3 В.В.Кондрашин Голод 1932-1933 годов трагедия российской деревни

сбора пожертвований под председательством наследника престола. Однако результаты подобных мер были минимальными14. Государственная поддержка во время голода всегда запаздывала по срокам и была недостаточной по размерам для избежания голодной смертности сельского населения.

Особенно очевидным этот факт стал для российской общественности в 1891-1892 гг., во время «Царя-голода». В 1891-1892 гг. государство оказалось не готово адекватно отреагировать на угрозу голода и принять своевременные меры по его ликвидации. Губернские власти скрывали масштабы бедствия, препятствовали развитию общественной инициативы и деятельности земств в организации помощи голодающим. Неэффективно действовали сами земства: конкурируя друг с другом в закупке хлеба, они взвинтили цены, записав за крестьянами ссуды по повышенным ценам. Продовольственные и семенные ссуды, выданные правительством голодающим крестьянам (151,4 млн руб.), увеличили их долги государству; на 15 марта 1892 г. продовольственные долги крестьян 18 неурожайных губерний составили около 129 млн руб. Власти стремились не допустить случаев голодной смерти, однако в 1892 г. в голодающих губерниях на каждую тысячу жителей умерло около 50 человек15.

Малоэффективные действия власти, попытки «замолчать» масштабы голода обусловили активное участие различных общественных сил в благотворительной деятельности в целях борьбы с голодом. По всей России представителями либеральной и демократической интеллигенции, деятелями культуры и науки был организован сбор средств, в котором принимали участие в том числе Л. Н. Толстой, А. П. Чехов, В. Г. Короленко, В. О. Ключевский. На благотворительные средства было открыто 8 тыс. столовых и 1,5 тыс. пекарен, которые кормили свыше 5,5 млн человек. Голод 1891-1892 гг. дал толчок общественно-политической мысли. Вопиющие факты голода и связанных с ним правительственных злоупотреблений использовали теоретики и практики революционного движения (народники, социал-демократы) для выработки своих программ и тактики ведения антиправительственной агитации16.

После голода 1891-1892 гг. правительство наметило ряд мер по улучшению продовольственного дела: строительство элеваторов, мелиорационные мероприятия, развитие кредитной системы, упорядочение хлеботорговли, страхование посевов, регулирование цен на зерно и др. Однако эти меры не привели к ожидаемому ре

58

зультату, о чем свидетельствуют новые голодные годы конца XIX — начала XX в.

В крестьянском менталитете понятие «голод» занимало важнейшее место, поскольку для крестьянства проблема обеспечения средств к существованию всегда остается первостепенной проблемой. Принцип «главное — выжить», обеспечить безопасное существование, избежать голода лежит в основе хозяйственной деятельности любой крестьянской семьи, определяет ее мотивацию. Страх перед голодом, его трагические последствия влияют на различные стороны жизни традиционного крестьянского общества, определяют многие особенности его экономической, социальной и моральной организации, формируют поведенческие стереотипы крестьян17.

Для российского крестьянства голод был старинным и жестоким врагом. В течение столетий у него сформировался особый менталитет (представления и поведенческие стереотипы) в отношении голода. Основные его черты можно охарактеризовать следующим образом18.

Угроза неурожая была постоянным спутником российской деревни из-за неблагоприятных природно-климатических условий на территории исторического центра Российского государства и в его черноземных районах. Они обусловили необычайно короткий цикл сельскохозяйственных работ (125 — 130 рабочих дней, с середины апреля до середины октября по старому стилю) и потребовали от российского крестьянства огромного трудолюбия, которое отнюдь не гарантировало ему стабильных урожаев19. В этих условиях крестьяне всеми силами стремились обеспечить устойчивость своего хозяйства. С этой целью они изучали особенности погодных условий в местности своего проживания, пытались их прогнозировать. Горький опыт неурожайных лет отложился в крестьянском земледельческом календаре. В нем были запримечены почти каждый день в году и почти каждый час в течение дня, объяснено появление каждого облака, дождя, снега, их свойства, вид. Использование земледельческого календаря позволяло проводить сельскохозяйственные работы исходя из агроклиматических условий каждой конкретной местности. Это снижало вероятность неурожая и ослабляло, таким образом, угрозу голода20. Вплоть до создания колхозного строя крестьянская Россия пахала, сеяла и убирала хлеб, основываясь прежде всего на земледельческом опыте предков.

Знание природных примет и трудолюбие не всегда могли оградить крестьянские посевы от недорода, поскольку силы природы

59

все же были не подвластны крестьянину. Нередко засуха иссушала его ниву, буквально политую потом, — и крестьянские семьи оставались без хлеба. В крестьянском сознании сформировалось устойчивое представление о том, что могущество природы связано с божественной силой, от воли которой зависит, будет ли обильный урожай на полях, или на них падет засуха и обрушатся полчища саранчи и грызунов. «Прогневали Бога, видно, за грехи наши», — говорили в русских деревнях во время засухи. «Господь захочет, так хлеб уродится и при поздней пахоте», — утверждали старожилы. Крестьянин обращался к Богу, сверхъестественным силам и духам природы с просьбами об урожае, надеясь умилостивить их молитвами, заклинаниями, жертвоприношениями и таким образом избежать недорода и голода. Этому служили ставшие традиционными в жизни российской деревни аграрные праздники, календарные песни, заказные молебны о дожде во время засухи, обрядовые игрища и увеселения21.

О голоде в крестьянском менталитете наиболее объективное представление дает устное народное творчество, народный фольклор — зеркало крестьянского менталитета. Народ сложил немало пословиц и поговорок о голоде. В крестьянском сознании голод ассоциируется с тяжелейшим потрясением, рассматривается как одно из самых трагических событий в жизни человека. Ему придается мистическое значение: «Царь-голод», то есть, всемогущий и беспощадный. В то же время в народных пословицах и поговорках нет панического страха перед голодом, скорее бесстрашие и лукавство: «Голод не тетка, заставит работать», «Голодной куме хлеб на уме», «Голодный праздник не считает». Народный фольклор досоветского периода российской истории связывает голод с бедностью крестьянства, ее широким распространением в дореволюционной России: «Работаешь в год — нечего класть в рот», «Ребята! Бери счеты — пойдем считать, сколько нищеты». В народных пословицах и поговорках доказывается необходимость трудолюбия как главного средства обеспечения материального благополучия крестьянской семьи: «Наездом хлеба не напашешь», «Деньги водом, добрые люди родом, а урожай хлеба годом», «Иглой да бороной деревня стоит»22.

Точно так же в народном фольклоре нашел отражение и голод 1932-1933 гг. Собранные пословицы, поговорки, частушки, слухи о голоде 1932-1933 гг. и его причинах дали оценку этой трагической страницы в истории России как бы снизу, с народной точки зрения. В них запечатлены масштабы голода: «В тридцать третьем

60

году всю поели лебеду. Руки, ноги опухали, умирали на ходу». Его наступление связывается с насильственным созданием в России колхозного строя: «Не боюся я морозу, не боюся холоду, а боюся я колхоза, уморят там с голоду», «Вставай, Ленин, умри, Сталин, мы в колхозе жить не станем». В народном фольклоре указывается на ответственность сталинского руководства за искусственно организованный голодомор 1933 г. в России: «Когда Ленин жил, нас кормили. Когда Сталин поступил, нас голодом морили»23.

Страх перед голодом и его трагические уроки были важнейшим мотивом консолидации крестьян в рамках традиционной крестьянской поземельной общины. В течение столетий, в условиях налогового гнета государства, помещичьей кабалы, община обеспечивала минимальное приложение трудовых сил своих членов, удерживала массу крестьянских хозяйств от быстрого разорения. Бедняк и средний крестьянин могли существовать, лишь ухватившись за общину24. Особенно очевидным это стало во второй половине XIX в., когда в результате развития рыночных отношений начался кризис натурально-потребительского, продовольственного крестьянского хозяйства и соответственно усилилась угроза голода.

Как уже отмечалось, вовлечение подавляющего большинства крестьянских хозяйств в рыночные отношения происходило под давлением обстоятельств: необходимости выплаты налогов, выкупных и арендных платежей за землю, погашения банковских кредитов. Коммерциализации сельскохозяйственного производства способствовало строительство железных дорог. Чтобы заплатить налоги и всевозможные обязательные платежи, крестьяне были вынуждены продавать хлеб в ущерб своим собственным интересам. По оценке специалистов, в Европейской России в конце XIX в. больше половины всех крестьянских хозяйств своей земледельческой деятельностью не могли заработать необходимых средств для пропитания. В то же время они были вынуждены продавать урожай на рынок. Экспорт русского хлеба основывался на голодании миллионов крестьянских семей и справедливо назывался современниками «голодным экспортом»25. В условиях малоземелья, обострявшегося в связи с ростом численности крестьянского населения при сохранении архаичных орудий труда, все большего истощения почвы, вынужденного отчуждения хлеба на рынок, система коллективной безопасности в русской поземельной общине была пусть слабой, но все же гарантией для среднего и беднейшего крестьянина на случай голода. Так, например, система

61

земельных переделов общинной земли при существовавшем малоземелье позволяла распределять землю по качеству, череспо-лосно, а не сводить ее в одну полосу, в отруб. Это давало возможность обеспечить за каждым двором ежегодный средний урожай, так как в засушливый год участок, расположенный в низине, мог дать вполне сносный урожай, в то время как участки, сведенные в отруб, расположенные на пригорке, могли полностью выгореть26.

Следует оговориться, что для российского казачества ситуация была несколько иной. Получив от царя за службу самые плодородные земли, казаки имели возможность жить зажиточно и не испытывали тех затруднений, которые выпадали на долю крестьян помещичьих губерний. Их земли располагались в более благоприятных климатических зонах и давали прекрасные урожаи. Дон и Кубань были традиционными житницами Российской державы. Поэтому восприятие казаками голода неадекватно восприятию поволжского крестьянина, живущего в условиях малоземелья, привыкшего к нужде вследствие постоянных недородов и поборов со стороны государства и помещика. В то же время и в крестьянской, и в казачьей общине было много сходного в плане взаимопомощи в трудное время.

Моральная организация крестьянской и казачьей общины гарантировала для ее членов систему взаимоподдержки в случае голодного бедствия или других обстоятельств, обусловивших тяжелое материальное положение казака или крестьянина. Общественным мнением было освящено выживание слабейших в экономическом отношении семей. Во время голода члены общины сообща искали пути выхода из голодного кризиса (например, посылали на лучших лошадях за семенами, направляли ходоков в различные инстанции просить помощи и т. д.).

В истории России наступление голода всегда было тяжелейшим потрясением для крестьянства. Массовая смертность крестьян от голода и вызванных им болезней, гибель скота подрывали сельскохозяйственное производство, нередко приводили к опустошению целых районов. При том что крестьянское общество постоянно стремилось избежать голода, факт увеличения числа неурожайных, голодных лет в России в конце XIX — начале XX в. (1891, 1892, 1897, 1898, 1901, 1905, 1906, 1907, 1911, 1915 г.), огромные масштабы голодовок (число голодающих крестьян исчислялось миллионами) свидетельствовали о серьезной опасности, нависшей над крестьянством в данный период. Под влиянием рыночных отношений происходило разрушение крестьянского

62

натурально-потребительского хозяйства, а следовательно, шел процесс раскрестьянивания крестьянства, его уничтожение как класса. Одновременно шел процесс изменения менталитета российского крестьянства, которое постепенно осознавало нависшую над ним опасность. Подтверждением этого стало его массовое революционное движение в начале XX в., без которого крестьянская Россия прожила четыре пореформенных десятилетия27. Неурожай

1901 г. стал одним из основных поводов крестьянских волнений

1902 г. В 1905 г. крестьянские выступления происходили под лозунгами земли и хлеба28.

Угроза голода и сам факт его наступления вызывали массовое крестьянское движение лишь при определенных обстоятельствах29. История России знает немало примеров, когда крестьяне безропотно переносили ужасы голода и не поддерживали революционные партии, пытавшиеся использовать фактор голода в своих революционных целях (голод 1872-1873 гг., «хождение в народ», голод 1891-1892 гг.)30. Современники голода в России 1891-1892, 1897-1898 гг. отмечали примиренческое, фаталистическое отношение крестьян к своему положению. «Хлеб в Божьей воле», а неурожай и голод «Бог наводит на каждую страну по грехам ея», — говорили в голодающих деревнях31. В начале XX в. ситуация резко изменилась. В России началась аграрно-крестьянская революция. Огромным по масштабам голодовкам 1921-1922, 1932— 1933 гг. предшествовали массовые крестьянские выступления32.

Страх перед голодом и сам его факт лишь тогда становятся мощным катализатором крестьянского движения, когда ставятся под угрозу коренные интересы крестьянства, возникает опасность его существования как класса. Такая ситуация сложилась в российской деревне к началу XX в. Обнищание крестьянства в пореформенный период вследствие непомерных государственных платежей, резкое увеличение в конце 90-х годов XIX в. арендных цен на землю в условиях малоземелья и аграрного перенаселения деревни поставили основную массу крестьян перед реальной угрозой разорения, пауперизации и голода. Защитной реакцией крестьянства вполне закономерно и стало массовое революционное движение33.

В данном случае речь идет прежде всего о районах традиционного помещичьего землевладения. В Сибири и на Юге России, в том числе на Дону и Кубани, а также в зонах, свободных от крупного частновладельческого землепользования ситуация была несколько иной. Там и не было того страшного голода, который Россия познала во второй половине XIX — начале XX в.

63

В годы Гражданской войны и коллективизации крестьянство также всеми доступными средствами и методами активно боролось с государством за свои коренные интересы, так как продовольственная разверстка, насильственное насаждение коммун и колхозов, раскулачивание подрывали основы крестьянского хозяйства, обрекали деревню на голод34.

Хроническое недоедание в пореформенный период миллионов крестьян, периодически повторяющиеся и увеличивающиеся по масштабам голодовки способствовали формированию у беднейшей, пауперизирующейся части крестьянского населения России идеологии, основанной на уравнительных, коммунистически-социалистических принципах. В их осуществлении она увидела для себя путь избавления от нищеты и голода. Именно поэтому часть крестьянства, в основном из беднейших слоев, оказалась готова к восприятию идеологии большевизма и стала социальной базой в деревне для большевистской революции и сталинской коллективизации35.

Опыт многих поколений сформировал в крестьянском менталитете поведенческие стереотипы во время голода. Они не всегда гуманны, но глубоко рациональны, так как направлены на выживание, сохранение наиболее дееспособных членов семьи, способных к продолжению хозяйственной деятельности. Эта стратегия выживания сводится к следующим правилам, обычно проявляющимся в период голодного бедствия. Во время наступления голода трудоспособные мужчины покидали голодающие семьи и уходили на поиски заработков и продовольствия в районы, не пораженные голодом. Спешно распродавали скот и имущество для получения средств на покупку хлеба. В последнюю очередь продавали корову — главную надежду семьи во время голода — и рабочую лошадь. Женщины, старики и дети занимались нищенством. Оставшиеся в голодающей деревне члены крестьянской семьи использовали в пищу различные суррогаты (заменители хлеба), рецепты приготовления которых передавались из поколения в поколение. В пищу употреблялось и мясо павших животных. Для прокорма рабочей лошади и коровы нередко разбирали соломенные крыши крестьянских изб. Родственники старались помогать друг другу.

Наиболее отчаявшиеся и смелые крестьяне начинали заниматься воровством продуктов и скота у своих соседей и в других селениях. В доколхозной деревне воровство сурово осуждалось общественным мнением общины. Пойманных с поличным воров

64

нередко забивали до смерти всем миром. Воровство получило распространение в годы насильственной коллективизации. В колхозной деревне воровство общественного зерна не осуждалось подавляющим большинством колхозников и единоличников, поскольку Советское государство в ходе хлебозаготовок грабило их не хуже любого вора.

В крестьянских семьях во время голода в первую очередь умирали от истощения старики и малые дети. Нередко их переставали кормить, чтобы сохранить пищу для старших детей и взрослых членов семьи: детей запирали в чуланах, амбарах и не кормили, старики иногда сами уходили из семьи умирать. В крестьянской семье больше страдали от голода дети жены от первого брака, нелюбимые члены семьи, которых кормили меньше или вовсе переставали кормить. Вместе с тем матери всеми силами стремились спасти своих детей от голода и смерти и лишь в исключительных обстоятельствах шли на изложенные выше суровые меры. В большинстве же случаев они стремились использовать все средства, чтобы сохранить жизнь своим детям. Например, специально не открывали в избе целый день ставни, чтобы обмануть голодных детей. Мол, ночь, и поэтому рано кушать. Кульминация голода наступала, как правило, в конце зимы — весной, когда все запасы были съедены, а до новых еще было далеко. Поэтому в этот период смертность от голода достигала наивысших размеров, люди сходили с ума, вплоть до случаев людоедства. Весной, с началом полевых работ, все сколько-нибудь способные держаться на ногах взрослые члены семьи и подростки выходили в поле, чтобы заложить основу будущего урожая36.

Сложившимся в течение многих столетий стереотипом поведения российского крестьянства во время голода было ожидание помощи со стороны государства, а также действия, направленные на ее получение. В голодные годы крестьяне всегда обращались к представителям государственной власти на местах с просьбами об оказании помощи. Типичной картиной во время голода и в досоветский и в советский периоды российской истории были группы крестьян, как правило, женщин, стариков и детей, собравшихся у волостных правлений, сельских Советов и райисполкомов, просящих хлеба. На сельских сходах составлялись приговоры, в которых от имени общества в вышестоящие органы государственной власти направлялись просьбы об оказании помощи. Грамотные крестьяне, от себя лично и по поручению общества, писали письма, в которых просили чиновников и руководителей государства

65

о помощи. Крестьяне с благодарностью относились к деятельности во время голода российской общественности, всех добрых людей, помогавших им в лихую голодную годину. Например, в Поволжье и на Южном Урале, как показали результаты проведенного нами анкетирования, старожилы с благодарностью вспоминали благотворительную деятельность в их деревнях во время голода 1921-1922 гг. так называемой АРА (Американской администрации помощи Г. Гувера).

Источники указывают, что государственная поддержка российских крестьян во время голода всегда запаздывала по срокам и была недостаточной по размерам для избежания голодной смертности в деревне. Государство предоставляло зерновые ссуды крестьянам не безвозмездно, а в долг. Целью государственной поддержки крестьян во время голода было стремление не допустить полного развала сельского хозяйства, возможного в случае срыва посевной кампании в голодающей деревне. Государство стремилось оттянуть предоставление помощи крестьянам до начала посевных работ. Помощь оказывалась уже умирающей деревне, хотя о масштабах предстоящего бедствия государственных чиновников информировали заранее37.

В народной памяти голодные годы оставляют неизгладимый след. В том числе такой след оставил и голод 1932-1933 гг. Например, в исследованных нами поволжских и южно-уральских деревнях старожилы хорошо помнили все пережитые ими в советское время голодовки. В их перечне голод 1932-1933 гг. занял особое место. И путь к нему проложила сталинская «революция сверху» — насильственная коллективизация крестьянских хозяйств. Поволжье, Дон и Кубань наряду с другими зерновыми районами страны стали ее первоочередными мишенями. Разразившийся в СССР в начале 1930-х гг. голод был новым явлением в череде многочисленных голодных лет в истории России.

§ 2. Коллективизация. Раскулачивание. Хлебозаготовки

Сплошная коллективизация крестьянских хозяйств начала осуществляться в основных зерновых районах СССР в начале 1930 г. На Северном Кавказе, Украине, в Поволжье и в других традиционных житницах страны принудительно насаждались новые формы организации сельскохозяйственного производства — колхозы. В соответствии с постановлением ЦК ВКП(б) от 5 января 1930 г. «О темпе коллективизации и мерах помощи государства колхоз

66

ному строительству» завершение коллективизации в зерновых районах страны предусматривалось к весне 1931 г.38 Уже к концу 1930 г. Республика немцев Поволжья (АССР НП) первой в СССР завершила в основном сплошную коллективизацию39. В остальных зернопроизводящих регионах она была закончена к началу 1932 г. На Украине было коллективизировано 72 % крестьянских хозяйств, на Нижней Волге — 84,7, на Средней Волге — 64,4, в Северо-Кавказском крае — 81,5 %40. Колхозы объединили большинство сельского населения и стали основными производителями сельскохозяйственной продукции в указанных регионах.

Сами по себе колхозы как форма общественной организации производства не могли нести крестьянам разорения и голода. Напротив, кооперирование крестьянства, в том числе производственное, могло существенно поднять уровень их жизни и одновременно решить проблему подъема сельского хозяйства на современный уровень. Именно через кооперацию основатель Советского государства В. И. Ленин предлагал в многомиллионной крестьянской стране приобщить крестьян к социалистическому строительству. В развитии всех ее видов он видел путь избавления миллионов крестьян от нищеты и кулацкой кабалы41.

Идея коллективного труда на земле не была утопией для советской деревни в конце 1920-х гг. Она основывалась, с одной стороны, на традициях, восходящих к дореволюционной крестьянской общине, с другой — на практическом опыте доколхозной деревни, где имели место не только социальное расслоение, но и традиционное сотрудничество крестьянских семей в решении общих хозяйственных проблем42. Вполне закономерно поэтому выдающиеся русские экономисты А. В. Чаянов, Н. Д. Кондратьев и другие именно в развитии кооперации на селе видели для российского крестьянства путь к зажиточной жизни, а для государства — безболезненный способ включения в современную экономику огромной массы мелких крестьянских хозяйств43.

Новая экономическая политика, при всей непоследовательности и противоречивости ее замыслов и осуществления, была все же серьезной и результативной попыткой назревшего социально-экономического реформирования сельского хозяйства на основе постепенного и всестороннего его кооперирования, предоставления большей самостоятельности мелким земельным собственникам, внедрения элементов товарно-денежных отношений, самоокупаемости и т. д. Были достигнуты, причем в короткие сроки, впечатляющие результаты в восстановлении сельскохозяйствен

67

ного производства, в укреплении крестьянских хозяйств, развитии сельскохозяйственной кооперации44.

Ситуация стала резко меняться с конца 1920-х гг. По инициативе И. В. Сталина провозглашается курс на массовую коллективизацию крестьянсих хозяйств, не имеющую ничего общего с обозначенным в решениях XV съезда ВКП(б) планом развития в СССР колхозного движения. Этот курс официально закрепляется в конце 1929 г. на ноябрьском пленуме ЦК партии, в выступлениях Сталина 3 и 27 декабря, а затем конкретизируется в постановлениях ЦК ВКП(б) от 5 и 30 января 1930 г. и ряде последующих45.

Вместо добровольного кооперирования крестьянства по мере создания для этого необходимых условий, вариант которого отстаивали в конце 1920-х гг. Н. И. Бухарин, А. И. Рыков и их сторонники и который был отражен в первоначальном плане первой пятилетки46, страна пошла по пути сталинской насильственной коллективизации, не имеющей ничего общего ни с ленинским кооперативным планом, ни с идеями выдающихся русских экономистов. Подобный исход стал прямым результатом победы сталинского большинства в коммунистической партии, отбросившего вариант постепенной индустриальной модернизации страны, предлагаемый оппозицией, и взявшего курс на ее форсированное проведение административно-командными методами за счет безжалостной эксплуатации деревни47. Созданная в годы нэпа разветвленная многообразная сеть кооперативов была окончательно ликвидирована или огосударствлена, развернулось безудержное форсирование коллективизации на основе насилия и массовых репрессий48.

Главной целью сплошной коллективизации стало стремление сталинского режима в самые сжатые сроки решить зерновую проблему. С помощью насильственного насаждения колхозов в основных зерновых районах страны сталинское руководство рассчитывало резко повысить товарность зерновых культур с целью расширения их экспорта. Так, первый пятилетний план предусматривал рост производства зерна с 731 млн ц в 1927-1928 годах до 1058 млн ц в 1932-1933 гг., то есть от 36 до 45 % среднегодового роста49. Колхозная деревня рассматривалась главным источником накопления средств для осуществления форсированной индустриализации. И если колхозы и кооперативы 1920-х гг., при всех их недостатках, объединявшие в основном энтузиастов общественного хозяйствования, не несли крестьянам никаких бед, то сталинские колхозы, создаваемые методами принуждения, ввергли деревню и всю страну в тяжелейшие испытания с самым трагическим исходом.

68

Антикрестьянский характер начавшейся «революции сверху» сразу же стал очевиден для подавляющей массы крестьянства. Поэтому первая половина 1930 г. ознаменовалась повсеместными антиколхозными выступлениями в районах сплошной коллективизации. В закрытом письме ЦК ВКП(б) от 2 апреля 1930 г. «О задачах колхозного движения в связи с борьбой с искривлениями партийной линии» ситуация оценивалась следующим образом: «Поступившие в феврале месяце в Центральный Комитет сведения о массовых выступлениях крестьян в ЦЧО, на Украине, в Казахстане, Сибири, Московской области вскрыли положение, которое нельзя назвать иначе, как угрожающим. Если бы не были тогда немедленно приняты меры против искривлений партлинии, мы имели бы теперь широкую волну повстанческих крестьянских выступлений, добрая половина наших "низовых" работников была бы перебита крестьянами, был бы сорван сев, было бы подорвано колхозное строительство и было бы поставлено под угрозу наше внутреннее и внешнее положение»50. По сути, речь шла уже не об угрозе, а о начале крестьянской войны против насильственной коллективизации, коммунистической партии и Советской власти.

Сталинскому режиму пришлось временно отступить. Грубейшие «ошибки и искривления», допущенные якобы только местными работниками и вопреки «правильной линии» партии, были тотчас же признаны, и приняты меры по их исправлению. Их первый результат — массовые выходы крестьян из ненавистных колхозов, резкое снижение уровня коллективизации к концу лета 1930 г. почти на 2/3 (по СССР - до 21,4 %, по РСФСР - до 19,9 %)51.

Затем наступило кратковременное «затишье», своеобразная стабилизация, когда «низы» добровольно не хотели возвращаться в колхозы, а тем более создавать новые, а временно растерявшиеся «верхи» на местах не решались начинать новое наступление на крестьян. Однако уже в сентябре 1930 года ЦК ВКП(б) в закрытом письме «О коллективизации», направленном местным партийным органам, резко осудил пассивное отношение к «новому приливу» в колхозы и потребовал «добиться нового мощного подъема колхозного движения». Подкреплением этой директивы было утверждение Декабрьским (1930 г.) пленумом ЦК и ЦКК ВКП(б), а затем третьей сессией ЦИК СССР (январь 1931 г.) жестких заданий («контрольных цифр») по коллективизации на 1931 г. для всех регионов страны. Речь шла о «полной возможности» коллективизировать в течение года «не менее половины» всех крестьянских хозяйств страны, а по главным зерновым районам — не менее 80 %,

69

что означало для них «завершение в основном сплошной коллективизации и ликвидации кулачества как класса»52.

Установление таких сроков для крестьянских хозяйств в огромной стране, а тем более придание им силы закона само по себе означало грубое попрание таких элементарных принципов кооперирования, как постепенность этого процесса, строгая добровольность вступления в кооперативы и т. д. Более того, местным партийным организациям не только не возбранялось, а настоятельно рекомендовалось «перевыполнять задания по коллективизации». Таким образом, курс на ее всемерное форсирование был продолжен, началось новое наступление на крестьянство.

Уже первый год коллективизации ясно показал те цели, ради которых она осуществлялась. В 1930 г. государственные заготовки зерна, по сравнению с 1928 г., выросли в два раза. Из деревень в счет хлебозаготовок было вывезено рекордное за все годы Советской власти количество зерна (221,4 млн ц)53. В основных зерновых районах заготовки составили в среднем 35-40 %. В 1928 г. они колебались в пределах 20-25 %, а в целом по стране равнялись 28,7 % собранного урожая54. Так, например, в 1930 г. в Северо-Кавказском крае валовой сбор зерна вырос до 60,1 млн ц, по сравнению с 49,3 млн ц в 1928 г. В то же время в счет хлебозаготовок было изъято 22,9 млн ц, по сравнению с 10,7 млн ц в 1928 году, то есть на 107 % больше. Причем Северный Кавказ выполнил не только первоначальный план, но и дополнительный, сдав в счет хлебозаготовок часть посевного материала, фуражного и продовольственного зерна55. В результате некоторые районы Северо-Кавказского края весной 1931 г. испытывали серьезные продовольственные трудности, и в них пришлось завозить семена для засева колхозных полей56. Таким образом, главной целью насаждения колхозного строя был товарный хлеб.

Изучение экспортных планов СССР показало, что в хлебозаготовительные кампании 1930 — 1931 гг. в счет экспорта зерновых планировалось направить до половины заготовленного зерна, особенно пшеницы. Причем ситуация усугубилась мировым экономическим кризисом, который привел к падению цен на зерно и потребовал увеличения его экспорта. На это прямо указал в своем выступлении на Октябрьском 1931 г. пленуме ЦК ВКП(б) нарком снабжения СССР А. И. Микоян: «Конечно, зерновую проблему мы разрешили. Но нам пришлось увеличить против первоначального плана экспорт хлеба в силу потребности в валюте на оборудование для индустрии. Мировой кризис привел к резкому падению цен на

70

с/х продукты, в том числе и на наш экспорт»57. Таким образом, очевидна неразрывная связь коллективизации, хлебозаготовок и индустриализации страны.

Причем высокая товарность колхозного хлеба была обеспечена не за счет преимуществ новой организации сельскохозяйственного производства, а в результате благоприятного стечения обстоятельств. 1930 год оказался чрезвычайно благоприятным для сельского хозяйства в погодном отношении. Такой мягкой весны и лета давно не переживали основные зерновые районы СССР58. Именно погодный фактор стал решающим в получении в 1930 г. повышенного («рекордного») урожая в основных зернопроизводящих районах страны (по официальным данным — 835,4 млн ц, в действительности же — не более 772 млн ц)59.

Что же касается состояния колхозного производства, то уже в первую колхозную страду, летом 1930 г., в полной мере проявились его очевидные недостатки. Повсеместно наблюдались огромные потери зерна при уборке урожая, составив по СССР, по данным НК РКИ, 177 млн ц (22 % валового сбора). Происходило это вследствие применения в период уборки так называемого конвеерного метода, целью которого было стремление власти вывезти из деревни как можно больше хлеба для государственных нужд, то есть обеспечить выполнение «первой заповеди» колхоза. «Конвейерный метод» применялся с целью «спасения» скошенного хлеба от расхитителей. Для этого зерно запрещалось скирдовать. Его сразу обмолачивали и, минуя колхозные амбары, свозили на заготовительные пункты. Но на практике «конвейер» все время буксовал, а разбросанный по всему полю хлеб портился и гнил в ожидании обмолота. Отсюда и огромные потери.

Для крестьян такой подход означал одно: главная цель коллективизации — это снабжение государства хлебом вне зависимости от учета интересов его непосредственных производителей. Попытки противодействовать спущенному сверху «конвейеру» заканчивались для них весьма плачевно. «В прошлом году, — говорил на Июньском (1931 г.) пленуме ЦК ВКП(б) председатель Колхозцен-тра Т. А. Юркин, — мы бросились на знаменитый газетный клич "конвеер" без разума и головы, до тех пор, пока не погиб хлеб». «Разум и голова» были тут ни при чем: противников «конвейера», как пояснил далее Юркин, обвинили в правом уклоне60.

Между тем Сталин исходя из сравнительно неплохого урожая 1930 г., даже не дожидаясь, когда зерно будет убрано в амбары, в докладе на XVI съезде партии заявил об огромных преимуществах

71

колхозного строя, благодаря которому успешно разрешается зерновая проблема61. Руководствуясь данной оценкой, директивные органы увеличили государственные планы хлебозаготовок на 1930 и 1931 гг. более чем в два раза по сравнению с 1928 г. Выполнение их означало искусственное завышение товарности колхозов и совхозов, подрывало основы зернового хозяйства страны и материального благосостояния производителей. Мало того, широкое распространение в этот период получили дополнительные («встречные») планы, предъявляемые хлеборобам после выполнения основных. В таких условиях вполне естественным становилось противодействие крестьян хлебозаготовительным органам, утаивание от них части выращенного урожая, его расхищение. Поэтому «рост товарности зернового производства» обеспечивался с помощью принуждения и насилия, применявшихся в отношении колхозов и единоличных хозяйств, не выполнявших планы хлебозаготовок.

Уже первый год сплошной коллективизации начался в условиях серьезных продовольственных трудностей, обусловленных последствиями самой коллективизации, а также прошедшими в 1928—1929 гг. хлебозаготовками, усугубленных плохим урожаем вследствие засухи в основных зернопроизводящих районах страны. Колхозцентр был завален сообщениями о фактах голода крестьян в Казахстане, Сибири, на Средней и Нижней Волге, в Татарии, Башкирии, на Северном Кавказе, в ряде районов Украины. Например, в Семипалатинском, Актюбинском, Павлодарском округах было учтено 109,8 тыс. голодающих; в восьми районах Балашовского, Аткарского, Сталинградского округов Поволжья не имели хлеба более 147 тыс. крестьянских хозяйств62. В Шахтинском, Черноморском и Ставропольском округах Северо-Кавказского края в города на заработки и в поисках продуктов ушло 10-17 % населения. Из-за отказа колхозников работать до выдачи продовольствия пришлось распустить ряд колхозов63.

В телеграммах и записках на имя зампредседателя ОГПУ Г. Г. Ягоды также сообщалось о голоде крестьян в Сибири, Казахстане, Поволжье, на Северном Кавказе, Украине. Крестьяне даже просили забрать у них весь хлеб и посадить на такой же паек, как в городе; требовали: «верните кулаков, они нас накормят»64. Так, например, о продзатруднениях в Сталинградском округе Нижне-Волжского края указывалось в докладной записке полномочного представителя ОГПУ по НВК Каширина и начальника информа

72

ционного отдела (ИНФО) ПП ОГПУ Илистанова от 28 января

1930 г.65 Об этом же шла речь в датированной 3 апреля 1930 г. спецсводке № 27 ИНФО ПП ОГПУ по Средне-Волжскому краю66.

Положение еще больше ухудшилось к началу мая 1930 г. В это время, по сообщениям информаторов ОГПУ, в ряде районов Пугачевского, Камышинского, Вольского округов Нижне-Волжского края, в Республике немцев Поволжья (АССР НП), а также в Мордовской области и Оренбургском округе Средне-Волжского края на почве голода были «отмечены случаи опухания детей и взрослых». Более того, в Пензенском округе СВК наблюдались «отдельные случаи голодной смерти детей»67.

Не лучше складывалась ситуация в Северо-Кавказском крае. О •«продовольственных и кормовых затруднениях» в крае также сообщалось в многочисленных сводках ОГПУ68. В этом плане показательной является справка ИНФО ОГПУ о продовольственных затруднениях на Северном Кавказе и в других регионах страны от 18 июня 1930 г. В ней говорилось, что на Северном Кавказе продовольственные затруднения «приобретают все большее распространение, особенно в неурожайных районах Ставрополья, Сальского и Кубанского округов», где на «почве питания суррогатами» зарегистрированы многочисленные случаи опухания от голода и отдельные случаи голодной смерти»69.

Продовольственные трудности стали одним из важнейших факторов крестьянского сопротивления коллективизации в начале 1930 г., заставившего власть пойти на временные уступки70.

Так же голодно, несмотря на, казалось, достаточные запасы хлеба в стране вследствие хорошего урожая 1930 г., начинался 1931 год. Из многих районов шли тревожные сигналы о серьезных продовольственных трудностях сельского населения. Так, в начале

1931 г. в секретной телеграмме руководства Средне-Волжского края Сталину и В. М. Молотову было сообщено о голоде, наступившем в ряде районов края. В другой телеграмме, датированной февралем 1931 г., направленной Молотову и наркому Наркомата снабжения СССР А. И. Микояну, указывалось, что в шести левобережных районах края и в Ипатьевском районе Мордовской автономной области «в результате, с одной стороны, большого недорода, а с другой стороны, проведенных хлебозаготовок» положение оказалось «чрезвычайно тяжелым». «Во всех этих районах, — говорилось в телеграмме, — в половине сел население [...] употребляет в пищу разные суррогаты. В отдельных районах, особенно в Мордовской области (Ипатьевский район), на почве недоедания

73

развиваются эпидемии тифа и других болезней, и в настоящее время больницы переполнены больными»71.

В редакции центральных газет шли многочисленные письма колхозников о тяжелом продовольственном положении, сложившемся в деревне в начале 1931 г. Вот выдержка из одного из них, полученного в марте 1931 г. редакцией газеты «Социалистическое земледелие» из села Алгай Новоузенского района Нижней Волги: «Вы хорошо пишете обо всем. У нас, дескать, в СССР все хорошо, строятся заводы, растет сельское хозяйство, крепнут колхозы и совхозы, но мы просим взглянуть во внутрь всего этого. Мы находимся в колхозе второй год. Был у нас недород, и сейчас толпы оборванных, полуголодных людей весь день толпятся и просят одежды и хлеба. Находясь уже в колхозе, мы добили скотину, много подохло от бескормицы, остальная взята на мясозаготовки. Никто этого почему-то не замечает... Мы видим, как у крестьян бедняков и середняков отнимают последнюю овцу, а потом ее губят. Твердые задания дают беднякам, тащат последнюю телку. Люди дышат огнем, проклинают самого т. Сталина, который создал эту скорбь»72.

Основными причинами возникших трудностей в других, подобных этому крестьянских письмах назывались хлебозаготовки, массовая гибель скота в колхозах и единоличных хозяйствах из-за «перегибов» в коллективизации. Причем, как следует из приведенного отрывка, нередко ответственность за это возлагалась крестьянами на руководство страны и лично И. В. Сталина.

1931 год стал годом вовлечения в колхозы основной массы крестьянских хозяйств: в зерновых районах — до 78 %, в целом по СССР — более 50 %73. Главными причинами, толкавшими единоличников в колхозы, обусловивших «новый подъем» колхозного строительства, были непосильные, фактически разорявшие их хозяйства налоги и задания по поставкам сельскохозяйственной продукции, а также страх перед раскулачиванием. Налоги, госпоставки, раскулачивание составляли единую цепь, с помощью которой затаскивали крестьян в колхозы, лишая их какой-либо альтернативы.

Раскулачивание, или так называемая политика «ликвидации кулачества как класса», стало одним из самых тяжких преступлений сталинского режима, в значительной степени обусловившим трагедию 1933 г. Как известно, призыв к политике «ликвидации кулачества как класса» был провозглашен Сталиным в декабре 1929 г. в речи на конференции аграрников-марксистов, объявившей о «настоящем наступлении на кулачество»74. К этому времени,

74

накануне сплошной коллективизации, 21 мая 1929 г. СНК СССР определил признаки кулацких хозяйств, достаточно расплывчатые и неопределенные, которые были несколько уточнены при разработке Закона о едином сельскохозяйственном налоге на 1930 г.75

Политика ликвидации кулачества, наиболее активно проводившаяся в начале 1930 г., привела к тому, что большинство кулацких хозяйств (если даже исходить из признаков, обозначенных в постановлении ЦК), прекратили свое существование. В таких условиях выявление новых кулацких хозяйств становилось нелегкой задачей для финансовых органов, которым перешла пальма первенства при определении социальной принадлежности крестьянских дворов. Однако термин «раскулачивание» применительно к периоду после февраля 1930 г. неправомерен, поскольку кулака в деревне после массовой чистки начала 1930 г. уже не было не только как класса, но и как социального слоя. В 1931 г. «раскулачивали» и ликвидировали, как правило, зажиточных крестьян и середняков, даже некоторых бедняков, заподозренных в сочувствии кулакам и противодействии властям, получивших ярлык «подкулачников».

В конце 1930 г. ЦИК и правительство сделали попытку в Законе о едином сельскохозяйственном налоге на 1931 г. по-новому определить признаки кулацких хозяйств. Однако, по свидетельству М. И. Калинина, они не увенчались успехом, так как «старые признаки кулачества почти отпали, новые не появились, чтобы их можно было зафиксировать»76. Поэтому выход из этого тупика был найден такой: постановлением ЦИК и СНК СССР от 23 декабря 1930 г. местным Советам предписывалось самим устанавливать признаки кулацких хозяйств «применительно к местным условиям»77. Типичным в этой связи является постановление Северо-Кавказского крайисполкома от 1 января 1931 г., дополнившего признаки кулацких хозяйств такими, как получение дохода от занятия извозом, содержание постоялого двора и чайного заведения и т. п.78 При таком подходе социальные грани между кулачеством и зажиточными слоями крестьянства размывались, на первый план выступали имущественные различия.

По указанию правительства, Наркомфин СССР и его органы на местах устанавливали численность и удельный вес крестьянских хозяйств, подлежащих «индивидуальному обложению» (то есть кулацких). Постановлением СНК СССР от 23 декабря 1930 г. было дано указание районам, не завершившим сплошную коллективи

75

зацию, выявить не менее 3 % таких хозяйств79. Руководители районов, отстававших в выявлении кулацких хозяйств, обвинялись в проведении «правооппортунистической линии», а нередко и отдавались под суд. На всем протяжении 1931 года финансовые органы продолжали ревностно «выявлять» и «довыявлять» кулацкие хозяйства. По данным весенней переписи колхозов 1931 г., 26,6 % всех колхозов страны исключили «кулацкие хозяйства», в том числе в Нижне-Волжском крае — 68,9 %, в Средне-Волжском крае — 45,3, на Северном Кавказе — 21,5 % колхозов80. Причем с юридической точки зрения это были уже бывшие кулацкие хозяйства.

Исключенные хозяйства немедленно облагались индивидуальным налогом, а если они не в состоянии были его уплатить, против них применялись репрессивные меры, вплоть до выселения в отдаленные районы страны. В 1931 г. было выявлено и обложено индивидуальным налогом 272,1 тыс. крестьянских хозяйств, в первой половине 1932 г. — 80 тыс.81

Осенью 1930 г. возобновилось выселение раскулаченных крестьян. Общее руководство и контроль осуществляла созданная в марте 1931 г. Комиссия Политбюро ЦК ВКП(б) во главе с А. А. Андреевым. В целом по СССР на протяжении 1930 г. было раскулачено и выслано в отдаленные районы страны 115 231 крестьянская семья, в 1931 г. — 265 795, а всего за два года — 381 026 семей. Основная часть спецпереселенцев направлялась в малонаселенные, часто почти не пригодные для жизни районы. К январю 1932 г. в этих районах было расселено около 1,4 млн человек, в том числе на Урале — 540 тыс., в Сибири — 375 тыс., в Казахстане — более 190 тыс., в Северном крае — свыше 130 тыс.82 Среди депортированных оказались и многие крестьянские хозяйства, отнесенные к третьей категории (подлежащие расселению в пределах районов проживания), поскольку в ряде случаев не было возможности выделить им землю вне колхозных полей. Большинство из них работали на лесоповале, в горнодобывающей промышленности, меньшая часть использовалась в сельском хозяйстве. По примерным оценкам, от четверти до трети депортированных крестьян погибли в «кулацкой ссылке»...83

Политика «ликвидации кулачества как класса» была важнейшим фактором осуществления сплошной коллективизации. Причем осуществлялась она не на основе сплошной коллективизации, как утверждал Сталин, а значительно опережала ее, стимулируя последнюю экономически и психологически. В частности, эконо

76

мически раскулачивание «укрепляло» материальную базу колхозов, так как средства производства и имущество раскулаченных семей поступали в колхозный фонд или даже отдельным бедняцко-середняцким хозяйствам. Психологически оно являлось фактором «последнего предупреждения» и устрашения единоличников.

Политика раскулачивания нанесла колоссальный урон сельскому хозяйству, лишив деревню тысяч самых опытных хлеборобов-тружеников. Как очень верно и образно выразился А. И. Солженицын, искореняли «самых трудолюбивых, распорядливых, смышленых крестьян, тех, кто и несли в себе устойчивость русской нации»84. В общей сложности искоренили около 6 млн человек. Из них более 400 тыс. были высланы в отдаленные районы страны, большинство остальных «самораскулачились» — бросив все имущество, перебрались в город85.

Нажим на крестьян был столь силен, что задания по коллективизации, установленные Декабрьским пленумом 1930 г. и Январской 1931 г. сессией ЦИК на весь 1931 г., были выполнены уже весной. «В итоге весны 1931 года, — отмечалось в резолюции Июньского пленума ЦК ВКП(б) 1931 года, — коллективное движение одержало решающие победы в большинстве районов и областей по основным отраслям сельского хозяйства СССР»86. «Завершена коллективизация в основных зерновых районах [...], колхозное крестьянство уже превратилось в центральную фигуру земледелия, колхозы стали основными производителями не только в области зерна, но и важнейшего сельскохозяйственного зерна», — оптимистически звучало в данной резолюции87.

О том, что подобный результат стал следствием административного нажима на крестьян, свидетельствуют многочисленные документы, в том числе факты, приведенные в докладе инструктора ЦИК СССР Н. И. Короткова. Побывав в Сосновском районе ЦЧО в связи с проверкой жалоб крестьян, посланных на имя Калинина, он пришел к следующему выводу: «По своему характеру и глубине ошибки превосходят даже ошибки 1929-1930 гг. [...] Сплошная коллективизация, как правило, проводилась в жизнь независимо от результатов голосования крестьян. В селе Зеленом почти все единоличники при голосовании воздержались, никто не голосовал ни за, ни против коллективизации». Тем не менее президиум собрания объявил: «Раз голосующих против нет, сплошная коллективизация принимается». Если же единоличники упорствовали, применялись «всевозможные репрессии» — под разны

77

ми предлогами у них отбирали лошадей, коров, фураж, вплоть до усадебной земли. По мнению инструктора, во всех сельсоветах Со-сновского района не было создано никаких предпосылок для коллективизации. И тем не менее партийные ячейки проводили курс «на 100 % коллективизацию»88. Точно такая же ситуация была зафиксирована национальным бюро Колхозцентра в ряде районов Казахстана, Татарской АССР, автономных областей и республик Поволжья и Северного Кавказа89.

Наспех созданные колхозы оказались в чрезвычайно сложном положении. В них была слаба организация производства, не отлажен механизм учета и распределения труда. В результате раскулачивания деревня лишилась наиболее умелых, знающих хлеборобное дело крестьян, способных возглавить колхозы. Поставленные сверху взамен этих потенциальных руководителей и специалистов общественного хозяйства так называемые рабо-чие-двадцатипятитясячники умели лишь давать команды и слепо проводить спущенные сверху директивы. Такая ситуация была вполне закономерна, так как городские жители в силу объективных причин не могли научить крестьян лучше, чем они могут сами, сеять и убирать хлеб, работать на земле. Показательно в этом плане свидетельство старожила села Солодушино Николаевского района Волгоградской области В. Н. Литвинова. «Были двадцатипятитысячники, они ничего не разбирали. Спрашивали: "Почему просо сеете, а почему сразу пшено не сеете"», — вспоминал он90. Не только двадцатипятитысячники руководили колхозами, но и выдвиженцы из числа бедноты, партийно-комсомольского актива. Их подбор осуществлялся партийными органами по принципу политической благонадежности и способности кандидатов беспрекословно исполнять распоряжения сверху. Причем способность председателя колхоза обеспечить выполнение директив вышестоящих органов была главным критерием оценки его деятельности. А поскольку главная задача любого новоиспеченного председателя — выполнение колхозом государственных поставок сельхозпродукции, то их положение было незавидным. Их безжалостно снимали с работы в случае невыполнения колхозом плана и на их место назначали других, более решительных. Поэтому в первые годы колхозной жизни текучесть кадров была массовым явлением во всех регионах страны. Так, например, по сообщению инструктора Президиума ВЦИК М. И. Чинчевого, в 1931 г. по Репьевскому сельскому Совету Сердобского района Нижне-Волжского края за год сменилось 24 председателя и 15 председателей сельсовета91.

78

В ходе сельскохозяйственных кампаний 1931 г. основная ставка местным руководством была сделана на административное принуждение колхозников. Насильно загнав большинство из них в колхозы, местные руководители нередко вели себя по отношению к ним как самые настоящие помещики-крепостники. Трудно в это поверить, но в 1931 г. в период весенней посевной в советских колхозах пороли крестьян, как в незапамятные времена крепостного права! Такие факты имели место в Колышлейском, Романовском, Турковском, Бековском, Самойловском и других районах Нижне-Волжского края. Порки колхозников организовывали состоявшие из местных активистов так называемые «Союзы для борьбы за дисциплину». Пользуясь безнаказанностью и попустительством со стороны вышестоящего районного руководства, активисты «Союзов» пороли колхозников за опоздание на работу, за огрехи в пахоте, за поломку инвентаря, за плохой уход за лошадьми, за то, что «отбил чужую жену», пришел на работу в валенках, просто «гулял на улице» и т. д. Порка, как указывают документы, обычно происходила следующим образом: «Присужденного силой клали на землю и били ладонью, ложкой, а чаще вожжами, ремнем, прутьями [...], били мужчин и женщин»92. Наряду с порками отдельные сельские активисты куражились над людьми и другими способами. Например, в колхозе села Колычеве Турковского района Нижне-Волжского края женщин-колхозниц принуждали целоваться с дурачком, которого предварительно «заставляли целовать лошадь»93. Конечно, все эти факты были проявлением крайности и местного самодурства, и их организаторы привлекались к ответственности. Но они передают ту атмосферу административного произвола и бесправия, которая царила в колхозной деревне в рассматриваемый период.

Трагическим по своим последствиям стало еще одно нововведение — принудительное обобществление коров и личного скота колхозников. Источником этого беззакония стало постановление ЦК ВКП(б) и СНК СССР от 30 июля 1931 г. «О развертывании социалистического животноводства», в котором выдвигалась «центральная задача ближайшего времени в области сельского хозяйства» — добиться в 1931-1932 гг. решительного перелома в развитии животноводства путем создания колхозных ферм и увеличения поголовья скота в совхозах94. Таким образом была разработана и стала проводиться в жизнь авантюристическая программа «большого скачка» в животноводстве, нацеленная на то, чтобы за один-два года на базе общественного хозяйства решить живот

79

новодческую проблему. На практике все это вылилось в банальную реквизицию скота с крестьянских подворий. Повсеместно у отказывавшихся обобществлять скот колхозников его отбирали силой: взламывали замки на скотных дворах, загоняли на общий двор коров колхозников, пасшихся вместе с общественными. Когда же колхозники требовали вернуть отобранный скот, им выдавали квитанции о том, что скот обобществлен или сдан заготовителям95. Все эти акции были грубейшим нарушением 4-й статьи примерного Устава сельскохозяйственной артели.

Ответом на такого рода действия стали массовые выходы крестьян из колхозов с требованием вернуть им скот, инвентарь, часть посевов. Крестьяне уничтожали скот, подрывая тем самым основы не только животноводства, но и продовольственной безопасности. По данным Наркомзема СССР, в колхозной деревне повсеместно происходил «массовый убой молочного скота и разбазаривание рабочих лошадей». Базары и городские рынки были переполнены рогатым скотом и лошадьми. Были зарегистрированы случаи «оставления лошадей на постоялых дворах в уплату за ночлег». Не продав на базаре и не желая просто так отдать скот колхозу, крестьяне нередко бросали его на дороге, в поле, прикрепляя к брошенным лошадям и быкам надписи: «Ничьи, кому нужно — берите»96.

«Новый подъем» колхозного движения едва дотянул до осени 1931 г. С конца года повсеместно начались массовые выходы из колхозов, а пик их пришелся на начало 1932 г., когда число коллективизированных хозяйств в РСФСР сократилось на 1370,8 тыс., а на Украине — на 41,2 тыс.97

Важнейшим фактором спада колхозного движения в конце 1931 — начале 1932 гг. наряду с авантюрным обобществлением скота стала хлебозаготовительная кампания, еще более жесткая и циничная, чем все предшествующие. Именно ее результаты в значительной степени предопределили ситуацию 1932 г. и голодомор 1933 г.

1931 год выдался не совсем благоприятным по погодным условиям. Хотя не такая сильная, как в 1921 г., но все же засуха поразила пять основных районов Северо-Востока страны (Зауралье, Башкирию, Западную Сибирь, Поволжье, Казахстан). Это самым негативным образом сказалось на урожайности и валовых сборах зерновых хлебов. В 1931 г. был получен пониженный урожай зерновых, 690 млн ц (в 1930 году — 772 млн ц)98. Однако государственные заготовки хлеба не только не были сокращены по сравне

80

нию с урожайным 1930 г., но даже повышены. В частности, предусматривалось изъятие из деревни 227 млн ц зерна по сравнению с 221,4 млн ц в 1930 г." Например, для пораженных засухой Нижне-Волжского и Средне-Волжского краев план хлебозаготовок составил соответственно 145 млн пудов и 125 млн пудов (в 1930 г. они равнялись 100,8 млн пудов и 88,6 млн пудов)100.

Таким образом, не считаясь с тяжелым организационно-хозяйственным состоянием колхозов, усугубившимся недородом, сталинское руководство установило рекордные планы хлебозаготовок за все годы Советской власти. Загнав крестьян в колхозы, он рассчитывало теперь выжать из них как можно больше хлеба.

Хлебозаготовки 1931 г. оказали важнейшее влияние на темпы сплошной коллективизации в основных зерновых районах СССР. Для единоличных хозяйств устанавливались повышенные («твердые») задания по обязательной сдаче государству хлеба. За невыполнение их широко применялось раскулачивание. У единоличников конфисковывали имущество, выселяли за пределы района и края, осуждали по ст. 61 УК РСФСР101. В этих условиях вступление в колхоз было едва ли не единственным способом избежать раскулачивания и репрессий. Причем местные власти не скрывали того, что политика хлебозаготовок и политика коллективизации неразрывно связаны между собой и стимулируют друг друга. Например, в постановлении президиума Нижне-Волжского крайисполкома от 31 июля 1931 г. говорилось: «Хлебозаготовки должны на деле обеспечить дальнейшее закрепление коллективизации, поднять ее на высшую ступень, содействовать полному завершению коллективизации и окончательной ликвидации кулачества как класса»102.

Начавшаяся уборочная кампания 1931 г. сразу же показала, что спущенные сверху планы были завышены и нереальны для выполнения, наносили огромный ущерб интересам колхозов. Например, в Республике немцев Поволжья, по сообщению ОГПУ АССРНП, планы оказались «выше обмолоченного хлеба»103. Завышенный характер хлебозаготовительных планов особенно очевидным был для руководителей колхозов и различных уполномоченных районного и более высокого звена. Им сразу стало ясно, что в случае выполнения плана их хозяйства останутся без продовольственного и семенного зерна. Поэтому многие из них сразу же стали сигнализировать в вышестоящие органы о нереальности планов, а в ряде случаев и противодействовать их выполнению. Например, в селе Воскресенка Федоровского кантона Республи

81

ки немцев Поволжья колхозное правление во главе с председателем Гусевым «активно противодействовали сдаче хлеба». «План селу дан нереальный, хлеба больше сдавать не будем, иначе население помрет с голоду», — заявляли они104.

В то же время планирование хлебозаготовительных планов осуществлялось на основе данных о размерах посевных площадей, которые направлялись региональной властью в вышестоящие органы планирования. И здесь свою негативную роль сыграла политика «подстегивания» коллективизации, когда местные власти в угоду Центру стремились «отрапортовать об успехах» и нередко, чтобы удержаться на своих постах, шли на прямой обман и приписки. Так, например, в письме писателя В. П. Ставского в редакцию газеты «Известия», датированном 28 марта 1931 г., о посевной кампании на Северном Кавказе приводились следующие факты: «По данным крайфинуправления приписки посевных площадей составили 900 тысяч га. [...] Край «наврал Центру!». [...] эти данные, преувеличенные, легли в основу всех дальнейших расчетов, в частности хлебозаготовительных... На самом деле рост посевов в крае был 7-9 %. Так же было и в других областях, скажем, на ЦЧО или Нижней Волге»105.

У многих участников хлебозаготовительной кампании 1931 г. возникало сомнение, что такие планы могли быть одобрены центральной властью. Уж больно они были похожи на происки классового врага, решившего развалить молодые колхозы. В этой связи в августе 1931 г. на слете районного актива в г. Балашове Нижне-Волжского края районный уполномоченный по хлебозаготовкам Н. С. Чиркунов в своем выступлении представил цифры, убедительно подтверждающие нереальность плана хлебозаготовок в закрепленных за ним колхозах. Он прямо заявил, что эти планы больше похожи на «грабеж крестьянства», так как после их выполнения колхозы останутся без хлеба, семян и фуража, что приведет к срыву весенней посевной. Такое планирование, по его мнению, могли осуществить только вредители. Чиркунова исключили из партии и сняли с должности заведующего Балашовского педагогического техникума106. Все попытки председателей колхозов и других низовых советских и партийных работников оспаривать перед краевым руководством планы хлебозаготовок заканчивались в лучшем случае строгим предупреждением, в большинстве же — снятием с работы и исключением из партии. На уровне местного районного и сельского руководства все разговоры о нереальности планов были запрещены. А нарушители запрета, как правило,

82

объявлялись «оппортунистами» и «проводниками антипартийной кулацкой линии». В официальных заявлениях региональные руководители не ставили под сомнение контрольные цифры хлебозаготовок. Местным советским и партийным органам следовало выполнять их невзирая на погоду.

В то же время краевые и республиканские власти, решительно пресекая все движения снизу, осознавали сложность ситуации и пытались доказать ее перед ЦК партии и Советским правительством. В частности, руководство Нижне-Волжского и Средне-Волжского краев неоднократно обращалось в ЦК ВКП(б) и СНК СССР с просьбами снизить план хлебозаготовок, мотивируя эти просьбы резко ухудшившимися в процессе уборки климатическими условиями, а также катастрофическим положением с тяглом107. Подобные же просьбы шли и из других регионов. В этом плане типична докладная записка секретаря Средне-Волжского крайкома ВКП(б) М. М. Хатаевича и председателя крайисполкома Брыкова в Наркомснаб и Наркомзем СССР от 26 августа 1931 г. В ней говорилось: «В 23-х из 35 районов Левобережной части нашего края полностью в текущем году погибли от засухи и суховея все посевы овса. <...> Состояние живой тягловой силы в левобережной части нашего края в данный момент крайне тяжелое. Вследствие истощения, вызываемого очень большой загрузкой и крайним недостатком концентрированных кормов, от 15 до 25 % лошадей по Левобережью в данный момент не может быть использовано ни на какой работе. Сильно увеличился падеж лошадей от менингита... являющегося результатом крайнего истощения, вызванного перегрузкой и недостатком питания...»108

О реакции Сталина на просьбы региональных руководителей о снижении плана хлебозаготовок можно судить по его репликам и выступлениям на проходивших в это время пленумах ЦК партии, директивам местным партийным органам в связи с хлебозаготовками.

Так, например, 30—31 октября 1931 г. состоялся пленум ЦК ВКП(б), на котором заслушивались сообщения секретарей местных партийных организаций (С. В. Косиора, Б. П. Шеболдаева, И. М. Варейкиса, М. М. Хатаевича, В. В. Птухи и др.) о ходе выполнения плана хлебозаготовок. Просьбы секретарей Средне-Волжского и Нижне-Волжского крайкомов о сокращении хлебозаготовок в связи с недородом (при этом приводились конкретные данные об урожайности) Сталин отверг в резкой форме, поиронизировав над тем, «какими точными в последнее время» стали се

83

кретари, приводя данные об урожайности. А присутствующий на пленуме нарком Микоян, непосредственно отвечавший за снабжение населения продуктами питания, подводя итоги заслушанным сообщениям, подчеркнул: «Вопрос не в нормах, сколько останется на еду и пр., главное в том, чтобы сказать колхозам: "в первую очередь выполни государственный план, а потом удовлетворяй свой план"»109.

Вскоре после Октябрьского пленума первоначальные планы хлебозаготовок были несколько снижены. Но это снижение не было принципиальным, планы по-прежнему оставались чрезвычайно напряженными110. Они должны были выполняться, невзирая ни на какие причины. Виновных в срыве хлебозаготовок ожидали самые суровые меры наказания. Об этом прямо было указано в телеграмме Сталина и Молотова крайкомам и обкомам партии от 5 декабря 1931 г. В ней к колхозам, не выполнившим план хлебозаготовок, предписывалось применять такие репрессивные меры, как досрочное взыскание всех кредитов, прекращение обслуживания МТС, принудительное изъятие имеющегося зерна, включая семенное, «не останавливаясь перед продажей государству всех фондов таких колхозов»111. Таким образом, давление на колхозную деревню шло с самого верха. Сталин и его ближайшее окружение несли личную ответственность за все действия местных властей по реализации решений и их трагические последствия.

А то, что эти решения обрекали деревню на голод, — было очевидно. И одним из примеров, подтверждающих эту мысль, стало дело бывшего секретаря Челно-Вершинского райкома партии Средне-Волжского края Ткачева. По его указанию в районной газете была опубликована та самая секретная телеграмма Сталина и Молотова от 5 декабря 1931 г. о хлебозаготовках. Этим необычным шагом секретарь райкома решил объяснить районному активу и рядовым колхозникам причины, вынуждавшие руководство района «фактически подчистую выгребать хлеб из деревни». Он не желал, чтобы колхозники посчитали его «вредителем», по вине которого в колхозах берут хлеб «до основания». Он не виноват в этом! Такая директива дана району ЦК ВКП(б) и Советским правительством. Поэтому секретарь райкома снимает с себя ответственность за все последствия, которые возникнут в районе после выполнения плана хлебозаготовок. Решением бюро Средне-Волжского крайкома партии от 16 декабря 1931 г. Ткачева за попытку «перевалить в глазах колхозников Челно-Вершинского района ответ

84

ственность за серьезные меры нажима, которые надо было в районе принять в целях усиления хлебозаготовок, на партию в целом и на ее Центральный комитет» сняли с занимаемой должности и исключили из партии112.

14 января 1932 г. Политбюро ЦК ВКП(б) принимает постановление, которое требует от регионов проведения сверхплановых хлебозаготовок: «Обязать нац. ЦК, крайкомы и обкомы по выполнении установленного для области (края, республики) годового плана хлебозаготовок продолжать заготовки сверх плана... Весь хлеб, заготовленный сверх годового плана, за исключением 40 %-го отчисления, зачислять в централизованные ресурсы»113.

Подобные директивы центра не оставляли местной власти выбора в применении средств для их выполнения. Поскольку к декабрю 1931 г. в счет хлебозаготовок был вывезен уже весь хлеб, то их продолжение означало изъятие у колхозов хлеба, выданного на трудодни в качестве аванса или оставленного на семена. Подобная акция могла иметь успех лишь при условии широкого применения принудительных и репрессивных мер. Так и случилось. Зимой 1931-1932 гг. повсеместное распространение получили обыски, проводимые сельскими активистами, уполномоченными по хлебозаготовкам в домах колхозников и единоличников. Специально составленные из их числа так называемые штурмовые бригады, нередко с участием «милиционера с винтовкой», «днем и ночью» производили обыски, «не разбираясь, бедняк, середняк или зажиточный» и забирали обнаруженное зерно114. Так, например, по сообщению работника ОГПУ, в селе Н. Буяне Красноярского района Средне-Волжского края «председатель колхоза Тамбовцев и председатель сельсовета арестовали 8 колхозников». В том числе была арестована «беднячка-колхозница» Шерстнева, мать шести детей, у которой в ходе обыска был «отобран последний хлеб». В колхозе Ново-Котласского сельсовета Чаадаевского района того же края председатель колхоза Зотов избил, арестовал на трое суток и оштрафовал на 30 рублей колхозника Казакова за то, что он осмелился просить хлеба «за выработанные трудодни». Хлеба не было, так как он ушел в счет хлебозаготовок115.

Принудительный характер хлебозаготовок не мог не вызвать негативной реакции со стороны крестьян. Они прекрасно понимали, что эти хлебозаготовки оставят их без хлеба. Показательно в этом плане донесение начальника ОГПУ Республики немцев Поволжья Адамовича в центр о настроениях крестьян Немецкой республики осенью 1931 г. «Голод будет еще хуже, чем в 1921 году.

85

У крестьянина нет ничего, хлеб весь сдали, скотину тоже забрали», — шли разговоры в селениях АССРНП116.

Осознавая последствия, крестьяне пытались противодействовать хлебозаготовкам имеющимися в их распоряжении средствами. В ходе хлебозаготовительной кампании 1931 г. на почве недовольства хлебозаготовками, продовольственным положением и принудительным обобществлением скота во всех регионах страны имели место факты массовых выступлений, так называемых «волынок». Средством защиты своих интересов стало неорганизованное отходничество, убой и продажа скота, отказ единоличников от засева полей под новый урожай. Особенно активными эти выступления стали с осени 1931 г., когда в полной мере проявились негативные последствия хлебозаготовок и коллективизации в целом. Именно с этого времени в деревне резко усиливается недовольство крестьян своим материальным положением117. Например, в селе Воскресенка Федоровского кантона АССРНП 26 сентября 1931 г. женщины-колхозницы попытались помешать вывезти из колхоза хлеб. Около 100 человек сбежались к колхозному амбару, где шла погрузка хлеба на фуры и в категоричной форме заявили: «Мы вывозить хлеб не дадим, вы хотите нас поморить с голоду!» Женщины также потребовали освободить арестованных за невыполнение плана хлебозаготовок председателя колхоза и председателя сельского Совета. Выступление было разогнано с помощью милиции, инициаторы и активные участники подверглись аресту118.

Массовым явлением в зерновых районах стали факты укрытия зерна единоличниками, их бегство из селений, отказ от выполнения плана засева своих участков зерновыми культурами. Вот л ишь несколько примеров из уже упомянутой докладной записки начальника ОГПУ Республики немцев Поволжья Адамовича о положении в республике осенью 1931 г. Так, в докладной записке сообщалось, что в Золотовском кантоне массовым явлением было «укрывательство хлеба», который крестьяне прятали «в разных местах, чтобы нашли не всё». В селе Лапоть этого кантона, где 40 % населения составляли единоличники, почти все их дома «были заколочены наглухо», сами они, «чтобы не беспокоили разные комиссии», днем находились «в садах, в лесу, в поле», а на ночь заходили в дом «черным ходом» или влезали в окно, ночевали в сараях, спали «в забитом доме и под замком». Ежедневно из селений Золо-товского кантона выезжало «по 100 — 200 хозяйств». В другом кантоне республики, Мариентальском, как сообщалось в записке, настроение населения было «паническое». Единоличники, бедняки,

86

середняки прятали хлеб, «боясь, что отберут весь», не хотели больше сеять, отдельные семейства «без ведома сельсовета» оставляли дом, инвентарь и уезжали119.

Судя по документам, изъятия зерна «под гребенку» зимой 1931-1932 гг. вызывали протест не только у рядовых колхозников и единоличников, но и районных руководителей, озабоченных за положение вверенного им в управление населения. Чтобы не допустить голода, они пытались оставить часть зерна на внутреннее потребление, санкционируя его раздачу колхозникам в счет заработанных ими трудодней. Кроме того, они руководствовались положением об оставлении в районе 40 % зерна из заготовленного сверх плана. Результаты данных действий хорошо видны на примере Нехаевского района Нижне-Волжского края. 3 февраля 1932 г. бюро ВКП(б) и президиума крайисполкома НВК исключило из партии и отдало под суд секретаря Нехаевского райкома Мартынова, председателя райисполкома Родионова и председателя райколхозсоюза Гудко «за обман партии и государства», выразившийся в срыве плана хлебозаготовок из-за «оппортунистической практики» «авансирования колхозников»120.

План хлебозаготовок 1931 г. силами уполномоченных и местных активистов, организовавших «хлебозаготовительные штурмы», с помощью принуждения и репрессий был выполнен в большинстве регионов СССР. Несмотря на то что в 1931 г. по сравнению с 1930 г. хлебозаготовки уменьшились (например, в Нижне-Волжском крае — на 13,4 %, в Средне-Волжском крае — на 12 %), из деревень было вывезено огромное количество хлеба по отношению к валовым сборам. На Нижней Волге, например, в счет хлебозаготовок отправили половину урожая, на Средней Волге — почти 40 %. В то же время сами валовые сборы зерновых снизились по сравнению с 1930 г., соответственно на 27,8 и на 22,4 %121.

Это означало, что в заготовки ушел хлеб, предназначенный для продовольственного обеспечения крестьянских семей и на семена. Оставшийся в деревне хлеб не мог обеспечить необходимых минимальных потребностей в нем миллионов крестьян до нового урожая. Например, по официальным отчетам колхозов Нижне-Волжского края, составлявших 65 % общего их числа в крае, в 1931 г. на одно хозяйство было выдано 450 кг хлеба122. Всего в колхозах края в 1931 г., поданным сельскохозяйственного налога, насчитывалось 605 409 хозяйств с населением в 2698,2 тыс. человек. Если рассчитать на все колхозное население Нижней Волги количество хлеба, выданного ему в 1931 г. за работу в колхозах, исходя из отчетных

87

данных 65 % колхозов края, то окажется, что на одного человека могло быть выдано не более 101 кг зерна. Это значит, что до следующего урожая каждый член колхозной семьи мог употребить в сутки всего 280 г хлеба. По принятым же нормам хлебного потребления на одного сельского жителя региона в 1920-е гг. приходилось в среднем 210 кг зерна в год, или 575 г в сутки123.

Следует отметить, что хлеб, оставленный в колхозных деревнях в счет оплаты заработанных колхозниками трудодней, включил в себя количество хлеба, израсходованного на общественное питание во время полевых работ. Это означает, что на руки колхозникам выдали из указанного в колхозных отчетах хлеба еще меньше или вообще не выдали, так как он уже был съеден в ходе уборочной кампании. Кроме того, часть этого заработанного на трудодни хлеба вернулась в государственные закрома в ходе кампании по засыпке семян под урожай 1932 г. Особенно это касается единоличников, которых принудительно заставляли создавать семенные фонды в ущерб продовольственным запасам семьи. В 1931 г. в ходе хлебозаготовительной кампании колхозы и единоличные хозяйства свезли на элеваторы не только товарное, но и значительную часть продовольственного зерна. Попытки местного руководства протестовать против подобной практики и завышенных планов хлебозаготовок оказались безрезультатными из-за жесткой позиции Сталина и его ближайшего окружения. Итогом всего этого стали серьезные продовольственные трудности и местами голод в основных аграрных районах страны зимой 1931-1932 гг.

О том, что произошло именно так, свидетельствуют многочисленные письма крестьян, адресованные Сталину и другим руководителям государства. Приведем некоторые из них, наиболее типичные.

Колхозник П. Е. Хромоножкин из села Шумейковка Покровского района Средне-Волжского края писал в ноябре 1931 г. Сталину: «В нашем колхозе около 400 членов с семьями, а хлеба намолотили всего около 90 тыс. пуд. Задание по хлебозаготовкам — 85 тыс. пуд. Правление колхоза поставило в известность исполком, но тот предписал безоговорочно выполнять план. Когда сдали 50 % плана, председатель колхоза, видя, что хлеба остается только для собственного потребления, заявил, что колхоз больше не может сдавать хлеб. Исполком снимает этого председателя. Второй председатель сдавал хлеб до тех пор, пока осталось только семенное зерно, а потом отказался. Назначили третьего, который вывез весь хлеб... Колхозникам стали давать 400 г хлеба в день и больше

88

ничего. А ведь у колхозника есть и семья, которая сидит дома без куска хлеба [...] Дорогой тов. Сталин, Вы должны взгреть тех, кто подрывает авторитет и доверие к партии и Советской власти»124.

Из письма рабочего А. П. Никишина Калинину о положении в колхозе имени рабочих завода Фрунзе Екатериновского сельского Совета Приволжского района Средне-Волжского края: «Под 1931 год была земля вся запахана и весной засеяна, и урожай был ничего, хороший. Пришла уборка хлеба, колхозники урожай сняли благополучно [...], но стали возить государству и вывезли весь хлеб. И в настоящее время колхозники с малыми детьми пропадают с голоду [...]. Народ стал пухнуть с голоду. Колхозники с большим трудом добывают денег, бросают семьи и малых ребят и сами скрываются. И весь мужской пол разъехался, несмотря на то, что в скором будущем наступит весенний посев. Конная сила почти вся пала, на 360 домохозяев осталось 80 лошадей, и те, нынче-завтра, смотрят в могилу. И колхозники, не нынче-завтра, ожидают гибели от голода»125.

«Тов. Сталин, я прошу Вас посмотреть, как в колхозе живут колхозники, — писал колхозник из Татищевского района Нижне-Волжского края. — У нас в Николаевском колхозе колхозники голодают. Хлеба не дают, а заставляют колхозников работать. Несмотря на голод, колхозники все же идут на работу. На общих собраниях нельзя говорить, если станешь говорить, то скажут, что ты — оппортунист»126.

В письме председателя Курганского сельского Совета Ртищев-ского района Нижне-Волжского края Калинину сообщалось: «Согласно плану хлебозаготовок, который был дан более всего валового сбора всех культур в колхозе, сейчас из колхоза вывезен весь хлеб и даже не оставлено ни фунта на площадь в 2305 га семян и фуража для лошадей. Хлеба более месяца не выдавали хорошим колхозникам, пенсионерам и семьям красноармейцев, отчего сейчас даже примерные колхозники, у кого много трудодней, сидят с детьми более двух месяцев на одном картофеле. От этого все бросают на произвол судьбы и разбегаются в разные стороны только для того, чтобы спасти от голодной смерти себя и детей»127.

Вопиющие факты тяжелейшего положения колхозников, с одной стороны, и циничного отношения к ним местных руководителей с другой, были приведены в коллективном письме Калинину 62 членов колхоза имени Блюхера Каменского сельского Совета Самойловского района Нижне-Волжского края: «Колхоз не имеет семенного материала ни одного килограмма [...], на питание не

89

имеется ни зерна [...], питание колхозников заключается в следующем: корнеплоды, то есть картофель и свекла. И такое питание не у каждого [...]. Некоторые питаются от голода падалью лошадей и свиней, несмотря на то, от какой боли животное погибло. Несколько раз было предупреждено колхозникам, чтобы падаль не ели, но отвечали: "Все равно нам помирать от голода, а употреблять падаль будем, хотя бы и заразная скотина. Или же нас расстреливайте, нам жизнь не нужна". На каждом заседании просим правление ходатайствовать о питании, хотя бы по 100 граммов на едока в день, у кого имеется большое количество трудодней. Но правление посмеется, а особенно предправления с жандармским криком отвечает: "Спасайся, кто может! Хотя бы померли несколько человек, от этого социализм не пострадает"»128.

Если Поволжье и другие районы страны поразила засуха, то совсем иная ситуация сложилась в Северо-Кавказском крае. В 1931 г. урожай побил там все рекорды урожайности за годы Советской власти. Он составил приблизительно 69,7 млн ц. Из них государству было сдано 30,6 млн ц, что составило порядка 43 % и втрое превысило показатель 1928 г.129 Но для крестьян радости от такого достижения было мало. В результате выполнения хлебозаготовок оставшегося зерна оказалось недостаточно, чтобы удовлетворить минимальные потребности крестьян в хлебопродуктах, а скот в фураже130. Для Северного Кавказа сложилась необычная ситуация. Впервые на Кубани, получившей приличный урожай, к началу весны колхозники остались без хлеба. «Мы работаем, но понятия не имеем за что», — заявил в связи с этим один из делегатов Третьей краевой конференции колхозников. «Мы работали целый год, и все, что мы получили за наши труды, — одни трудодни», — замечали другие колхозники131. Многочисленные источники засвидетельствовали факты заболеваний колхозников в начале 1932 г. в районах Дона и Кубани на почве недоедания132.

О начавшемся в 1932 г. голоде на Кубани и в Поволжье шли письма крестьян не только непосредственно «вождям», но и в центральные газеты, в надежде донести до руководства страны трагизм своего положения. Но и эти письма не публиковались и в большинстве своем не рассматривались. Они откладывались в «бюро читки» редакций центральных газет, а затем включались в так называемые «политические сводки неопубликованных писем». Среди них сводки газеты «Известия ЦИК» за февраль — март 1932 г. Приведем некоторые выдержки из них о ситуации в деревне в начале 1932 г:

90

Аноним:

«Положение Немреспублики нужно признать критическим. В Марксистском кантоне, села Золопурт, Гатунг, Шенень, осталось 20 % населения. Крестьяне оставляют постройки и уходят на заработки, чтобы никогда не возвратиться. У колхозников и единоличников все отобрали, мы не сможем засеять поля, не сможем увеличить стада. Москва должна взять на буксир Немреспублику, накормить население и наказать всех вредителей, которые с плодородной Немреспублики сделали пустыню»133.

Ст. Чамлыкская Северо-Кавказского края, колхозник, красноармеец В.М. Ковальчук:

«Я пишу не как пасующий перед трудностями, не как враг Советской власти, а как человек, который ее завоевал.

В Чамлыкском районе есть один колхоз, по величине второй в крае, выполняющий 300 тыс. пуд. хлебозаготовок, но беда в том, что это социалистическое хозяйство тает, как весенний снег, люди из колхоза бегут кто куда. В колхозе забрали весь хлеб и оставили немножко кукурузы, которой и люди питаются. Это и есть результат неизбежного развала колхоза...»134

Новочеркасский район Северо-Кавказского края. Без подписи.

«Газета "Известия", ответь на вопрос — правда ли, что есть распоряжение, чтоб колхозники все на производство, а на их место поселить иностранцев? Поэтому будто бы власть забирает весь хлеб и не оставляет на пропитание и на посев, чтобы колхозники сами побросали колхозы и ушли на производство...

Мы, колхозники, не верим, чтоб высшая власть забрала у нас весь хлеб, даже семенной... Газета "Известия", не отнимай ты у нас веру в то, что колхозы ведут нас не к погибели, а к лучшей жизни, и что если мы голодаем, не виновата власть, а местные заправилы. Газета "Известия", хочь для грудных бы детей пшеничного хлебушка, хотя бы поесть, а то еще хуже будет»135.

Наступивший в 1932 г. голод в Поволжье и Северо-Кавказском крае зафиксировали информационные службы ОГПУ.

Из спецсправки Секретно-политического отдела ОГПУ не ранее апреля 1932 г.:

«Средне-Волжский край:

Продзатруднения начали проявляться с января месяца 1932 года, главным образом, по районам Левобережья Средне-Волжского края, причем в марте месяце продзатруднения еще более усилились, увеличились случаи употребления в пищу суррогата (желуди, картофельная кожура, травы, листья и т. д.) и павших живот

91

ных. За последнее время зарегистрированы опухания и два случая смерти на почве голода...»136 «Нижне-Волжский край:

Продзатруднения по Нижне-Волжскому краю начали проявляться с декабря месяца прошлого года. Так, в декабре учтено 45 колхозов по 20 районам, преимущественно северной части края, где 1230 семей испытывали острые продзатруднения. Отмечено было на этой почве 3 случая смертности, одно покушение на самоубийство, случаев опухания — 20, употребление в пищу павших животных и разных суррогатов...»137

«Северо-Кавказский край:

Продзатруднениями охвачены 5 районов СКК: Лабинский, Миллеровский, Краснодарский, Тарасовский и Майкопский. На 4 апреля в этих районах зарегистрировано смертей от голода — 6, опуханий — 6 случаев, употребления в пищу падали и суррогатов — 45 случаев, заболеваний — 1100 случаев, покушений на самоубийства — 2 случая, голодающих — 1869 чел.»138

Таким образом, в результате хлебозаготовок 1931 г. пострадали и районы, пораженные засухой (Поволжье), и районы, где погода была нормальной (Севро-Кавказский край). Хлеб вывезли, не считаясь с положением колхозов и колхозников и невзирая на погоду.

Куда был вывезен хлеб, несмотря на, казалось бы, очевидные негативные последствия такой акции для сельского населения и колхозов? Конечно, основная его часть направлялась на удовлетворение внутренних потребностей страны (для нужд городского населения, армии и т.д), в 1930/31 г. на эти цели из поступившего в результате хлебозаготовок хлеба ушло — 62,5 %, в 1931/32 г. соответственно 71,4 %. В то же время, несмотря на то, что в 1931 г. валовой сбор зерновых хлебов оказался на 77,2 млн ц ниже, чем в 1930 г., на экспорт было отправлено 47,9 млн ц (21 % всего поступившего хлеба), лишь на 10,6 млн ц меньше, чем в урожайном 1930 г. (в этом году экспорт составил 58,4 млн ц)139. Именно этого хлеба и не хватило, чтобы не допустить продовольственных трудностей и голода в деревне в начале 1932 г. С колхозников и единоличников государство сняло «сверхналог» в форме экспорта зерна, а полученная в связи с этим валюта использовалась на закупки промышленного оборудования, осуществлявшейся на основе договоров с западными фирмами. «Голодный экспорт» снова вернулся в Советскую Россию. Новым режимом в новых исторических условиях начала реализовываться известная формула царского министра Вышне-градского: «Не доедим, но вывезем». Крестьянская Россия стала

92

заложником форсированных планов индустриализации новых реформаторов, и в 1932 г. в полной мере испытала на себе последствия их антикрестьянской политики.

Таким образом, в 1930-1931 гг. складывались предпосылки общекрестьянской трагедии — голодного мора 1933 г. В чем же они состояли? Прежде всего в 1930-1931 гг. казаки и крестьяне получили горький опыт реальной, а не декларируемой сталинской пропагандой жизни в колхозах. Главный урок первых двух колхозных лет состоял в том, что государство рассматривало колхозы лишь как источник для выкачивания средств на нужды индустриализации, не считаясь при этом с интересами крестьянства. Сами колхозы оказались экономически слабыми, созданными методами принуждения, ценой раскулачивания самых трудолюбивых крестьян и превращения остальных в крепостных государства. Неоспоримым свидетельством этого стала хлебозаготовительная кампания 1931 г., когда в условиях недорода был вывезен из деревни необходимый хлеб. В 1931 г. за работу в колхозах подавляющее большинство колхозников ничего не получило. Ситуация усугубилась бездумным обобществлением личного скота, еще больше ухудшившим положение крестьян. Эти факты оказали несомненное воздействие на психологическое состояние деревни. Поскольку в колхозах не платили за труд, и они на практике становились, как об этом точно стали говорить в деревнях, «вторым крепостным правом большевиков» — формулировка дана по буквам названия коммунистической партии — ВКП(б), добросовестный труд для большинства колхозников становился бессмысленным. В условиях бесхлебия зимы 1931-1932 гг. неизбежным становилась массовая гибель скота от бескормицы и некачественного ухода за ним в колхозах. К этому следует добавить реальный голод, наступивший уже в основных зерновых районах страны. Все эти факторы не могли не отразиться на ситуации 1932 г. в колхозной деревне.

Глава 3

1932 ГОД: ХЛЕБОЗАГОТОВИТЕЛЬНЫЙ БЕСПРЕДЕЛ

§ 1. Урожай 1932 года. Вырастили, но не убрали

В 1932 г. в полной мере проявились негативные последствия насильственной коллективизации и хлебозаготовок. Прежде всего они сказались на состоянии колхозного производства и настроениях крестьян. Как уже говорилось, первый колхозный урожай

1930 г. в силу благоприятных погодных условий оказался богатым. Это утвердило Сталина в мысли, что зерновая проблема в стране может быть решена в ближайшей перспективе. И самое главное, обильный урожай 1930 г. уверил вождя в преимуществах так называемого социалистического земледелия над мелким крестьянским хозяйством. Поэтому в 1930-1931 гг. в несколько раз был увеличен экспорт зерновых культур, а в 1931-1932 гг. даны колхозам и другим секторам аграрной экономики огромные планы обязательных зернопоставок. Но в 1932 г. произошел существенный спад урожайности зерновых хлебов, и режим столкнулся с серьезнейшими трудностями в период хлебозаготовительной кампании. В конечном итоге логика развернувшихся событий привела к трагедии 1933 г. Тому, как это было, и посвящается настоящая глава.

* » *

В феврале-мае 1932 г. на проведение посевной кампании Центром были выделены семенные и продовольственные ссуды1. Официальным поводом для данной акции была названа засуха

1931 г., резко понизившая урожайность зерновых хлебов. Первые решения об оказании помощи недородным районам

СССР были приняты Политбюро ЦК ВКП(б) 3-8 февраля 1932 г. Беспроцентная семенная ссуда предоставлялась колхозам районов, подвергшихся засухе, на условиях возврата осенью натурой и составляла 27 млн 250 тыс. пудов. Из них Нижняя Волга получала

94

2 млн пудов, Средняя Волга — 5,8 млн пудов. Кроме того, колхозам районов, «пострадавших от засухи», отпускалась «продовольственная помощь» в размере 6 млн пудов ржи (в порядке ссуды с возвратом осенью натурой), в том числе: Средней Волге — 1500 тыс., Нижней Волге — 300 тыс. Особое внимание было уделено зерновым и семенным совхозам. Им для посева выделялось 6 млн 750 тыс. пудов зерна, в том числе Нижней Волге 500 тыс. пудов пшеницы, Средней Волге — 600 тыс. пудов пшеницы и 100 тыс. пудов овса. Отпуск производился в порядке беспроцентной ссуды с возвратом осенью натурой2.

7 марта 1932 г. вышло очередное постановление Политбюро «О семенной ссуде», которое основывалось на осознании властью факта более серьезных последствий недорода 1931 г., чем представлялось ранее. Оно предусматривало выдачу колхозам недородных районов дополнительной семссуды в количестве 13 850 тыс. пуд., в том числе для НВК — 2350 тыс. пуд, для СВК — 2300 тыс. пуд. При этом оговаривалось, что помощь дается при условии «обязательного выполнения посевного плана Наркомзема»3.

Зерно для организации посевной изыскивалось не только из государственных резервов, но за счет его внутреннего перераспределения. В частности, для Нижней Волги его следовало получить с Дона. Об этом прямо указывалось в шифрограмме секретаря Нижневолжского крайкома В. В. Птухи из Москвы в Саратов 7 марта 1932 г.: «Необходимо немедленно мобилизовать машины тракторцентра и организовать вывоз пшеницы с Дона, командировав специальных уполномоченных»4. Подобная мера не способствовала улучшению положения в донских районах, поскольку они лишались 2 млн 350 тыс. пудов хлеба, который мог бы уйти на продовольственные нужды населения.

Выделение продовольственных и семенных ссуд происходило под личным контролем И.В. Сталина и его ближайшего окружения. Так, например, 29 мая 1932 г., ознакомившись с шифротеле-граммой секретаря Нижне-Волжского края В. В. Птухи с просьбой об отпуске дополнительной продовольственной и семенной ссуды колхозам края, Сталин вынес резолюцию: «Нужно дать»5.

Документы свидетельствуют об осознании сталинским руководством сложной ситуации, сложившейся в сельском хозяйстве СССР в начале 1932 г. По-другому нельзя объяснить постановление Политбюро ЦК ВКП(б) от 8 января 1932 г. «О закупке семян заграницей» (в США, Европе и Северной Африке) на сумму 550 тыс. руб., а также пункт постановления ПБ от 7 марта 1932 г. о

95

прекращении отгрузки «на экспорт продовольственных культур (85 тыс. т)»6.

Выделенные ссуды не покрывали потребностей весенней посевной. Например, в Нижне-Волжском крае дефицит семян оставался в пределах 75 %, в Средне-Волжском крае — 79 %. Оставшуюся часть зерна изыскивали на местах7.

Продовольственные ссуды также были минимальными с точки зрения потребностей деревни. Например, в Поволжье в 1932 г. трудоспособное население, работавшее в колхозах, составляло приблизительно 2 444 ООО человек8. Весенняя посевная в среднем продолжалась месяц и чуть больше. На указанное число колхозников из выданной продовольственной ссуды должно было идти ежесуточно примерно 300 граммов зерна на человека. Полученные зерновые ссуды в самой незначительной степени улучшили положение крестьян. И это улучшение они ощутили лишь в апреле, с началом посевной, когда государственное зерно стали выдавать выходившим на работу в поле колхозникам. На неработающих колхозников и единоличников данные ссуды не распространялись.

Таким образом, до начала посевной 1932 г. никакой продовольственной помощи колхозам Поволжья, Дона и Кубани Советским правительством оказано не было. Напротив, как уже говорилось, в селениях активно проводилась кампания по засыпке семян под урожай 1932 г. В соответствии с постановлением СНК СССР от 7 февраля 1932 г. основная часть семян, предназначенных на посевную, должна была быть собрана в колхозах. И местное руководство приняло все меры к выполнению данного решения правительства. К этому времени часть семян уже была заготовлена из урожая 1931 г. Однако значительное количество зерна, необходимого для семян, ушло в счет государственной хлебосдачи. Поэтому получить оставшуюся его часть, запланированную на посев, было возможно только за счет изъятия зерна у колхозников и единоличников.

Колхозникам было объявлено, что Советское правительство решило оказать им «помощь», но для этого оно ожидает и встречных шагов от них. Например, в постановлении бюро Нижне-Волжского крайкома ВКП(б) от 22 февраля 1932 г. указывалось, что в «ответ на решение ЦК и СНК о семенной помощи», колхозники должны организовать «встречную волну по засыпке семян»9. Поскольку продовольственное положение большинства из них было тяжелым, то взять хлеб у крестьян можно было только с помощью административного давления и прямого насилия. Боль

96

шинство местных партийных органов вынуждено было пойти именно по этому пути. Так, например, Мало-Сердобинским райкомом партии Нижне-Волжского края была дана установка на «изъятие в семфонды хлеба сверх полутора пудов на едока»10. На деле во многих колхозах активисты производили конфискации всего найденного у крестьян продовольственного зерна. Местные власти принимали решения о возвращении так называемого переполученного хлеба на трудодни за 1931 г. «лодырями и рвачами», что позволяло подвести под это понятие широкую массу колхозников11. Его «возвращали» как от «лодырей», так и от колхозников-ударников.

Кампания по засыпке семян под урожай 1932 г. значительно ухудшила положение сельского населения, так как в ходе ее проведения было изъято значительное количество зерна, предназначенного на пропитание крестьянских семей и прокорм скота. Весной 1932 г. на поля вышли ослабленные недоеданием колхозники. Продовольственная ссуда, выдаваемая колхозам за выполнение плана посевных работ, не могла досыта накормить работавших в поле. Это не могло не отразиться на качестве полевых работ.

Вступая в третью колхозную весну, краевое руководство на основании распоряжений ЦК ВКП(б), Советского правительства, государственных органов управления сельским хозяйством принимало решения, направленные на организацию успешного проведения посевной кампании. Основной упор в колхозах предполагалось сделать на создание производственных бригад с постоянным числом колхозников, с закреплением за ними рабочего скота, сельхозинвентаря, производственного участка12. Для усиления партийного влияния на производстве предусматривалось создание в колхозных бригадах партийного звена из числа колхозников-коммунистов13. На места давались директивы, чтобы при составлении производственно-финансовых планов колхозов на 1932 г. планировалось за счет сокращения других расходов увеличение натуральной и денежной стоимости трудодня. Колхозные производственные бригады призывались к борьбе за достижение урожая выше среднего по колхозу. За это обещалась добавочная выдача премий натурой и деньгами. Предлагалось вывешивать специальные плакаты на колхозных станах с конкретными указаниями размеров премий. Партийные органы принимали решения о развертывании в деревне социалистического соревнования за успешное проведение полевых работ14. В центральной и местной печати публиковали статьи, в которых напоминалось крестьянам о причинах «временных трудностей» колхозного стро

97

ительства. В конечном итоге они сводились к вредительской деятельности «кулака», который открыто или тайно вредил колхозному производству. Однако данные меры не привели к ожидаемому результату. Весенняя и уборочная кампании прошли крайне неудачно. Возник кризис хлебозаготовок, а в 1933 г. наступил ужасный голод.

Важнейшая проблема истории советской деревни начала 1930-х гг. — вопрос о размерах урожая 1932 г. В какой мере он повлиял на наступление голода? Для этого необходимо проанализировать ход основных сельскохозяйственных работ в 1932 г., влияние на них объективных и субъективных факторов. Важнейшим из них традиционно был природно-климатический фактор. И вопрос о погоде в 1932 г. и размерах выращенного урожая является ключевым для рассматриваемой темы. По этому вопросу, как отмечалось в историографическом обзоре, существуют разные мнения специалистов15. Попытаемся разобраться в нем на основе изученных архивных и других источников.

Итак, какой же в действительности была погода в 1932 г. в Поволжье, на Дону и Кубани? На этот счет имеются очень важные свидетельства специалистов, непосредственно наблюдавших за погодой и урожаем 1932 г. в зерновых районах СССР. Приведем наиболее важные из них. Комиссия президиума ЦИК по изучению хода советского, экономического и культурного строительства на территории Северного Кавказа в отчетном докладе, написанном в январе 1933 г., затрагивая вопрос об урожае 1932 г., заключила, что окончательные цифры урожайности каждой зерновой культуры (за исключением ржи) показывают, что валовой сбор с гектара был значительно ниже в 1932 г., по сравнению с 1931 г. В докладе названы многочисленные причины пониженной урожайности в 1932 г., кроме погодных условий. Комиссия посчитала, что погодный фактор не заслуживал внимания с точки зрения его включения в итоговый отчет16.

Другим, на наш взгляд, наиболее объективным наблюдателем урожая зерновых культур 1932 г. в момент их созревания был Эндрю Кэрнс, шотландско-канадский специалист по пшенице, который провел около трех месяцев в СССР — с 10 мая по 22 августа 1932 г., объезжая основные сельскохозяйственные районы, включая Поволжье и Северный Кавказ. Кэрнс считал, что, путешествуя по стране, он сможет получить более объективное представление, нежели если бы он оставался в Москве и полагался на официальные источники17. Кэрнс был высококвалифицированным специалистом в области агрономии, имел большой опыт работы. Поэтому

98