих лошадях. Именно в результате этих потерь в 1932 г. произошло снижение качества основных полевых работ в колхозах региона.
Таким образом, к началу посевной 1932 года стал очевиден тот невосполнимый урон, который понесло животноводство в результате коллективизации. Страна лишилась половины поголовья, потеряв примерно столько же животноводческой продукции. Только в 1958 г. в СССР был превышен уровень 1928 г. по основным видам поголовья скота51.
107
Массовая миграция наиболее здоровых и молодых крестьян в города сначала от страха перед раскулачиванием, а затем из колхозов в поисках лучшей доли также существенно ослабила производственный потенциал деревни в 1932 г. Вследствие тяжелого продовольственного положения зимой 1931/32 г. из сельской местности началось бегство в города и на заработки наиболее активной части колхозников и единоличников, прежде всего мужчин трудоспособного возраста. Значительная часть колхозников пыталась выйти из колхозов и вернуться к единоличному хозяйствованию. Пик массовых выходов пришелся на первое полугодие 1932 г., когда число коллективизированных хозяйств в РСФСР сократилось на 1370,8 тыс., на Украине на 41,2 тыс.52
Ситуация, сложившаяся в начале 1932 г. в нижневолжских и средневолжских деревнях, оказала самое негативное влияние на состояние сельскохозяйственного производства в регионе. Пережив тяжелую зиму, многие крестьянские семьи стали выходить из колхозов. Основной причиной выходов было их нежелание еще один год испытывать судьбу, оставаться в колхозе и голодать. Единоличное хозяйство могло обеспечить им лучшую жизнь. Прежде всего выходили крестьяне, вступившие в колхозы в 1931 г.
В специальной докладной записке «Об отливах из колхозов за период октября 1931 — февраля 1932 года», подготовленной инструкторами ВЦИК, сообщалось, что в Нижне-Волжском крае в начале 1932 г. «наблюдается бегство из колхозов [...]. В Хвалынском районе самотеком ушло 6000 человек». В данной записке были проанализированы основные причины, вынуждавшие крестьян уходить из деревни. Среди них были названы «перегибы в вопросах обобществления скота (последняя корова)», «обезличка и уравниловка в распределении доходов», «погоня за дутыми цифрами коллективизации». Например, в колхозе Карельско-Полянском Сердобского района Нижне-Волжского края в 1931 г. «распределения доходов в колхозе не было, и кто сколько заработал, никто не знает»53.
В указанной выше записке сообщалось о причинах массового выхода из колхозов зимой 1931-1932 гг. колхозников Республики немцев Поволжья. В ней говорилось, что в ноябре—декабре 1931 г. из колхозов вышла «часть колхозников, мало выработавшая трудодней и не обеспечившая себя хлебом», остальная часть колхозников в начале следующего года «вышла по причине, что мало получила при распределении доходов»54.
108
Местное руководство всячески препятствовало выходам: не отдавало лошадей, сельскохозяйственный инвентарь. Поэтому нередко они проходили, как указывалось в документах Саракташского райкома партии Средне-Волжского края, «с самовольным растаскиванием лошадей, сельхозинвентаря, с побоями и оскорблениями колхозного актива»55. Особенно активными выходы крестьян из колхозов были после постановления ЦК ВКП(б) от 26 марта 1932 г., осудившего такой перегиб коллективизации, как принудительное обобществление скота. С 1 мая по 1 июня 1932 г. из колхозов Нижне-Волжского края вышло 7,4 тыс. крестьянских хозяйств, из колхозов Средне-Волжского края — 14,6 тыс.56 Но все же основная масса колхозников, рассчитывая на государственную помощь, опасаясь репрессий, и по другим причинам вынуждена была оставаться в колхозах. Тем не менее 1932 г. стал годом самого резкого сокращения численности сельского населения в регионе за годы первой пятилетки. В Нижне-Волжском крае она сократилась на 430,6 тыс. чел., в Средне-Волжском крае — на 38,0 тыс. чел., в АССРНП - на 66,0 тыс. чел.57
Особенно тяжелым в начале 1932 г. было положение сельского населения Республики немцев Поволжья. В 1931 г. АССРНП сдала в счет хлебозаготовок 50,6 % зерна от полученного валового сбора. Оставшись без хлеба, крестьяне республики устремились в соседние районы Поволжья на поиски продовольствия. На начало 1932 г. за пределы АССРНП выехало 60 тыс. чел., составляющих 32 % трудоспособного населения58.
Таким образом, к началу весенней посевной 1932 г. советская деревня подошла с подорванным животноводством и тяжелым продовольственным положением населения. Поэтому посевная кампания по объективным причинам не могла быть проведена качественно и в срок. Недостаток тягловой силы и нарушения правил агротехники в ходе сельскохозяйственной кампании 1932 г. были предопределены последствиями пагубной для сельскохозяйственного производства аграрной политики сталинского руководства. Так, сокращение тягловой силы привело к серьезным затяжкам всех основных полевых работ, снижению их качества. Упорные усилия власти по расширению посевных площадей зерновых культур для роста их товарности, без введения прогрессивных севооборотов, внесения достаточного количества навоза и удобрений, неизбежно вели к истощению земли, падению урожайности, росту заболеваемости растений. Огромное сокращение тягловой силы при одновременном увеличении посевных площадей
109
не могло не иметь своим результатом ухудшение качества вспашки, засева и уборки, а следовательно, снижение урожайности и увеличение потерь.
Тем не менее, по оценкам источников и свидетельствам очевидцев, в 1932 г. урожай был выращен средний по сравнению с предыдущими годами и вполне достаточный, чтобы не допустить массового голода. Но убрать его своевременно и без потерь не удалось59. Только по данным годовых отчетов колхозов и совхозов потери зерна при уборке в 1932 г. достигали 50 млн т, то есть почти 30 % выращенного урожая60.
В конечном итоге урожай 1932 г. оказался хуже, чем в 1931 г., хотя официальные цифры свидетельствуют об обратном. В начале 1930-х гг. они основывались на биологических оценках урожайности (69 млн т в 1931 г., 67,1 млн т в 1932 г.)60. При исчислении валовых сборов в основу расчетов бралась биологическая (видовая) урожайность, а не фактически собранное зерно. В этом заключалась «большая политика». Необходимо было показать рост сельскохозяйственного производства и скрыть провалы коллективизации. Так, 9 октября 1932 г. СНК СССР приняло секретное постановление за № 1551, предписавшее ЦУНХУ и Наркомзему СССР «прекратить дискуссию о размерах посевных площадей
1931 и 1932 годов, публикуя в качестве официальных данных о посевных площадях цифры, показанные в посевных сводках НКЗема СССР, опубликованных в печати»61. Было запрещено публиковать какие-либо данные без разрешения вышестоящего руководства.
Специалисты пришли к выводу, что система биологических урожаев завышала истинный урожай не меньше чем на 20 %. Это значит, что валовой сбор 1932 г. составлял примерно 53-58 млн ц, а не 69,87 млн, как утверждал Сталин на XVII партийном съезде62. В частности, С. Уиткрофт рассчитал, что реальный урожай в
1932 г., убранный колхозами, совхозами и единоличными хозяйствами, составил приблизительно 566 млн ц.63 Это значит, что к 1932 г. вместо 1058 млн ц, запланированных первым пятилетним планом накануне сплошной коллективизации, собрали почти в 2 раза меньше и даже в 1,3 раза меньше, чем до начала коллективизации (731 млн ц в 1927-1928 г.)64.
В этой связи становится понятным тот огромный дефицит зерна в стране после окончания уборки и хлебозаготовительной кампании 1932 г. Но возник он не из-за погодных условий, а в силу объективных и субъективных обстоятельств.
110
Если к объективным причинам можно отнести последствия двух лет коллективизации, сказавшиеся на уровне агротехники в 1932 г., то субъективными причинами стало, во-первых, крестьянское сопротивление хлебозаготовкам и, во-вторых, сталинская политика хлебозаготовок. В полной мере это проявилось в ходе уборочных работ 1932 г. Фактор крестьянского противодействия хлебозаготовкам наложился на объективные трудности, связанные с недостатком тягла, рабочих рук, последствиями некачественного ухода за посевами, и обусловил получение в ходе уборочных работ пониженного урожая.
Уборочная страда 1932 г., как и посевная и прополочная кампании, прошла крайне неудовлетворительно с точки зрения соблюдения правил агротехники. Срывы сроков уборки, качество молотильных работ и небрежная перевозка убранного хлеба обусловливали огромные потери урожая65. Если в 1931 г., по данным НК РКИ, при уборке было потеряно более 150 млн ц (около 20 %) валового сбора зерновых, то в 1932 г. потери урожая оказались еще большими66. Например, на Украине они колебались от 100 до 200 млн пудов. По данным годовых отчетов колхозов и совхозов, потери зерна от засухи и при уборке в 1932 г. достигали 50 млн т, то есть почти 30 % выращенного урожая67. В целом по стране не менее половины выращенного урожая осталось в поле68. История поволжской деревни не помнила, чтобы до начала коллективизации во время уборки урожая на полях было потеряно столько хлеба, сколько в 1932 г. На Нижней и Средней Волге при наличии минимально необходимого количества рабочих рук и в целом нормальных погодных условий (без страшных засух и суховеев) во время уборки 1932 г. было потеряно просто огромное количество зерна. На Июньском 1933 г. пленуме Нижне-Волжского крайкома ВКП(б) была названа цифра потерь в 72 млн пудов, то есть 35,6 % всего валового сбора зерновых в крае в 1932 г. Если бы эти потери были сокращены хотя бы наполовину, то в нижневолжской деревне осталось бы достаточно хлеба, чтобы, по принятым нормам потребления хлебных продуктов, накормить до нового урожая 2,5 млн чел. На Средней Волге потери при уборке урожая 1932 г. составили примерно 60 млн пудов, или 21,2 % валового урожая зерновых. Сокращение наполовину данных потерь накормило бы хлебом до нового урожая 2 млн чел.69
Многочисленные источники рисуют крайне негативную картину хода уборочных работ 1932 г. Так, в информационной сводке НКЗ СССР от 24 июля 1932 г. сообщалось, что на Северном Кавка
111
зе «есть колхозы, которые ни одного гектара не скосили, несмотря на все возможности»70. Сводки ОГПУ фиксировали как повсеместное явление разрыв между косьбой и скирдованием, когда убранный хлеб почти повсюду не скирдовался. Вследствие несвоевременного покоса отмечались факты перестаивания созревшего зерна и осыпания его на корню. Кроме того, плохо заскирдованная рожь начинала прорастать. Одновременно наблюдались массовые хищения колхозного урожая. Так, например, по УССР на 5 августа 1932 г. было заскирдовано 13,5 % скошенного хлеба, по Татарии — 11,7, по Западной области — на 10 августа — 23,7 %71.
Почему так случилось? Как могли земледельцы, испокон веков бережно относящиеся к земле-кормилице, нарушить эту традицию и допустить противоестественную крестьянской природе ситуацию в 1932 г.? Ответ на этот вопрос очевиден. Все нарушения агротехники — результат насильственной коллективизации, политики сталинского руководства, проводимой в деревне в начале 1930-х гг.
Связь между коллективизацией, пониженной урожайностью зерновых хлебов и голодом 1933 г. самая тесная. Именно в основных районах сплошной коллективизации, являвшихся главными житницами страны, в полной мере сказались ее негативные последствия. Главными из них, с точки зрения сельскохозяйственного производства, были два. Во-первых, это крестьянское неприятие колхозов, их активное сопротивление политике коллективизации и хлебозаготовок. Во-вторых, это разрушение основных производительных сил аграрного сектора экономики: подрыв животноводческой отрасли, массовая гибель рабочего и продуктивного скота, сокращение трудовых резервов села вследствие миграции и раскулачивания. Вторая причина была неразрывно связана с первой, но обе вытекали из сталинской насильственной коллективизации.
Мы уже говорили об антикрестьянском характере коллективизации. Поэтому хотелось бы обратить внимание лишь на один ее аспект. Почему крестьяне не восприняли саму идею коллективного труда в предложенном сталинским режимом варианте? Ведь его суть состояла в создании крупного механизированного сельского хозяйства, более оптимальной формы производственной организации по сравнению с мелким крестьянским хозяйством. Произошло это не потому, что крестьяне по натуре были косными и невосприимчивыми к техническому прогрессу людьми. Как раз наоборот, они поддерживали в период нэпа курс партии на меха
112
низацию и тракторизацию сельского труда, внедрение в крестьянскую среду агрономических знаний72. В принципе они не были и против идеи коллективного труда, но при одном условии — в результате перехода на новые формы организации производства их жизнь должна была измениться в лучшую сторону. Поэтому главной ошибкой инициаторов коллективизации были ее поспешность и принудительный характер проведения. Крестьяне Поволжья, Дона и Кубани сопротивлялись коллективизации прежде всего потому, что жизненные условия в колхозах оказались хуже, чем при единоличном хозяйствовании. Кроме того, им претило превращение в бесправные винтики, слепое подчинение новым хозяевам, требовавшим от них добросовестного труда при нищенской оплате. И лучшим аргументом в пользу их негативного отношения к колхозам была хлебозаготовительная политика Советского государства. Поэтому крестьянское противодействие коллективизации стало важнейшей причиной нарушения традиционных правил агротехники, о которых шла речь выше.
Самым печальным последствием разочарования крестьян, вступивших в колхозы, было их безразличное и нередко даже враждебное отношение к колхозной собственности, в том числе сельскохозяйственным орудиям и скоту. Буквально за несколько дней после принудительного вступления в колхоз они теряли прежние навыки и превращались в отпетых лодырей. Осенью 1932 г. типичными становились следующие картины колхозного быта: «Большое количество инвентаря и машинного оборудования, с которыми когда-то их владельцы обращались, как с драгоценностями, лежали разбросанными под открытым небом, грязные, ржавеющие, требующие ремонта [...] лошади стояли по колено в грязи, скот в стойлах без корма»73.
Изменившееся отношение крестьян к выполнению основных сельскохозяйственных работ в 1932 г. — красноречивое свидетельство произошедшей перемены в крестьянской психологии в результате коллективизации. В 1928 г., когда многим казакам Дона и Кубани было запрещено работать на своих полях, пока они не выполнят нормы государственной хлебосдачи зерна, они искренне переживали, что пшеница на полях зарастала сорняками, в то время когда был дорог каждый день. В начале 1930-х гг., когда большинство из них загнали в колхозы, ситуация была принципиально иной. Так, например, в мае 1930 г. студенты Новочеркасской сельскохозяйственной академии, побывавшие на практике в ста
113
нице Воронежской, наблюдали, что пока некоторые взрослые работали в своих садах, большинство слонялись без дела. В хорошие солнечные дни, когда сотни гектаров зарастали высокими сорняками, совершенно здоровые люди с удочками в руках тянулись вдоль берегов Кубани74.
Основная масса колхозников и единоличников, имея крайне негативный опыт 1931 г., когда в результате выполнения хлебозаготовок они остались без хлеба и вынуждены были пережить голодную зиму, не желала и, в силу объективных условий (недостатка тягла прежде всего), не могла добросовестно работать в колхозах и своих хозяйствах. Колхозники предпочитали работе в колхозе любые другие заработки: в личном хозяйстве, совхозах, городе.
Уже весной 1932 г. по стране прокатились так называемые «волынки» — коллективные отказы от работы в колхозах. В этих условиях, чтобы заинтересовать крестьян в своевременной уборке урожая, в мае 1932 года выходят постановления СНК, ЦИК СССР и ЦК ВКП(б), согласно которым сокращается государственный план хлебозаготовок и после их выполнения (с 15 января) разрешается свободная торговля хлебом и мясом (в случае регулярного выполнения поставок в централизованные фонды). В весенние и летние месяцы 1932 г. следуют постановления о недопустимости ликвидации личных подсобных хозяйств колхозников, о возвращении им ранее реквизированного для общественных ферм скота, о соблюдении законности и прекращении беззаконий в деревне75. Секретарь ЦК КП(б)У М. М. Хатаевич, так же как и другие региональные руководители, рассматривал эти постановления как попытку партии повысить производительность труда колхозников76.
Однако все эти меры так называемого «неонэпа» не могли дать результата, поскольку они были приняты слишком поздно. В частности, постановление о «свободной торговле», на которое рассчитывало Советское правительство, не сработало, так как на начало мая 1932 г. у колхозников просто не осталось хлеба для его продажи на рынок. Его не хватало для собственного потребления77. Не случайно поэтому даже иностранные наблюдатели понимали, что это постановление вышло слишком поздно, чтобы дать результат. Голодавшими крестьянами владела одна мысль: как пережить зиму и весну. Задавленные многолетним произволом казаки и крестьяне уже не верили власти, и после четырех лет обманутых обещаний изменить ситуацию, то есть восстановить доверие кре
114
стьян, могло только «долгосрочное и неуклонное следование этому курсу»78.
Казаки и крестьяне меньше всего думали о судьбе урожая на колхозных полях. И если они на что-то рассчитывали, так это на сокращение планов обязательной поставки государству производимой ими продукции. Они надеялись, что это позволит им улучшить свое материальное положение. Например, М. А. Шолохов сообщал, что колхозники Вешенского района пребывали в ожидании получения пониженного плана хлебосдачи, обещанного партией79.
Но эти надежды не оправдались. Поэтому летом 1932 г. с начала уборочной кампании в колхозах получили повсеместное распространение небывалое ранее воровство колхозного зерна с полей, массовый уход из деревень трудоспособного населения на заработки. Продолжались самороспуски колхозов, сопровождавшиеся, как говорилось в сводках ОГПУ, «разбором скота, имущества и с/х инвентаря», «самочинным захватом и разделом в единоличное пользование земли и посевов». Колхозники и единоличники отказывались работать в поле без обеспеченности общественным питанием. В ряде мест вспыхивали массовые волнения, которые власти подавляли вооруженной силой80.
В 1930 и особенно в 1931 г. непосильными хлебозаготовками и перегибами в коллективизации была подорвана вера многих крестьян в колхозное производство. Большинство из них увидели бесполезность добросовестной работы в колхозах. Весной 1932 г. колхозники выходили на посевную и выполняли объемы полевых работ в зависимости от выдачи общественного питания. Только продовольственная ссуда удерживала большинство из них от бегства из деревни. Именно поэтому в 1932 г. в случае прекращения выдачи общественного питания во время посевной и других сельскохозяйственных работ в нижневолжских и средневолжских колхозах повсеместно наблюдались факты отказа крестьян от работ и ухода из деревень. Особенно характерными они были для районов с наивысшими показателями коллективизированных крестьянских хозяйств, что еще раз доказывает нашу мысль о неразрывной связи пониженной урожайности, хлебозаготовок, голода с насильственной коллективизацией.
Изучение порайонной динамики коллективизации в Нижне-Волжском и Средне-Волжском краях в 1931-1932 г. показало, что в 1931 г. наибольший процент коллективизации был достигнут в Республике немцев Поволжья, правобережных районах Ниж
115
не-Волжского края и левобережных районах Средне-Волжского края. Например, в таких кантонах Республики немцев Поволжья, как Зельманский, Марксштадский, в 1931 г. было коллективизировано более 90 % крестьянских хозяйств. В среднем 80-85 % составил в 1931 г. уровень коллективизации в правобережных районах Нижней и левобережных районах Средней Волги81. Именно в тех районах, где был самый высокий уровень коллективизации крестьянских хозяйств, зимой 1931-1932 гг. произошло наиболее резкое сокращение поголовья скота. В большинстве из них в 1931 г. в колхозах имели место факты принудительного обобществления скота и издевательств над колхозниками в виде порок, арестов и других подобных действий. Вследствие этого в 1932 г. в данных районах намного хуже, чем в остальных районах региона, были проведены все основные сельскохозяйственные работы. В указанных районах были самые низкие темпы посевной, уборочной кампаний, самое низкое качество полевых работ.
Но коллективизация сама по себе, при всех указанных недостатках, все же не привела бы к такому трагическому результату, если бы не начавшаяся хлебозаготовительная кампания. Она с первых же дней подтвердила самые худшие опасения крестьян. Государству был нужен хлеб любой ценой, и оно так же, как и в 1930-1931 гг., использовало всю мощь своего репрессивного аппарата, чтобы взять его из деревни, не считаясь с интересами его производителей — колхозников и единоличников. Фактически сталинский режим объявил войну за хлеб со всеми вытекающими последствиями.
Исходя из вышеизложенного можно заключить, что пониженный урожай 1932 г. определила совокупность объективных и субъективных причин. Их соотношение не было равнозначным на протяжении всего года. Весной 1932 г. доминирующими были объективные факторы — последствия насильственной коллективизации и хлебозаготовок, обусловившие нарушения агротехники в период посевных и прополочных работ. Хотя и субъективный фактор — нежелание крестьян добросовестно работать — тоже проявлялся. Однако во многом он определялся объективными обстоятельствами (продовольственными трудностями, сокращением тягла, рабочих рук и т. д.). С началом же уборочных работ доминирующим стал субъективный фактор — крестьянское сопротивление хлебозаготовкам. Крестьяне не желали добросовестно убирать урожай в страхе перед голодом, который усиливался по
116
мере развертывания хлебозаготовительной кампании. Но и здесь объективные причины те же, что и в период посевных и прополочных работ, давали о себе знать. В основе совокупности перечисленных обстоятельств лежала сталинская политика коллективизации, проводившаяся осознанно и решительно. Поэтому главная вина за аграрный кризис 1932 г. лежит на политическом руководстве страны. Именно оно породило кризис и несет основную ответственность за последующие события. Поэтому можно говорить, что пониженный урожай 1932 г. стал результатом действия субъективного фактора — политики форсированной модернизации, осуществляемой сталинским режимом за счет безжалостной эксплуатации деревни. Самым зримым ее проявлением в 1932 г. были принудительные хлебозаготовки и как ответная реакция на них — крестьянское сопротивление.
§ 2. Колхозная -«итальянка»-: сопротивление хлебозаготовкам82
Сразу же после объявления планов хлебозаготовок сталинское руководство взяло курс на их безоговорочное выполнение, всячески подстегивая в этом местные власти. Главной проблемой, с которой столкнулся Центр, стало несогласие региональных руководителей с размерами спущенных регионам планов. В той или иной форме они пытались донести эту мысль до сознания высшего руководства страны, и при этом речь не шла о каких-то поблажках. Просто на местах были очевидны те издержки коллективизации и предшествующих хлебозаготовок, которые не позволяли надеяться на выполнение явно завышенных хлебозаготовительных планов. Поэтому начало хлебозаготовительной кампании ознаменовалось потоком просьб с мест в ЦК о снижении этих планов. Реакция ЦК была резко отрицательной: ни о каком снижении речь не могла идти, поскольку виды на урожай были вполне оптимистическими, не сравнимыми с засушливым 1931 г.
Так, например, 24 августа 1932 г. Л. М. Каганович сообщил И. В. Сталину, что Политбюро приняло постановление о хлебозаготовках на Северном Кавказе, в котором решительно отвергались попытки руководства СКК добиться сокращения их плана на 10-15 млн пудов. ЦК предложило крайкому «немедленно принять все необходимые меры к решительному устранению демобилизационных настроений»83.
117
Одновременно ЦК выступил с резкой критикой любых действий региональной власти, в ряде случаев пытавшейся часть заготавливаемого хлеба направлять на местные нужды. Ни о каком одновременном выполнении хлебозаготовительного плана и создании различных продовольственных фондов местного значения также не могло быть и речи.
В этом случае показательна ситуация на Нижней Волге, где краевое руководство в июне 1932 г. дало распоряжение на места произвести «расчеты плана хлебозаготовок и полного возврата семенной, продовольственной ссуды колхозно-крестьянского сектора», «исходя из определившихся видов урожая». Учитывая сложное положение в крае, Нижне-Волжский крайком ВКП(б) принял решение об оставлении в колхозах «ориентировочно 15-18 пудов в среднем на едока», в зависимости от «успешности выполнения плана сева, качества обработки». Кроме того, колхозам, выполнившим план сева, предусматривалось оставление 3-4 % зерна от валового сбора для его реализации на рынке84.
Данные действия руководства Нижней Волги были резко негативно восприняты в Центре, поскольку Нижне-Волжский край срывал установленный график выполнения плана хлебозаготовок. 1 сентября 1932 г. Политбюро ЦК ВКП(б) приняло соответствующее постановление на эту тему — «О неправильных директивах Нижне-Волжского крайкома по вопросам хлебозаготовок». Секретарь крайкома В. В. Птуха должен был «немедленно» прибыть в Москву «для объяснений» комиссии «в составе т.т. Сталина, Постышева и Куйбышева»85.8 сентября 1932 г. Политбюро ЦК еще раз вернулось к этому вопросу и в присутствии В. В. Птухи постановило на своем заседании считать «абсолютно неправильной» и «политически ошибочной директивную телеграмму секретаря Нижне-Волжского крайкома тов. Птухи от 13 июня партийным организациям края». Нижне-Волжскому крайкому было указано, что «первейшей обязанностью партийной организации края является полное выполнение хлебозаготовительного плана». Политбюро приняло к сведению «заявление т. Птухи, что хлебозаготовительный план по краю будет безусловно выполнен». Учитывая важность этого дела и его типичность с точки зрения поведения многих местных руководителей, в постановление Политбюро ЦК от 8 сентября был включен специальный пункт, обязывающий «все краевые (областные) комитеты и ЦК нацкомпартий копии всех своих постановлений и директив, относящихся к хлебозаготовкам, сообщать сразу после принятия в ЦК и Комитет заготовок»86.
118
В целях «подстегивания» темпов хлебозаготовок ЦК ВКП(б) пошел на беспрецедентную меру, объявив региональным руководителям о своем решении не оказывать колхозам никакой помощи семенами при проведении озимого и ярового сева87. Об этом было заявлено в постановлении СНК СССР и ЦК ВКП(б), подписанном Сталиным и Молотовым 23 сентября 1932 г.
Оно гласило: «Ряд местных организаций обращается в СНК и ЦК за семенной ссудой для совхозов и колхозов. Ввиду того что урожай настоящего года является удовлетворительным, а правительством установлен для колхозов уменьшенный план государственных заготовок, который должен быть выполнен полностью, СНК и ЦК постановляют:
1. Отклонить все предложения о выдаче семенной ссуды.
2. Предупредить, что в текущем году ни совхозам, ни колхозам семссуда не будет выдаваться ни для озимого, ни для ярового сева.
3. Возложить на председателей колхозов, директоров МТС и директоров совхозов ответственность за выделение полностью семенных фондов к яровому севу в установленные СНК и ЦК сроки (не позднее 15 января 1933 г.) и за их полную сохранность»88.
Местные власти, столкнувшись с непоколебимой позицией Центра в отношении спущенных им планов хлебозаготовок, были вынуждены использовать все доступные им средства, чтобы добиться их выполнения. И доминирующим из них стало прямое насилие над крестьянством.
Само объявление планов хлебозаготовок 1932 г. сразу же вызвало глубокую трещину во взаимоотношениях крестьянства и партии. Секретари райкомов, лично выезжавшие в колхозы, не согласные с предписанными цифрами плана, столкнулись не только с «бешеным» сопротивлением «со стороны кулацко-зажиточной части и единоличного сектора», но также и с «сопротивлением» со стороны «наших колхозов»89. В августе 1932 г. в русских районах Северо-Кавказского края произошло от 40 до 60 «массовых выступлений» «на почве хлебозаготовок»90. Резкие выступления против плана, категорические отказы добровольно выполнять их особенно получилираспространениевБелогнинском,Тихорецком, Петровском, Кропоткинском, Отрадненском и Сальском районах. На многолюдных колхозных собраниях предложения об отказе выполнять план, как правило, сопровождались «бурными аплодисментами». Так, например, в партячейке колхоза имени Ленина Белогнинского сельского совета на закрытом собрании коммуни
119
стами, несмотря на настойчивые призывы его организатора, «все четыре раза выносилось решение о нереальности плана и отказе в его выполнении»91. То же самое происходило в Поволжье. Например, в д. Юматовка Мало-Сердобинского района Нижне-Волж-ского края группа колхозников подошла к правлению колхоза и стала требовать созыва общего собрания по вопросу о выдаче хлеба. Из среды пришедших раздавались выкрики: «Вы вывозите весь хлеб, а нам придется голодать, не надо больше вывозить хлеб» и т. д. Как отмечается в спецсводке ОГПУ, после «разъяснения колхозники разошлись»92.
В Северо-Кавказском крае особым фактором дестабилизации обстановки стал украинский фактор. Объявление планов хлебозаготовок породило панические настроения в казачьей и крестьянской среде, поскольку они почувствовали реальную угрозу голода, аналогичного наступившему в 1932 г. на Украине. А на Украине он уже приобретал характер общенационального бедствия, о чем становилось известно не только крестьянам Дона и Кубани, но и высшему руководству страны93. На 21 июня 1932 г., по подсчетам ЦК ВКП(б)У, по меньшей мере четыре области Украины отчаянно нуждались в экстренной продовольственной помощи94. Среди них была и Винницкая область. О положении там в июне 1932 г. приводились следующие факты в докладной записке спецкора газеты «За пищевую индустрию» наркому земледелия Яковлеву: «Из районов Винницкой области в исключительно тяжелом положении находятся два района — Уманский и Бабанский. [...]. Села и деревни пусты. Нельзя услышать даже собачьего лая, ибо собаки уничтожены — съедены. [...]. На этой почве [голода] нередки убийства: за два пуда муки зарезали сторожа; чтобы утащить курицу, убили 13-летнего парнишку, за овцу вырезали семью и т. д. Дошло до того, что один колхозник убил своего двухлетнего ребенка, сварил и съел его. [...]. От голода умирали и умирают ежедневно в большом количестве: например, в Городнице ежедневно умирает 12 человек голодной смертью. В Умани за май умерло 400 человек, т.е. столько, сколько за весь прошлый год. Ежедневно на улицах Умани по утрам поднимают трупы умерших от голода, пришедших из деревни крестьян. Опухло от голода свыше трети населения на селе»95. В письме Сталину 20 августа 1932 г. Шеболдаев отметил, что почти повсеместно крестьяне открыто говорят о том, что Северный Кавказ ожидает то, что произошло на Украине (голод)96. Типичными в этом смысле были слова председателя Медведковского сельского совета, обсуждавшего вопрос об утвер
120
ждении спущенного сверху плана хлебозаготовок: «Голод такой же, как на Украине, придется пережить и Медведке»97.
На наш взгляд, данное обстоятельство сыграло очень важную роль в изменении направления политики сталинского руководства в деревне в период хлебозаготовок. В начале 1932 г. Сталин полагал, что главная вина за возникшие на селе трудности лежала на местном руководстве. Именно этот факт заострялся Центральным Комитетом в начале лета 1932 г. В частности, Каганович действия украинских властей, допустивших голодание колхозников, назвал «скандальным позором». В своем письме Сталину 12 июня 1932 г. он указывал, что председатель Всеу-краинского ЦИК Г. И. Петровский и председатель СНК УССР В. Я. Чубарь не поставили перед ЦК ВКП(б) «своевременно и честно все их вопросы»98. Находясь на отдыхе в Сочи, Сталин определил две главные причины голода на Украине. Во-первых, указал он, «главная ошибка нашей хлебозаготовительной работы в истекшем году, особенно на Украине и Урале, состоит в том, что план хлебозаготовок был разверстан по районам и колхозам и проводился не в организованном порядке, а стихийно, по "принципу" уравниловки, проводился механически, без учета положения в каждом отдельном районе, без учета положения в каждом отдельном колхозе». Второй ошибкой, по мнению Сталина, было то, что «ряд первых секретарей (Украина, Урал, отчасти Нижегородский край) увлекся гигантами промышленности и не уделил должного внимания сельскому хозяйству, забыв, что без систематического подъема сельского хозяйства не может быть у нас и подъема промышленности»99. Как видим, Сталин, признавая факт голода на Украине, ни словом не обмолвился о «плохой погоде» как его причине. Кроме того, нехватку зерновых ресурсов он не связывал и с крестьянским поведением. Не случайно поэтому 5 июня 1932 г. Политбюро «решило увеличить план завоза хлеба на Украину сверх ранее утвержденных 6,5 млн пудов на 1,6 млн пудов за счет вывоза из Средней Азии»100.
Однако 15 июня Сталин уже начинал думать, что Украине «дано больше, чем следует». В письме Кагановичу он заключил: «Дать еще хлеб незачем и неоткуда»101. Его настроение еще больше ухудшилось после получения писем от Петровского и Чубаря, в «антибольшевистской манере» поднявших вопрос о выделении Украине дополнительных зерновых ссуд. Петровский, как писал Каганович Сталину, «с первых же строк начинает сваливать вину на ЦК ВКП(б)»102. Это было нетерпимо с точки зрения сложившейся
121
практики. Местные руководители должны были прежде всего самостоятельно решать проблемы, а уж затем апеллировать к центру. В упомянутом письме Кагановичу от 15 июня 1932 г. Сталин заметил по этому поводу: «Чубарь ошибается, если он думает, что самокритика нужна не для мобилизации сил и средств Украины, а для получения "помощи" извне»103. Тем не менее 16 июня 1932 г. Политбюро «рассмотрело заявление В.Я. Чубаря и приняло решение отпустить Украине 2 тыс. т овса на продовольственные нужды из неиспользованной семссуды, 100 тыс. пудов кукурузы на продовольственные нужды из отпущенной на посев для Одесской области, но не использованной по назначению, 70 тыс. пудов хлеба для свекловичных совхозов на продовольственные нужды и 230 тыс. пудов хлеба для колхозов свекловичных районов Украины на продовольственные нужды»104. 18 июня 1932 г. Сталин уже располагал информацией, что «несколько десятков тысяч украинских колхозников все еще разъезжают по всей Европейской части СССР и разлагают [...] колхозы своими жалобами и нытьем»105. С этого времени его подход к голодному бедствию на Украине (а затем и в других регионах) начинает принципиально меняться. От практики предоставления продовольственных ссуд он переходит к политике установления жесткого контроля над сельским населением. 21 июня Сталин и Молотов направляют телеграмму ЦК КП(б)У, в которой предупреждают украинское руководство о необходимости быть готовыми к проведению хлебозаготовительной кампании106.23 июня Политбюро отказывает Косиору в просьбе о дополнительной помощи Украине107. Исключение было сделано лишь для отдельных, «особо пострадавших районов», в которых предполагалось, по словам Сталина, «скостить» колхозам «половину плана, а индивидуалам треть»108. Но в целом сталинский поворот в сторону ужесточения политики в деревне становился необратимым. И он утвердится окончательно по мере усиления крестьянского противодействия хлебозаготовкам, поскольку страх казаков и крестьян перед голодом пересилил все остальные факторы, в том числе деятельность власти по стабилизации положения в основных зерновых районах страны.
К сожалению, многочисленные слухи о фактах каннибализма и самоубийств на почве голода в украинских селениях дошли быстрее до казачьих станиц Дона и Кубани, чем сведения о весьма скромных усилиях Советского правительства по оказанию помощи голодающим. Даже бывшие красные партизаны во многих районах Северо-Кавказского края были уверены, что голод на Украине
122
в 1932 г. был умышленным государственным актом. Поэтому, обсуждая полученные планы хлебозаготовок, они с тревогой говорили: «План очень большой, невозможный для выполнения... Очень жаль, что они хотят и у нас сделать то же самое, что и на Украине»109. Хотя источники информации о настроениях казаков и крестьян были не всегда достоверными, тем не менее они верно подметили, что даже в просоветских селениях сторонники власти (красные партизаны и другие активисты) в 1932 г. допускали, что партия может нарушить свои обещания. У колхозников уже был накоплен достаточный опыт для подобных скептических настроений. В кубанских станицах говорили на этот счет, что «прошедший год научил их», теперь они голодают, несмотря на то, что сдали государству весь хлеб110. Основываясь на опыте 1930 и 1931 гг., руководство колхозов и колхозники уже не верили в обещания власти111. Пример Украины стоял перед их глазами.
Точно такая же напряженная ситуация сложилась в Поволжье. Несмотря на то что руководству страны было известно, в каком затруднительном положении оказались колхозы Нижней и Средней Волги в 1932 г., тем не менее Нижне-Волжскому и Средне-Волжскому краям были спущены явно завышенные планы хлебозаготовок. Для Нижне-Волжского края план хлебозаготовок 1932 г. был установлен ЦК ВКП(б) и Советским правительством в размере 77 млн пудов зерна, для Средне-Волжского края — 72 млн пудов112. Эти планы лишь в самой незначительной степени отличались от планов хлебозаготовок 1931 г. По сравнению с 1931 г. для Нижне-Волжского края план хлебозаготовок был снижен на 12 % (И млн пудов), для Средне-Волжского края — на 7 % (на 5 млн пудов). Планы хлебозаготовок 1932 г. были завышены прежде всего с точки зрения тогдашнего уровня производства зерновых в большинстве колхозов Нижней и Средней Волги. В конце июля — начале августа 1932 г. краевое партийное руководство Нижней и Средней Волги сообщило на места в районы цифры плана хлебосдачи государству исходя из урожая текущего года113. По мере развертывания уборочной кампании становилось ясно, что для многих районов и колхозов установленные планы хлебозаготовок оказались нереальными для выполнения. Из-за низкой организации труда в колхозах, а также ухудшившихся погодных условий в ряде левобережных районов региона первоначальные виды на урожай не оправдались. В райкомы и крайкомы партии стали поступать с мест массовые просьбы председателей колхозов и сельсоветов о снижении плана хлебозаготовок. На январском
123
1933 г. пленуме Нижне-Волжского крайкома ВКП(б) в речи секретаря крайкома партии Птухи было отмечено, что в 1931 г. «секретари райкомов боялись заикаться о плане хлебозаготовок», а в 1932 г. наблюдался «поток, наводнение разговоров о плане»114. На колхозных и партийных собраниях коммунисты и рядовые колхозники активно обсуждали спущенные сверху планы и приходили к выводу об их нереальности. Так, например, председатель Тамалеевского колхоза «Труд» Средне-Волжского края Туров на партийном собрании колхозников-коммунистов заявил: «Выполнить план — это значит оставить колхозников без хлеба»115. Работники ОГПУ сообщали о появлении в ряде районов Средне-Волжского края антиколхозных и антисоветских листовок. В одной из них говорилось: «Товарищи, довольно время проводить нам, мы видим гибель нам и скотине. Предстоит голод и холод. Пусть погибнет звание колхоза. Да здравствует единоличное хозяйство. Нужно покончить с колхозом, приступить к хлебной уборке, хлеб делить на год, излишки — государству»116. В другой листовке, обнаруженной в селе Водопьяново Еланского района Нижне-Волжского края, указывалось: «Товарищи села Водопьяново, перед вами голодная смерть, над вами жестоко расправляется Советская власть. За это отомстит озверелый народ, находящийся под игом Советской власти. Долой Советскую власть и ее палачей»117. Органами ОГПУ было зарегистрировано появление в нижневолжских деревнях во время уборочной кампании многочисленных нищих, «распространяющих слухи о роспуске колхозов, что в Средне-Волжском крае все колхозы распались и выходцам вернули все обобществленное имущество»118.
Местные члены партии, убедившиеся в нереальности хлебозаготовительных квот, стали настойчиво «организовывать делегации из представителей колхозов с жалобами центру на беззаконные действия районных организаций»119. Такие же делегации создавались простыми колхозниками и единоличниками. Например, в Петровском районе Северо-Кавказского края объединились колхозники и единоличники в стремлении получить «формальное разрешение местной парторганизации для посылки в ЦК [делегации] с жалобой на непосильность плана хлебосдачи»120. Однако, как показывал предшествующий опыт, в партийной практике местных комитетов последовательно проводилась линия на волокиту и задержку подобных петиций, поскольку они противоречили курсу партии на мобилизацию всех ресурсов страны и подрывали их престиж. Хотя, конечно, были и отдельные исключения,
124
как, например, с последователями толстовского учения, которым разрешили обратиться с петицией к Калинину об амнистии, но при этом данный факт не получил огласки, и за просителями было установлено негласное наблюдение121. Но в целом в казачьей среде сложилось мнение, что «Москва знает только один ответ — отвергнуть». Поэтому если было наоборот, то весть об этом мгновенно распространялась по всем селениям, как, например, в 1928 г. в Армавирском районе122. В 1932 г. в Морозовском районе колхозное руководство, минуя райком партии, отправляло ходатайства о снижении плана хлебозаготовок прямо в секретариат Сталина, откуда все они были возвращены обратно местному райкому с предписанием «немедленно проверить эти ходатайства»123.
Сталинское руководство пошло на уменьшение планов хлебозаготовок, но при этом заняло позицию, усугубившую ситуацию. Именно эта позиция в значительной степени обусловила пониженный урожай 1932 г. в Поволжье, на Дону и Кубани. Принятые постановления о некотором снижении запланированных квот были засекречены и не дошли до основной массы земледельцев. Так, например, 18 июня 1932 г. в письме из Сочи Кагановичу и Молотову Сталин указал, что хотя ЦК ВКП(б) и СНК СССР приняли постановление о некотором сокращении плана хлебозаготовок, но до села сниженный план доводить не надо; необходимо использовать разницу между первоначальным планом, который должен выполняться на местах, и сокращенным планом «исключительно для стимулирования посевной кампании»125. Подобная линия должна была нацелить колхозы на выполнение плана любой ценой. И если они не выполнят «официальный план», то реальный, пониженный план будет выполнен. По этому поводу Сталин указал: «Допустить надбавку к плану в 4-5 %, чтобы создать тем самым возможность перекрытия неизбежных ошибок в учете и выполнить самый план во что бы то ни стало»126.
При этом о дальнейшем понижении планов региональные руководители должны были забыть и неукоснительно выполнять основной план. Секретарь Северо-Кавказского крайкома ВКП(б) Шеболдаев неоднократно просил Сталина об уменьшении квоты краю на 10-15 млн пудов. Все его просьбы были отклонены127. Так, например, когда в конце октября 1932 г. он попытался добиться в Москве существенного снижения плана хлебозаготовок, Сталин в грубой форме отверг его просьбы, разъяснив, что крайком не дает должного отпора «кулацкому саботажу»128. Вот как об этом Шеболдаев рассказал делегатам Азово-Черноморской парт
125
конференции в начале 1934 г. «Тов. Сталин, — отметил он, — отверг все разговоры о семенах и совершенно правильно указал на то, что у нас неблагополучно с политикой в крае и что все наше отставание, все недостатки нашего сельского хозяйства прежде всего происходят из-за того, что мы допустили, что кулачество сумело организовать саботаж»129.
Почему Сталин занял двусмысленную позицию по вопросу о размерах планов хлебозаготовок? Неужели нельзя было сказать правду земледельцам? Может быть, тогда они не стали бы так активно противодействовать хлебозаготовкам и урожай был бы убран с меньшими потерями? Причина этого, на наш взгляд, коренилась в сталинском отношении к крестьянину, который для него был коварным и хитрым противником, основой мелкобуржуазной стихии, порождающей капитализм130. Точно так же думали и многие коммунисты. Они считали, что колхозники и единоличники только и думают, как им надуть социалистическое государство. Например, Сталин в телеграмме Кагановичу из Сочи 15 августа 1932 г. указал на опасность превращения МТС в «богадельни и средство для систематического обмана государства» со стороны колхозников из-за нерешенности вопроса оплаты их услуг131. Точно такое же недоверие крестьянину-единоличнику было высказано Молотовым в телеграмме Косиору 20 ноября 1932 г.: «Единоличник нас здорово надувает (по всем заготовкам, по подписке на заем, на рынке и т. д.). На колхозы мы нажимаем, единоличник здорово выкручивается»132. Именно поэтому планы обязательных госпоставок сельскохозяйственной продукции составлялись с учетом данного фактора. В ряде случаев ситуация доходила до абсурда. На Украине крестьяне получили план по заготовке яиц, согласно которому его выполнение было возможным, если бы каждая курица откладывала по одному яйцу в день. Вице-консул Италии в Харькове заинтересовался этим вопросом и обратился за разъяснением к компетентным источникам. Ему было откровенно сказано, что на каждую подсчитанную курицу исходя из логики крестьянского поведения приходится как минимум две, укрытые крестьянами от учета133.
В сложившихся условиях местные власти были вынуждены не только скрывать от колхозов реальные цифры плана, но и повышать уже объявленные для районов, где имелась возможность выкачать больше хлеба. Например, в Вешенском районе план был увеличен на 250 %. Когда Шолохов попытался упрекнуть группу казаков, отдыхающих в разгар уборочной страды, одна из казачек
126
в оправдание ответила ему, что уж слишком тяжелый план дан их колхозу134.
Сталинская стратегия «подстраховки от крестьянской хитрости» дала совершенно иной результат. Об этом не побоялся указать Сталину Хатаевич в письме от 27 декабря 1932 г.: «...план хлебозаготовок в 425 млн пудов (после снижения — 315 млн), который вначале получила Украина, не содействовал созданию должной мобилизованности в борьбе за хлеб. Многие были уверены в его невыполнимости и ничего не делали. Если бы вначале Украина получила 350 млн — скорее бы выполнила»135. В Северо-Кавказском крае и в Поволжье, как только известие о планах хлебозаготовок дошло до селений, казаки и крестьяне начали срочно прятать сохранившиеся у них скудные запасы зерна и приготовились к решительной борьбе с государством за хлеб.
Когда попытки земледельцев добиться существенного снижения планов хлебозаготовок не увенчались успехом, они избрали другой путь защиты своих интересов — сопротивление вывозу из деревень выращенного их руками хлеба. В этой борьбе с государством за хлеб приняли участие и рядовые колхозники, и сельские активисты, в том числе члены партии. В кубанских станицах говорили: «В этом году мы должны быть уверены, что наши нужды будут удовлетворены», «прошлый год научил нас, что надо делать, чтобы не голодать», «какое зерно останется, то и сдадим государству»136.
Формы крестьянского противодействия хлебозаготовкам были разнообразными, но суть сводилась к одному — не выпустить из деревни хлеб. Крестьяне выставляли специальную охрану близ хранилищ зерна, чтобы не дать начальству тайно вывезти его из деревни. Один из характерных документов того времени гласил: «Правление колхоза "Искра социализма", боясь говорить о размерах плана колхозникам, намеревалось вывезти три подводы хлеба на элеватор под предлогом его перемола на мельнице. Этот маневр не удался, группа колхозников, узнав действительное назначение хлеба, задержала подводы»137. В Васильевском сельском совете Сальского округа Северо-Кавказского края колхозные активисты «мобилизовали колхозников, которые не допускали даже председателей партийных и советских организаций в колхоз, заявляя, что если кто-нибудь посмеет войти в колхозный амбар, мы с этим элементом рассчитаемся». К 2 ноября 1932 г., даже несмотря на осуждение к трехлетнему тюремному заключению председателя колхоза и его заместителя, колхозом было выполнено только 43 %
127
годового плана. В Белогнинском районе прибывшие за зерном автомашины «в течение 5 часов простояли, не имея возможности погрузить хлеб из-за протестов коммунистов». Причем нередко за идущими по району порожняком грузовыми машинами устанавливалось пристальное наблюдение со стороны крестьян. В Петровском районе колхозники с вилами в руках «воспрепятствовали вывозу хлеба на элеватор». Наблюдались случаи, когда казаки нападали на машины с зерном. Например, в Мечетинском районе Северо-Кавказского края «публика» «вскакивала на грузовую машину», едущую под горку, «сваливала мешки» и «убирала их в кусты»138.
В ряде деревень Нижней и Средней Волги особую активность в противодействии хлебозаготовкам оказали вышедшие из колхозов единоличники. Происходило это потому, что им не были возвращены их прежние земельные участки, уже засеянные и давшие урожай. В условиях начавшейся хлебозаготовительной кампании они в первую очередь оставались без хлеба и были обречены на голод139. Против крестьян, вышедших из колхозов и осмелившихся убирать выращенный их руками хлеб, местные власти направляли вооруженные отряды милиции, решительно подавлявшие эти «контрреволюционные выступления». Так, в спецсводке ОГПУ от 5 августа 1932 г. сообщалось, что «на собрании 130 выходцев села Щербаково Саранского района Средне-Волжского края было принято решение о самовольном разделе и уборке колхозных посевов. На собрании говорилось: Советская власть не даст погибнуть с голоду и оставить неубранный посев, пулеметы и винтовки не пошлет на нас. Если местная власть будет убирать посев другими силами, мы вилами и топорами не дадим сделать этого, все равно умирать с голоду. Под влиянием этой "агитации" 18 июля толпа женщин и мужчин до 150 человек с серпами вышла в поле жать рожь. Высланным отрядом милиции самоуправные действия толпы приостановлены»140.
Хотя почти все источники по крестьянскому сопротивлению хлебозаготовкам написаны или связаны с партийными работниками, им можно верить. В сложной ситуации крестьянского противодействия хлебозаготовкам, обращаясь в своих отчетах и докладных записках к деталям этой ситуации, они таким образом подчеркивали собственные заслуги в деле выполнения плана или проведении связанных с ним организационных мероприятий. Успешное выполнение плана было для них предметом особой гордости. Следует напомнить, что местные партийные органы несли
128
непосредственную ответственность за выполнение директив ЦК. Они хорошо осознавали причины крестьянского сопротивления политике хлебозаготовок. Но этот факт не мог служить оправданием для них в случае провала хлебозаготовительной кампании. С точки зрения сталинистов, невыполнение директив Центра свидетельствовало бы лишь о плохой работе и слабости местного руководства, не сумевшего обуздать «наглых» крестьян, исподтишка нападавших на обозы с хлебом. Местные власти должны были действовать решительно, а не уповать на трудности. Как аналогию можно вспомнить зерновые транспорты, шедшие с предназначенным на экспорт зерном через голодающие Ирландию и Индию в ближайшие порты под вооруженной охраной141.
В 1932 г. в Поволжье, на Дону и Кубани казаки и крестьяне в полной мере воспользовались традиционным крестьянским «оружием слабых». Это скрытые формы пассивного, повседневного сопротивления. Они широко применялись крестьянством, когда открытые выступления были невозможны из-за неминуемого возмездия со стороны репрессивного аппарата государственной власти. В 1932 г. такими формами протеста земледельцев стали «волынки», забастовки, или, как тогда было принято говорить, «итальянки». Земледельцы Дона, Кубани и Поволжья оказались не оригинальны. Они проявили себя в данной ситуации так же, как и миллионы крестьян в других странах, отстаивающие свои жизненные права перед натиском государственной власти, решающей за их счет модернизационные задачи. Прежде чем охарактеризовать их действия в 1932 г., целесообразно напомнить о том, что такое «оружие слабых» и в чем значение повседневного сопротивления крестьян государственной политике, ущемляющей их права.
Об этом очень точно высказался один из основателей современного крестьяноведения Джеймс Скотт. Формами повседневного крестьянского сопротивления он назвал «прозаическую, но постоянную борьбу между крестьянством и теми, кто стремится отнять у них труд, еду, содрать с них налоги, ренту и процент»142. Большинство форм этой борьбы очень далеко от открытого коллективного выступления. Обычно они проявляются в таких явлениях, как волокита, симулирование, дезертирство, притворная угодливость, воровство, мнимое неведение, клевета, поджоги, саботаж и т. п. Эти — в духе Брехта и Швейка — формы классовой борьбы имеют некоторые общие черты. Они вообще не требуют или требуют незначительной координации действий; в них используются
129
тайные сговоры и скрытые сети информации; часто они представляют собой определенную форму взаимопомощи; как правило, в такой борьбе избегают какого-либо прямого, явного столкновения с властями. Разобраться в этих обычных формах сопротивления — значит многое понять в том, что на протяжении многих веков делали крестьяне для защиты своих интересов как от консервативных, так и от прогрессивных порядков. Такого рода сопротивление в долгосрочном плане часто оказывалось наиболее значительным и эффективным. Так, Марк Блок, историк феодализма, отметил, что великие мессианские движения были «бурей в стакане воды» по сравнению с «терпеливой, молчаливой борьбой, которую упорно ведут сельские общины» для того, чтобы избежать покушений на излишки и отстоять свои права на средства производства, например пашню, лес, пастбища143. Почти такой же подход возможен при анализе феномена рабства в «Новом Свете». Скотт очень тонко подметил, что «героические и безнадежные выступления Ната Тэрнера и Джона Брауна были редки и просто не годятся в качестве примеров борьбы между рабами и их хозяевами». Образец, по его мнению, может быть найден, скорее, в постоянных мелких конфликтах по поводу работы, съестного, права на самостоятельность, ритуалов, то есть в повседневных формах сопротивления. Как хорошо видно на примере стран «третьего мира», крестьяне редко рискуют идти на прямой конфликт с властями из-за налогов, навязываемой им структуры земледелия, политики или обременительных новых законов. Вместо этого они предпочитают постепенно разрушать данные меры путем неподчинения, отлынивания, жульничества. Например, разделу земли они предпочитают постепенное расселение; открытому мятежу — уклонение от действий; нападению на государственные или частные зернохранилища — растаскивание по мелочам. Когда крестьяне отказываются от такой стратегии и совершают открытые выступления в форме бунта, то это всегда знак крайнего отчаяния. То есть на открытые выступления они идут лишь в крайне исключительных случаях.
«Оружие слабых» соответствует социальной структуре крестьянства как класса, который рассредоточен в сельской местности, не имеет формальной организации и располагает всем необходимым для продолжительной партизанской оборонительной войны на истощение. Индивидуально осуществляемые крестьянами акты волокиты и уклонения, поддерживаемые высокочтимой народной культурой сопротивления и помноженные на тысячи слу
130
чаев, могут в конце концов полностью разрушить меры, задуманные государством против крестьян. Скотт писал: «Повседневные формы сопротивления не привлекают внимания газет. Но подобно тому как миллионы полипов-антозоанов создают, как бы там ни было, коралловый риф, так и многочисленные акты крестьянского неподчинения и уклонения создают собственные рифы политических и экономических препятствий. И продолжает сравнение: «...когда корабль государства напарывается на такие рифы, внимание всегда бывает направлено на само крушение, а не на большое скопление мелких актов, сделавших его возможным. Именно по этой причине представляется важным постичь крестьянскую стихию квиетистских и анонимных действий»144. Таким образом, избранный крестьянами и казаками Поволжья, Дона и Кубани в 1932 г. метод пассивного сопротивления был в традициях крестьянских общин всего мира145.
В данном контексте важнейшей формой крестьянского сопротивления, активно применяемой крестьянами и казаками в период летних и осенних полевых работ 1932 г., был отказ от выполнения производственных заданий до удовлетворения выдвинутых руководству требований. Иногда это происходило в индивидуальном порядке, в ряде случаев без предварительной организации и в небольших масштабах. Для обозначения этого явления мы используем термин «забастовка», взятый из городской практики рабочего движения, под которым имеется в виду открытый отказ от выполнения работы в колхозе более чем одного человека до выполнения ясно изложенных «бастующими» требований. Хотя сами казаки и крестьяне обычно действовали спонтанно и не обсуждали вопросов терминологии, термины «забастовка», «бастовать» точно передают суть происходивших событий146. В сообщениях агентов ОГПУ о крестьянском сопротивлении в 1932 г. фигурируют и варьируются понятия «волынка» и «забастовка»147. Соотношение бастующих колхозников и работающих на полях, несмотря ни на какие обстоятельства, было примерно равное, половина на половину, или, если быть точнее, то число работающих колхозников иногда составляло менее 54 %148. Коллективные забастовки часто развивались при активном участии бригадиров, которые выступали перед начальством от имени колхозников149. Например, в Богородитском сельсовете Сальского района Северо-Кавказского края местный бригадир собрал вокруг себя колхозников и выдвинул коллективный ультиматум председателю колхоза. До его выполнения возглавляемая им бригада ушла с поля по домам150.
131
Аналогичные события происходили на Нижней и Средней Волге. В колхозах резко падает трудовая дисциплина, свидетельством чему становятся многочисленные факты недобросовестной уборки урожая. Так, выступая 29 августа 1932 г. на бюро Ма-ло-Сердобинского райкома партии Нижне-Волжского края, начальник районной милиции Аброськин обратил внимание районного руководства на факты прямого «саботажа хлебозаготовок» в ряде колхозов района, который осуществлялся путем «умышленного пуска зерна в мякину, недоброкачественного обмолота, затяжки обмолота, затяжки перевеивания, затяжки в вывозе хлеба, преувеличении авансирования и общественного питания»151. После того как крестьяне узнали, что новые хлебозаготовки, как и в 1931 г., обрекают их на возможный голод, во многих колхозах и районах участились случаи полного отказа от уборки урожая. Так, в специальной сводке ОГПУ сообщалось, что в Ачинском колхозе Ко-тельниковского района Ниже-Волжского края колхозник Миронов, выступая перед другими колхозниками, заявил: «Колхозникам хлеба не дадут. Советская власть хочет нас с голода поморить, а коммунисты нанялись брехать нам [...] сами коммунисты жрут по горло, а народ морят с голода, пусть сами коммунисты работают, давайте не ходить на работу». В результате этого выступления, как сообщили работники ОГПУ, 10 колхозников бросили работу и ушли с поля152. В Нижне-Волжском крае особенно распространенными стали факты падения трудовой дисциплины, хищений колхозного зерна в колхозах Котельниковского, Нижне-Чирского, Клетского, Ольховского, Нехаевского, Николаевского, Самойлов-ского, Мало-Сердобинского районов. Происходило это потому, что для колхозов этих районов были установлены в 1932 г. огромные планы хлебозаготовок. Так, если в 1931 г. план хлебосдачи для Клетского района был установлен в 17,9 тыс. т, то в 1932 г. он составил 36 тыс. т. Нижне-Чирскому району в 1932 г. установили план хлебозаготовок в 52 тыс. т, в 5,1 раза больше, чем в 1931 г. Такое резкое повышение хлебозаготовительных планов было обусловлено благоприятными погодными условиями 1932 г., которые в этих районах позволяли вырастить хорошие урожаи зерновых культур. Именно страх крестьян перед огромными размерами установленных для их колхозов планов хлебозаготовок тормозил ход уборки урожая.
Отказы от выполнения полевых работ в колхозах Дона и Кубани получили широкое распространение в период с июля по октябрь 1932 г. — наиболее важный в сезонном сельскохозяйственном ци
132
кле, так как именно в это время происходит уборка урожая и засеваются озимые культуры153. По крайней мере в пяти богатейших казачьих станицах Ейского района в сентябре 1932 г. «волынки» оказались наиболее массовыми. Причем они попали в поле зрения Ворошилова во время его поездки по Северо-Кавказскому краю, и он установил, что отказы от участия в молотьбе и скирдовании происходили «на почве невыдачи колхозникам печеного хлеба»154. Массовый невыход на работу в начале сентября 1932 г. в колхозах Северо-Кавказского края стал ответной реакцией колхозников на отмену общественного питания в поле. В итоге краевые власти, оказавшись перед угрозой срыва уборочных работ, «восстановили выдачу хлеба на общественное питание»155.
Наряду с открытыми и массовыми забастовками происходили и другие, на первый взгляд, незаметные, но оказывавшие крайне негативное влияние на ход полевых работ. Это скрытые, замедленные забастовки, когда колхозники выходили на работу, но выполняли свои задания спустя рукава, ни шатко ни валко, то есть очень медленно и небрежно. Колхозники отказывались прилежно работать принципиально, поскольку, как сказал один из них, «качество работы» должно было соответствовать «качеству заработанного продукта»156. Именно поэтому они сквозь пальцы смотрели на потери зерна при уборке. Так, например, Шолохову в Вешенском районе одна из колхозниц, подбиравшая оставшиеся после уборки колосья, показывая на лежащее на полях зерно, сказала: «Наше зерно не принадлежит загранице. Мы сами его съедим»157.
Вскоре после обильных дождей в начале августа Шолохов решил объехать на лошади земли Чукаринского колхоза, где надеялся увидеть колхозников, активно работающих на полях. Но вместо этого перед ним открылась совсем иная картина. Писатель увидел пустынные поля, где примерно до 50 мужчин и женщин откровенно бездельничали. Одни дремали, другие пели, и никто не работал158. По сообщениям ОГПУ, подобные явления наблюдались не только в Вешенском районе, но и в колхозах Украины, Поволжья, Крыма и Казахстана159.
Следует отметить, что по крайней мере некоторые действия казаков и крестьян, расцененные режимом как преднамеренное сопротивление, на самом деле были результатом голодного истощения, которое и обусловило крестьянскую «лень» во время работы в колхозе. То есть не всегда отказ колхозников от работы или недобросовестное ее выполнение было показателем «саботажа». Американский репортер Юджин Лионе сравнил крестьян
133
ское сопротивление с «ленивым безнадежным манифестом безразличия, лени и пренебрежения», который «никто не замечает»160. Заведующий здравотделом Ейского района объяснил причины неудачного хода осенних сельскохозяйственных работ «вспышкой малярии в Ейском районе»161. Но партийные активисты, работавшие в колхозах Ейского района, были убеждены в другом: вместо болезни имели место ее «симуляции» с целью освобождения от работы162.
Было бы ошибкой характеризовать все случаи невыхода крестьян на работу в поле, их некачественного труда в колхозе лишь как симуляцию болезни. Хотя и это было, но данные случаи не могут поставить под сомнение сам факт крестьянского пассивного сопротивления в 1932 г. Так, например, Шиллер, часто наблюдая в июне 1932 г. голодные толпы, сообщал Кэрнсу о содержании разговоров, которые вели между собой голодающие. «Я очень удивлен услышанными в дороге разговорами людей, они не озабочены тем, чтобы их услышали. Я никогда не слышал, чтобы люди говорили так много, так горько и так открыто раньше», — указывал он. В Самаре Кэрнс был свидетелем, когда «весь день крестьяне говорили о пассивном сопротивлении, которое они оказывали»163. Если в сообщениях ОГПУ содержатся упоминания о единичных случаях прикованных к постели больных колхозников весной 1932 и 1934 гг., то подобных сведений в этих сообщениях за лето 1932 г. не обнаружено164. Хорошо известно, что множество голодающих крестьян Украины все же нашли силы, чтобы летом 1932 г. добраться до городских улиц и сельских районов соседней Белоруссии165. Так что факт крестьянского сопротивления был реальностью, и об этом свидетельствуют события 1933 г.
В частности, после разгрома стачки подавляющее большинство колхозников, хотя и с тяжелым настроением, но все же вышли на колхозные поля весной и летом 1933 г.166 И голодающие колхозники, нередко опухшие и на грани смерти, участвовали в трех-четырех прополках полей, в то время как в предыдущее лето их не пропалывали и два раза!167 Начальники политотделов МТС Ейского района, одного из самых разоренных за годы коллективизации и хлебозаготовок, в декабре 1933 г. сообщали: «Половина из всего личного состава колхозников убирали урожай и обработали площадь, на 20-25 % превосходящую уровень прошлого года. Какое замечательное достижение!»168, «Среди колхозников нередки случаи, когда колхозники работают день и ночь, чтобы справиться с той колоссальной нагрузкой на транспортные средства и тягло»169.
134
No comments:
Post a Comment